Есть муки непрерывные: не видно,

Не слышно их, о них не говорят.

Скрывать их трудно, открывать их стыдно,

Их люди терпят, жмутся и молчат.

Зарыты в мрак душевного ненастья,

Они не входят в песнь твою, певец.

Их благородным именем несчастья

Назвать нельзя, – несчастие – венец,

Венец святой, надетый под грозою,

По приговору божьего суда.

Несчастье – терн, обрызнутый слезою

Иль кровию, но грязью – никогда.

Оно идет как буря – в тучах грозных,

С величьем, – тут его и тени нет.

Тут – пошлость зол и бед мелкозанозных,

Вседневных зол и ежечасных бед.

Житейский сор! – Едва лишь пережиты, –

Одни ушли, те сыплют пылью вновь, –

А на душе осадок ядовитый

От них растет и проникает в кровь;

Они язвят, подобно насекомым,

И с ними тщетна всякая борьба, –

Лишь вихрем бурным, молнией и громом

Разносит их могучая судьба.

На Руси, немножко дикой,

И не то чтоб очень встарь,

Был на царстве Царь Великой:

Ух, какой громадный царь!

Так же духом он являлся,

Как и телом, – исполин,

Чудо – царь! – Петром он звался,

Алексеев был он сын.

Мнится, бог изрек, державу

Дав гиганту: «Петр еси –

И на камени сем славу

Я созижду на Руси».

Много дел, зело успешных,

Тем царем совершено.

Им заложено в «потешных»

Войска дивного зерно.

Взял топор – и первый ботик

Он устроил, сколотил,

И родил тот ботик – флотик,

Этот флотик – флот родил.

Он за истину прямую

Дерзость дерзкому прощал,

А за ложь, неправду злую

Живота весьма лишал, –

А иному напоминки

Кой о чем, начистоту,

Делал с помощью дубинки

Дома, в дружеском быту.

Пред законом исполина

Все стояли на ряду;

Сын преступен – он и сына

Предал смертному суду.

А под совести порукой

Правдой тычь не в бровь, а в глаз,

И, как Яков Долгорукой,

Смело рви царев указ!

Царь вспылит, но вмиг почует

Силу истины живой, –

И тебя он расцелует

За порыв правдивый твой.

И близ жаркой царской груди

Были люди хороши,

Люди правды, чести люди,

Люди сердца и души:

Друг – Лефорт, чей гроб заветный

Спрыснут царской был слезой,

Шереметев – муж советный,

Князь Голицын – боевой, –

Князь Голицын – друг победам,

Личный недруг Репнину,

Пред царем за дело с шведом

Тяжко впавшему в вину.

Левенгаупта без пощады

Бьет Голицын, весь – война.

«Князь! Проси себе награды!»

– «Царь, помилуй Репнина!»

Царь с Данилычем вел дружбу,

А по службе – всё в строку,

Спуску нет, – сам начал службу

Барабанщиком в полку.

Под протекциею женской

Не проскочишь в верхний сан!

Царь и сам Преображенской

Стал недаром капитан.

Нет! – Он бился под Азовом,

Рыскал в поле с казаком

И с тяжелым и суровым

Бытом воина знаком.

Поли воинственной стихии,

Он велел о той поре

Только думать о России

И не думать о Петре.

И лишь только отвоюет –

Свежим лавром осенен,

Чинно князю рапортует

Ромодановскому он.

И, вступая постепенно

В чин за чином, говорил:

«Князь-де милостив отменно,

Право, я не заслужил».

В это время Русь родная,

Средь неведения тьмы,

Чернокнижье проклиная,

Книг боялась, как чумы,

Не давалась просвещенью,

Проживала как пришлось

И с славянской доброй ленью

Всё спускала на авось, –

И смотрела из пеленок,

Отметаема людьми,

Как подкинутый ребенок

У Европы за дверьми.

«Как бы к ней толкнуться в двери

И сказать ей не шутя,

Что и мы, дескать, не звери, –

Русь – законное дитя!

Как бы в мудрость иноземнее

Нам проникнуть? – думал он. –

Дай поучимся у немцев!

Только первый шаг мудрен».

