И тремя днями позже национал–либеральный депутат Эдуард Ласкер пишет Бисмарку: «После того, как будет отражено нападение, на передний план выступает вопрос о конечной цели войны, и это является темой номер один не только среди профессиональных политиков. Я не говорю о территориальных приобретениях; возбуждено стремление, разнообразные обстоятельства будут разрешаться через это, однако расширение границ не было германской целью войны и не будет той ценой, которой удовлетворится нация. Напротив, мне следует, исходя из наблюдений, отметить как глубокое убеждение народа, что Германия теперь, вместо договоров с южно–немецкими государствами, должна получить государственное единство в форме союза. Меньший результат привёл бы к глубочайшему разочарованию. Народ с его великими инстинктами предполагает, что будет исполнено то, к чему он страстно стремится».
И не только народ. Правая рука Бисмарка, государственный министр и президент государственной канцелярии Рудольф фон Дельбрюк, в середине сентября сообщал из Реймса, «что в военной ставке верховного командования установление германского единства с кайзером во главе рассматривается как лёгкая задача. Восемь победоносных сражений, в которых сыновья всех германских земель сражались и проливали кровь совместно, осуществили в сознании армии объединение Германии, а волшебство, которое произвела личность короля на офицеров и солдат всего войска, представляется естественным воплотить в короне кайзера. Объективно всё было готово: >Следовало только лишь проявить желание<, чтобы и формально привести всё в порядок. Возвышенное великими делами и большими успехами сознание без лишних слов перенесло настроение армии на отдельные государства, чьи контингенты образуют армию, и по этой причине всякое иное настроение желает игнорировать как неправомочное или отбросить его. Кто иначе наблюдал настроение в Баварии и в Вюртемберге, и кто не желает ничего знать ни об игнорировании, ни о насилии, тот рискует быть инертным и малодушным, если не считаться с ещё более худшим развитием событий».
Здесь уже звучит то, что национальное воодушевление не непременно разделялось в буржуазии и в армиях южно–немецких правительств, и подобное проявляется в распоряжении саксонского премьер–министра барона Рихарда фон Фризен саксонским депутатам в Мюнхене от 10 сентября: «Было бы против природы вещей, если бы желали предаваться вере в то, что немецкий народ после событий войны снова спокойно возвратится в прежнюю разобщённость и удовлетворится сохранением линии по Майну в качестве непреодолимой границы германских Севера и Юга. Даже те правительства, в государствах которых национальным сознанием еще не прониклось большинство населения, вынуждены будут сказать, что разочарование после таких событий должно будет привести не к ослаблению, но к существенному усилению национального движения».
Саксония, которую в 1866 году в качестве побежденной насильственно заставили вступить в Северогерманский союз, и которая была в нём единственным королевством, даже единственным более–менее существенным государством наряду с доминирующей Пруссией, естественно чувствовала себя в нём чрезвычайно неуютно. Поэтому у неё был очевидный интерес к расширению Союза в Южную Германию, что должно было создать ей некоторую возможность свободно дышать. Лучше всего она бы распустила Северогерманский Союз и заменила его другой конструкцией, более свободным пангерманским союзом. Однако у неё для этого было мало влияния, и в реальности при переговорах она едва ли играла активную роль. Эти переговоры проходили исключительно между Бисмарком с одной стороны и четырьмя южно–немецкими государствами с другой стороны.
