— Хорошо, пусть будут наши охранники. Но я не буду звонить Данилову. Тогда милиция ничего не сможет доказать. Ведь поднимется шум, статьи в газетах… Данилов позаботится. Грязью меня обольют… нет. Лева, ты говорил, что запросто можешь решить этот вопрос. Ты что, издевался надо мной?

— Мариночка! Ну, милая моя, пожалуйста, успокойся. Я ведь шутил тогда, не думал, что ты захочешь всерьез покалечить своего бывшего мужа. На самом деле вопрос очень сложный, потому что… я бы сказал — очень деликатный. Более того — семейный.

— Вот именно — семейный! И я обратилась к тебе потому, что уже почти считаю тебя своей семьей.

— Тогда можно сделать вот что. Уходя, ты говоришь ему у раскрытой двери определенную фразу. Допустим… «Мы расстаемся навсегда!» Услышав ее, по лестнице спускаются Цуцма с Шуриком и начинают приставать к тебе. Провоцируют Данилова, понимаешь…

— Нет, я в этом участвовать не желаю. Ты не можешь сделать так, чтобы меня там не было? Или так. Я приду, поговорю с ним и, если он будет грубить мне, выйду на лестничную площадку и скажу: «Больше я не стану тебе надоедать!» Минуты через две после этого Шурик и Цуцма пусть позвонят в дверь. Он откроет. А я уже ушла и ничего не знаю.

— А если он будет вести себя как джентльмен? — с сомнением спросил Савин. — Извинится за свое недостойное поведение?

— Тогда я выйду и скажу что-нибудь другое. В этом случае твои люди пусть его не трогают.

— А ты?

— Я приму вначале его извинения, а потом… — она усмехнулась, взглянув на Савина.

— Что? — выдохнул он.

— Приму тебя здесь. И мы проведем чудесную ночь.

— Какая ты умница, Мариночка! — воскликнул Савин и, не выдержав, бросился на колени перед ней, обхватил ее ноги, заглянул в глаза. — А если он будет вести себя по-прежнему?

Она не оттолкнула его, наклонившись, поцеловала в макушку и встала с дивана. Сказала с усмешкой:

— Получите оба по заслугам. С ним расквитаются Шурик и Цуцма там, с тобой — я. Здесь. И в любом случае я скажу тебе завтра кое-что еще, Лева. Вполне определенное.

Похоже, он добился своего! И теперь, Григорий Анисимович, вам придется по-другому разговаривать с Савиным! Зятя не загоняют в угол невыполнимыми приказами. Но вот что удивительно: в это радостное мгновение почему-то хотелось, чтобы Данилов был учтив и вежлив с его любимой женщиной…

— Да ты рассказывай, Федя, не стесняйся. За то и деньги получаешь, чтобы огорчать меня всякими, понимаешь, неприятными известиями. Но огорчение — это что? Эмоции! А известия что? Понимание ситуации и возможность избежать крупных неприятностей. Вот и выходит — лучше лишний раз понервничать, чем остаться на бобах, — почти ласково сказал Григорий Анисимович.

Федору Ивановичу Казанкову, невысокому, смуглому человеку с мелкими чертами лица и крупными залысинами, на вид было лет сорок пять. Скромно одетый, неприметный на вид, он совсем не походил на капитана КГБ, коим являлся до августовского путча. Отправленный затем в отставку, Казанков не сидел долго без дела и вскоре занимался привычной работой, но уже не ради блага советского общества, а ради блага частного предпринимателя Григория Анисимовича Лизуткина.

И, надо сказать, занимался столь же умело и добросовестно, как на прежней службе. Во всяком случае, Григорий Анисимович многим был обязан именно его неутомимой деятельности.

— Ну, раз не боитесь огорчаться, я, пожалуй, начну, — без тени улыбки начал Казанков. — Савин вчера два часа двадцать пять минут провел в Крылатском.

— На Осеннем бульваре?

— Так точно.

— Номер дома и квартиры ты, конечно, не запомнил? — усмехнулся Лизуткин.

— Пытался, но память стала совсем никудышная, — нечто вроде улыбки проскользнуло на лице Казанкова.

Оба понимали, о каком доме, какой квартире идет речь. А коли так, стоит ли уточнять?

— Спасибо, Федя, я догадывался об этом, — Лизуткин стиснул зубы. — Чем еще порадуешь?

— Сегодня в восемь вечера охранники Савина Цуцма и Шурик задействованы в какой-то сомнительной операции.

