— Сирена! Такой чарующий голос?

— Фантастический!

— Но ты ведь не богатый писатель, Ал. А ей нужны деньги, не из-за скверного же характера она позвонила, — напомнил Данилов.

— Она поняла твое объявление творчески. Скверный — значит, самобытный, независимый характер, именно такой и должен быть у настоящего писателя. А ты человек спокойный, даже с холуями в ресторане умеешь разговаривать.

— Скверный — это скверный, Ал. Денег-то у тебя для нее нет. Вот попросит для начала сводить в какой-нибудь закрытый клуб — и что тогда?

— У меня полмиллиона еще осталось. Свожу в ЦДЛ, там меня все знают, — уверенно ответил Алтухов. — А потом что-нибудь придумаю. Ну Макс, ты не обижаешься? Если бы вы хоть раз встретились с нею, я бы никогда себе не позволил такое, но эксперимент… Поставишь на другой даме, хорошо? Тебе ведь все равно, на ком. Другая, может, прямо сегодня позвонит.

— Ты же сам доказывал мне в ресторане, что на такой звонок может отважиться только прожженная стерва, которая ради баксов готова на все, — напомнил Данилов. — Ну, как хочешь. Я не обижаюсь, но ты непременно расскажешь мне, как вы встретились, о чем говорили, что было потом. Это мой сюжет, Ал.

— Хорошо. Обещаю, что писать об этом не буду. Согласен поработать на тебя литературным негром, сборщиком материала. Но какой у нее голос!

Пожилой мужчина с пышной, тщательно причесанной седой шевелюрой и в длинном домашнем халате, из-под которого выглядывала ослепительно белая рубашка, поудобнее устроился в кресле и сказал в трубку телефона, сработанного под старину:

— Марина, мы тут с Региной Васильевной беспокоимся. Не знаем, понимаешь, почему ты не приезжаешь домой, а сбежала в Крылатское. Что-то случилось?

— Ох, папа, не говори глупостей. Домработница нашептала, а ты и поверил, сидишь там, думаешь, что случилось?

— И мама звонила из Неаполя, о тебе спрашивала. Я сказал, что все хорошо. Кстати, она очень довольна этим круизом, жалеет, что ты не составила ей компанию.

— У меня в банке работы много.

— Это мой банк, — нахмурился Григорий Анисимович Лизуткин. — А значит — и твой. И есть люди, которые должны работать, за это они хорошие деньги получают. За то, чтобы ты могла позволить себе отдохнуть летом. Или у Савина другое мнение?

— При чем тут Савин, папа?

— Я подумал, может, Савин загружает тебя работой сверх меры? Тут, понимаешь, Регина Васильевна всяких вкусностей наготовила для тебя, а ты сбежала в Крылатское.

— Ну почему, папа, тебя это беспокоит?! Это моя квартира, и когда я жила здесь с Максом, ты не волновался. А теперь вдруг — какие-то подозрения!

— Одно дело — с Максимом, и совсем другое, понимаешь, непонятно с кем. Вот что меня тревожит, девочка.

— Я здесь совершенно одна, папа. Не веришь — можешь приехать и проверить.

— И это мне не нравится, дочка. Ты ведь не из тех, кто любит одиночество. Я, разумеется, понимаю, что молодая, красивая женщина имеет право жить так, как ей хочется, но… ты все-таки Марина Лизуткина…

— Пока еще — Данилова.

— А что Максим? Не звонит? Честно тебе признаюсь, дочка, я был бы счастлив, если бы вы миром уладили все свои проблемы.

— Нет, не звонит, папа. Он же теперь великим писателем себя возомнил. Я купила на днях его книгу, прочитала…

— И что?

— Да ничего. Обыкновенный бульварный романчик.

Но Григорий Анисимович уловил фальшь в голосе дочери.

— Ну так сама позвони ему, — осторожно начал он. — Бывают, конечно, в жизни сложности, но не следует возводить их в ранг закона. Максим симпатичный, порядочный парень…

— Будешь напоминать мне об этом дураке, не приеду к тебе.

— Не буду. Спокойной ночи, Марина, — с грустью сказал Григорий Анисимович и положил трубку.

Хозяин крупной торгово-закупочной фирмы «Тропикус» и многих параллельных структур, включая и «ЛЕВС-БАНК», Григорий Анисимович Лизуткин был всерьез озабочен поведением своей единственной дочери. До поры до времени он терпел ее выходки, связь с директором его банка Савиным, из-за чего, собственно, она и лишилась мужа, семьи, но теперь пришло время действовать.