Сердце бойко застучало –

Встал он, время не губя:

«На Руси всему начало –

Царь, – начну же я с себя!»

И с ремесленной науки

Начал он, и, в деле скор,

Крепко в царственные руки

Взял он плотничий топор.

С бодрым духом в бодром тела

Славно плотничает царь;

Там успел в столярном деле,

Там – глядишь – уж и токарь.

К мужику придет: «Бог помочь!»

Тот трудится, лоб в поту.

«Что ты делаешь, Пахомыч?»

– «Лапти, батюшка, плету,

Только дело плоховато, –

Ковыряю как могу,

Через пятое в десято».

– «Дай-ка, я те помогу!»

Сел. Продернет, стянет дырку, –

Знает, где и как продеть,

И плетет в частоковырку,

Так, что любо поглядеть.

В поле к праздному владельцу

Выйдет он, найдет досуг,

И исправит земледельцу.

Борону его и плуг.

А на труд свой с недоверьем

Сам всё смотрит. «Нет, пора

Перестать быть подмастерьем!

Время выйти в мастера».

И, покинув царедворский

Штат, и чин, и скипетр свой,

Он поехал в край заморский.

«Человек-де я простой –

Петр Михайлов, плотник, слесарь,

Подмастерье», – говорит.

А на царстве там князь-кесарь

Ромодановский сидит,

Федор Юрьич. – Он ведь спросит

От Петра и то и се, –

И рапортом он доносит

Князю-кесарю про всё.

«Вот, – он пишет, – дело наше

Подвигается, тружусь,

И о здравье Вашем, Ваше

Я Величество, молюсь».

И припишет вдруг: «Однако

Всё я знаю, не дури!

Не грызи людей, собака!

Худо будет, князь, смотри!»

Навострившись у голландцев,

Заглянув и в Альбион,

У цесарцев, итальянцев

Поучился также он.

Стал он мастер корабельный,

И на всё горазд притом:

Он и врач довольно дельный,

И хирург, и анатом,

Физик, химик понемногу,

И механик неплохой, –

И в обратную дорогу

Снарядился он домой.

Для уроков же изустных,

Что он Руси дать желал,

Он учителей искусных

Ей из-за моря прислал.

Полно втуне волочиться!

Дворянин! Сади сынка

Букве, цифири учиться,

Землемерию слегка!

Только все успехи плохи

И ученье ни к чему.

Русский смотрит: скоморохи

В немцах видятся ему, –

И учителям не хочет

Верить, что ни говори,

Немец, думает, морочит:

Все фигляры! штукари!

Всё в них странно, не по-русски.

Некрещеный всё народ!

Нос табачный, платья узки,

Да и ходят без бород.

Как им верить? Кто порука?

И – не к ночи говоря –

Козни беса – их наука!

Изурочили царя.

И державный наш работник

Посмотрел, похмурил взор,

Снова вспомнил, что он плотник,

Да и взялся за топор.

Надо меру взять иную!

Русь пригнул он… быть беде!

И хватил ее, родную,

Топором по бороде:

Отскочила! – Брякнул, звякнул

Тот удар… легко ль снести?

Русский крякнул, русский всплакнул:

Эх, бородушка, прости!

Кое-где и закричали:

«Как? Да видано ль вовек?»

Тсс… молчать! – И замолчали –

Что тут делать? – Царь отсек.

И давай рубить он с корня:

Роскошь прочь! Кафтан с плеча!

Прочь хоромы, пышность, дворня!

Прочь и бархат и парча!

Раззолоченные тряпки,

Блестки – прочь! Всё в печь вались!

Скидывай собольи шапки!

Просто – немцем нарядись!

Царь велел. Слова коротки.

Простоты ж пример в глазах;

Сам, подкинув он подметки,

Ходит в старых сапогах.

Из заветных, тайных горниц,

Из неведомых светлиц

Вывесть велено затворниц –

И девиц, и молодиц.

В ассамблею! – Душегрейки

С плеч долой! Таков приказ.

Страх подумать: белы шейки,

Белы плечи напоказ!

Да чего? – Полгруди видно,

Так и в танец выходи!

Идут, жмурятся… так стыдно!