— В какой? — живо спросил Григорий Анисимович.

— Не знаю, думаю, и вам не скажут.

— А если спросим нашего уважаемого банкира?

— Соврет.

— Надо что-нибудь придумать, Федя. Как бы они на пару не наломали дров. Если твои бывшие друзья с Лубянки потянут за ниточку, такое могут раскопать — не откупишься ведь. Что еще?

— Десерт, Григорий Анисимович.

— Неужели? А я думал, ты сегодня десерт раньше всего подал. Ну, выкладывай, слушаю.

Казанков приложил большой палец к простенькому с виду «дипломату», распахнул его и положил на стол перед Лизуткиным три листка ксерокопии.

— Выложил в буквальном смысле, — скупо усмехнулся он.

— Договор… — вслух прочитал Григорий Анисимович и замолчал, изучая документ. Но вскоре не выдержал. — Тьфу ты! Он что, совсем свихнулся? Как по-твоему, Федя?

— По-моему, некий писатель Алтухов сочиняет по заказу Савина роман «Любовь зеленоглазой блондинки», — охотно отрапортовал Казанков.

— Кто бы это мог быть… — пробурчал Лизуткин.

— Важнее другое, Григорий Анисимович. А именно — что там написано. Может быть, моим бывшим коллегам с Лубянки и не нужно тянуть за ниточку, весь клубок попадет им в руки?

— Где взял?

— Профессиональная тайна, — глазом не моргнув, сказал сотрудник частного компетентного органа.

— Возьми и текст романа, — приказал Лизуткин.

— Есть некоторые соображения, как связать все это воедино, — невозмутимо сказал Казанков.

— Давай.

— Часика примерно в четыре поручить Савину нашего польского компаньона Збигнева Скублинского. Пусть пригласит его домой, что маловероятно, или сводит в ресторан. Они знакомы, встречались в Варшаве, причина понятна — долг платежом красен. Знаю, вы уже поручили это коммерческому директору, измените решение.

— Ну и что? — Лизуткин наморщил лоб, пытаясь понять ход мыслей Казанкова.

— Збигнев любит выпить, часов до десяти Савин от него не отделается. Охранника дадим своего. В шесть я вызываю к себе Цуцму и Шурика и поручаю им ровно в восемь зайти к писателю Алтухову и взять то, что уже написано. Таким образом, мы срываем их операцию. Далее, они привозят текст, вы смотрите его, если есть тема для разговора, посылаем этих орлов за Савиным, он к тому времени вернется домой, и разговариваем. Обо всем. Тут уж он вряд ли посмеет врать.

— Голова! — усмехнулся Григорий Анисимович. — А Марина? Кого к ней приставить?

— Никого, — уверенно ответил Казанков.

— То есть? Ты полагаешь, она будет сидеть дома и ждать?

— Не думаю, что она согласится действовать вместе с Цуцмой и Шуриком. Но даже если и предположить это, без них и Савина она ничего не сможет сделать. Естественно, разозлится. Понимаете, на кого?

— Сие для меня тайна за семью печатями, — усмехнулся Лизуткин. — Думаешь, это не опасно для нее?

— А что она может сделать одна?

— Многое может… я все-таки приставлю к ней человечка. Но ты молодец, Федя, все просчитал. Я твой должник. Да… Цуцма и Шурик… они справятся? Не подкачают?

— Это мои заботы, Григорий Анисимович. За то и деньги получаю. И плачу.

— И премии, — напомнил Лизуткин. — Если все выйдет по-твоему — завтра станешь богаче на тысячу долларов. Это помимо компенсации за расходы.

— С вами работать — одно удовольствие, — серьезно сказал Казанков. — И чего мы раньше перестройку не сделали?

Когда он ушел, Григорий Анисимович еще долго сидел в кресле, уставившись неподвижным взглядом на золоченую ручку шкафа у противоположной стены. Он пытался понять, почему дочь остановила свой выбор на невзрачном с виду директоре банка. Ведь, как ни крути, Максим-то лучше, а деньги у нее самой есть… И не мог догадаться мудрый родитель, многоопытный руководитель, что дочери в постели нужен был раб, а Максим для этой роли не годился.

Вопреки совету отца, Марина все же приехала в банк. Разве можно было в такой день сидеть дома и слушать заботливое кудахтанье Регины? Или запереться в Крылатском, в совсем пустой и неуютной квартире? До вечера еще столько времени!