Иначе нельзя. Пропадет девка!

Этот Савин приклеился к ней, понимаешь, как банный лист к жопе! И — ни туда ни сюда. Жена у него есть, Светлана, и не просто жена, а родственница испанца Хавьера Фереры, давнего делового партнера «Тропикуса». Живут они с Савиным плохо, скандалят, что может сказаться и на деловых отношениях фирмы с Хавьером. Мать Светланы, жена испанца, — баба с характером, надавит на него, заставит работать с украинцами, узбеками, с другими московскими фирмами, только не с «Тропикусом». Кому это надо?

А с другой стороны — Марина мается в неопределенности: и к мужу не вернулась, и не развелась. Да и как тут думать о Максиме, когда Савин вокруг увивается, небось и теперь торчит у нее в Крылатском, сбивает дочку с панталыку!

В зятья рвется?

А зачем ему, Лизуткину, такой зять? Был Максим Данилов, неплохой парень, писатель, в дела не лез, не думал, как бы все к своим рукам прибрать — и хорошо было. Савин же, если станет зятем, своего не упустит.

Как ни крути, получается, что нужно этого Савина поставить на место. А как это сделать, чтобы девочку не травмировать? Говорить с нею, убеждать — без толку. Поговорить с Савиным или вытурить его к чертовой бабушке — Марина такое устроит, волком взвоешь! Да и жена будет на ее стороне… К тому же заменить Савина в банке не так-то просто, свое дело знает крепко, и вообще, много, очень много знает.

Остается одно: заставить его работать так, чтобы ни о чем другом думать не мог. Задание дать… Как там в сказках — «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что»? Мудрые сказки народ сочинял, ох какие мудрые!

А за это время Марина, глядишь, помирится с Максимом. Не зря же она его книгу читает.

Хотя в кабинете Хозяина было прохладно — окна зашторены, работал кондиционер, — Лев Савин уже в третий раз вытирал носовым платком вспотевший лоб, ожидая, когда Лизуткин скажет, зачем вызвал его именно сегодня, когда никаких совещаний не планировалось. Что поделаешь, и у директора банка есть начальство или даже — Хозяин. И всегда неприятно сосет под ложечкой, когда он вдруг срочно приглашает в свой офис. Всякое может случиться, особенно когда у тебя такие отношения с его дочкой. Наверное, знает об этом, но пока молчит…

Лизуткин был в голубой рубашке с короткими рукавами. Узел неброского шелкового галстука стоимостью в двести долларов был слегка ослаблен.

— Ну что, голубчик, небось гадаешь, зачем я пригласил тебя? — усмехнулся Григорий Анисимович, легонько постукивая паркеровской авторучкой по полированной столешнице.

— Гадаю, — честно признался Савин, комкая в руках носовой платок. — Но пока ничего не могу придумать. Стратегию действий в условиях валютного коридора мы определили, банк действует строго согласно вашим указаниям. Большими успехами похвастаться пока не можем, но и провалов нет.

— Это верно, Лева, — Лизуткин поднял некогда пронзительно-зеленые, а ныне выцветшие до цвета застиранных кальсон глаза, посмотрел на Савина. — Но я позвал тебя за тем, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: к нам едет ревизор.

— Не дай Бог, Григорий Анисимович, — пробормотал Савин. — У меня эти ревизоры в печенках уже сидят.

Понимал, что Хозяин шутит, да не смог подхватить шутку, ответить соответствующим образом.

— У всех они в печенках сидят, — усмехнулся Лизуткин. — Пора бы уже привыкнуть жить с ревизорами в печенках. Ну, ладно, пошутили, и хватит. К делу. Какие перспективы у тебя, Лева?

— Пока нормально, я же говорил, но… вы сами знаете, что вытворяют Парамонова и правительство. Доллар стоит, прибыль от валютных сделок ничтожна. Межбанковский рынок на грани развала, крупные банки доверяют друг другу, а на нас посматривают косо. Не помогают, а скорее ждут, когда начнем тонуть, чтобы прибрать к рукам. Но этого не будет, хотя… Кредиты с трудом выбиваем, а своих денег на операции с ГКО не хватает… — Савин умолк, нерешительно поглядывая на Лизуткина.