Ручки к глазкам – не гляди!

А приказу всё послушно.

Женки слезы трут платком,

Царь же потчует радушно

Муженьков их табаком.

Табакерки! Трубки! – В глотку

Хоть не лезет, а тяни!

Порошку возьми щепотку –

В нос пихни, нюхни, чихни!

Тянут, нюхают. Ну, зелье!

Просто одурь от него.

Эко знатное веселье! –

А привыкнешь – ничего –

Сам попросишь. – В пляс голландский,

Хоть не хочется, иди!

Эй ты там, сынок дворянский!

Выходи-ка, выходи!

«Lieber Augustin» – по звуку

На немецкий лад кружи!

Откружил – ступай в науку!

А научишься – служи!

Мало дома школьных храмин –

За границу поезжай!

А воротишься – экзамен

Царь задаст, не оплошай!

Сам допросит, выложь знанья –

Цифирь, линии, круги!

А не сдержишь испытанья –

И жениться не моги!

Не позволит! – Оглянулся:

Он уж там – и снова весь

Мысль и дело, – покачнулся,

Задремал ты – он уж здесь.

Там нашел он ключ целебный,

Там – серебряный рудник,

Там устроил дом учебный,

Там богатств открыл родник,

Там взрывает камней груду,

Там дворян зовет на смотр, –

А меж тем наука всюду,

И в науке всюду Петр –

Рыщет взглядом, сводит брови…

Там – под Нарвой храбрый швед

Учит нас ценою крови

Трудной алгебре побед.

Научились. Под Полтавой

Вот он грозен и могуч!

Голос – гром, глаза – кровавый

Выблеск молнии из туч.

Враг разбит. Победа наша!

И сподвижник близ него –

Князь Данилыч Алексаша,

Славный Меншиков его.

От добра пришлось и к худу:

Смелый царь вступил на Прут,

И – беда случись: отвсюду

Злые турки так и прут.

Окружили. Дело круто.

Торжествует сопостат, –

И Великий пишет с Прута

В свой встревоженный Сенат:

«Не робеть! – Дела плохие.

Жизнь Петру недорога.

Что тут Петр? Важна Россия.

Петр ей так, как вы, слуга.

Только б чести не нарушить!

Против чести что коль сам

Скажет Петр – Петра не слушать!

То не царь уж скажет вам.

Плен грозит. За выкуп много

Коль потребуют враги –

Не давать! Держаться строго!

Деньгу крепко береги!»

Но спасает властелина

И супруга своего

Черна бровь – Екатерина,

Катя чудная его.

Хитрый путь она находит,

Клонит к миру визиря

И из злой беды выводит

Изумленного царя.

Гнев ли царский на раската,

Царь Данилычем взбешен, –

Казнь ему! Данилыч к Кате,

Та к царю – и князь прощен.

Раз, заметив захолустье,

Лес, болотный уголок,

Глушь кругом, – при невском устье

Заложил он городок.

Шаток грунт, да сбоку море,

Расхлестнем к Европе путь!

Эта дверь не на затворе.

Дело сладим как-нибудь.

Нынче сказана граница,

Завтра – срублены леса,

Чрез десяток лет – столица,

Через сотню – чудеса!

Смерть смежила царски очи,

Но бессмертные дела,

Но следы гигантской мочи

Русь в наследье приняла.

И в тот век лишь взор попятишь –

Всё оттоль глядит добром,

И доселе что ни схватишь –

Откликается Петром, –

И петровскую стихию

Носим в русской мы крови

Так, что матушку Россию

Хоть «Петровией» зови!

А по имени любовно

Да по батюшке назвать,

Так и выйдет: «Русь Петровна», –

Так извольте величать!

Всюду дум его рассадник, –

И прекрасен над рекой

Этот славный «Медный всадник»

С указующей рукой.

Так державно, так престольно

Он глядит на бег Невы,

Что подходишь – и невольно

Рвется шапка с головы.

Под стопами исполина

Золотые письмена

Зри: «Петру – Екатерина» –

И пойми: Ему – Она!

И, на лик его взирая,

С сладким трепетом в груди,

Кончи: «Первому – Вторая» –

И без шапки проходи!