Эти четыре государства были настроены весьма по–разному: Баден желал вступить в союз, даже стремился сделать это; маленький Гессен — Дармштадт был готов вступить менее ревностно, однако покорно; Вюртемберг нерешительно и с затягиванием; Бавария в принципе отрицательно, по меньшей мере решившись уступить только абсолютно неизбежному и сохранить столь много своего суверенитета, насколько это возможно, даже возможно в качестве платы за вступление выбить для себя приращение территории. Впрочем, Бавария была естественно намного большим, самым древним и самым самоуверенным южно–немецким государством, ключ к успеху или провалу переговоров был у неё в руках, и она осознавала это. Позиция Баварии очень хорошо охарактеризована в письме баварского посланника в Берлине графа Отто фон Брай — Штайнбург к своему премьер–министру:
«Теперь я полагаю, что баварское правительство, принимая во внимание политическое положение и определенные неизбежные последствия войны и национального настроения в германском вопросе, а именно будущее устройство Германии, должно корректно подтвердить своё участие, однако заранее весьма определённо обозначить границы этой уступки. От Баварии зависит судьба Южной Германии. Принципы, которые ты со своими коллегами представляешь, гарантируют пожалуй то, что корона и самостоятельность Баварии не уронят свою честь… Обстоятельства времени к тому же благоприятны тем, что более чем когда–либо правители в монархических интересах объединились друг с другом. Уважение к Баварии и признание её успехов, которые она достигла самостоятельно, столь велики, что с нами будут считаться».
Как же ведёт себя Бисмарк в этой ситуации? Можно лишь сказать: чрезвычайно осмотрительно и сдержанно. 17 сентября он сказал военному министру Вюртемберга: «Нашим принципом было и является, как Вы знаете, никоим образом не принуждать Южную Германию, а против товарищей по союзу это было бы полностью невозможно. Так что в германском вопросе мы ожидаем Вашего добровольного предложения. Однако чтобы это стимулировать, насколько мы можем, мы предложили встречу правителей Пруссии, Баварии и Вюртемберга в Версале».
Эта встреча правителей была пока единственной инициативой Бисмарка: официально она должна была послужить подписанию мирного договора с Францией, который в сентябре и в октябре казался ближе, чем в последующие месяцы; инструмент мира должен был быть подписан всеми союзными германскими правителями, «в известной степени головкой эфеса», как выразился Бисмарк. И возможно Бисмарк хотел надеяться, что при столь эмоционально насыщенном событии присоединение южно–немецких монархов к Северогерманскому Союзу удастся завершить в определённой степени как бы между прочим, внезапно. Однако из этого Версальского конгресса правителей ничего не вышло. Не только потому, что зондирования мира с Францией пока снова не увенчались успехом, но потому, что баварский король Людвиг II решительно отвергал любое приглашение. Своему секретарю двора он сообщил следующее: «С каждым днём его Величество всё более убеждается в том, насколько невозможно ему предпринять путешествие во Францию. Поэтому его величество полагает, что необходимо привести в оправдание какую–либо болезнь, например растяжение сухожилий. И не может ли господин придворный советник побеспокоиться о том, чтобы это стало известно публике и солдатам».
В соответствии с этим Бисмарк на уведомление об официальном приглашении также затем получил холодный ответ из Мюнхена: «Имею честь сообщить по поручению его величества Вашему превосходительству, что по причине растяжения связок они ни в коем случае не могут прибыть в Версаль».
Вообще у Людвига II был свой собственный способ намертво стоять против неприятных вещей, с которым он сталкивался. Дельбрюк, которого Бисмарк в конце сентября послал в Мюнхен, чтобы прозондировать баварскую позицию и по возможности дать предложение о переговорах, сообщал с явным неприятным удивлением: «Моя аудиенция, длившаяся свыше часа, имела неожиданный ход. О цели моего пребывания в Мюнхене не было произнесено ни слова. Король не упоминал о ней, а я молчал, поскольку я внешне должен был избегать того, чтобы возникла видимость, будто бы я прибыл домогаться уступок от Баварии. Большую часть времени аудиенции король заполнил изложением церковной политики. За два месяца до этого была провозглашена догма о непогрешимости папы римского, и король в ясных и элегантных высказываниях, с достойным восхищения знанием церковного права обосновал позицию, которую он занял, чтобы защитить государство от последствий этой опасной догмы, и свое сомнение о долговечности системы, которой следует Пруссия в отношении папской курии». Когда же Дельбрюк затем всё же ещё раз осторожно начал говорить о своем настоящем поручении, лицо короля просветлело, однако лишь на мгновение; сменой темы разговора он уклонился от сего предмета».
