— А где этот Теляк работал?

— Он был директором полиграфической фирмы со звучным названием Польграфекс. Довольно процветающей, мы узнали, что он отложил приличную сумму, и застрахован был на немногим большую сумму.

Венцель в очередной раз за этот день расхохотался.

— Знаешь, чьей собственностью был этот Польграфекс?

Шацкий отрицательно покачал головой.

— Польских Азартных Предприятий. Известных тебе, возможно, тем, что обладают, практически, монополией на ведение казино в Польше. А так же тем, что никакой прокурор или налоговый инспектор не в состоянии схватить их за задницу. А кроме того тем, что там полно бывших гэбистов. Если ты задумывался над тем, был ли Теляка замешан в службы безопасности, то можешь быть уверен. Наверняка был. Вопрос, был ли он замешан в убийство парня. И потому ли был теперь убит. Но вот тут я тебе уже не помогу. Можно еще попытаться проверить был ли он офицером СБ в восьмидесятых годах, но если работал в «D», то все наверняка было вычищено подчистую.

— Уничтожено?

— Не шути. Такие вещи не уничтожают. Наверняка лежит в сейфе какой-нибудь виллы в Констанцине.[133]

Шацкий спросил, можно ли ему закурить. Можно, но только снаружи. Он вышел на узенький балкончик. Было душно и почти безветренно, все казалось липким. Небо затягивалось чернильными тучами, так что была надежда, что это безобразие закончится порядочной грозой. Все ждали этого с нетерпением и точкой. Он же испытывал спокойствие. С каждой мыслью очередной элемент вскакивал на свое место, в кубике Рубика два цвета уже были сложены. Правда, многие части были объединены его предположениями, даже не уликами, не говоря уже о доказательствах и фактах, но он уже чувствовал, что дело это не будет очередным «висяком» на полке. Теперь же следовало поговорить с Венцелем о другом.

— А обо мне уже расспрашивали, — сказал он, вернувшись на лежанку.

Венцель причмокнул.

— Это можно было предвидеть. Думаю, что за тобой приглядывали с того самого момента, когда узнали, что это ты будешь вести следствие. Теперь желают сблизиться, чтобы, в случае чего, молниеносно отреагировать.

— И сколько им известно?

— Лучше всего предположить, что все. Даже если и ошибешься, то незначительно.

Шацкий покачал головой. Господи, он никак не мог поверить, что все это происходит на самом деле.

— Кто такие «они»? — задал он вопрос.

— Хороший вопрос. Я уже много чего о них знаю, но все еще недостаточно. Ты «Досье «ОДЕССА» Форсайта читал?

Прокурор кивнул.

— Так что знаешь, что «ОДЕССА» — это было объединение бывших офицеров СС, которые после войны создали тайную организацию, чтобы поддерживать старых товарищей по оружию.[134] Деньги, должности, бизнес, помощь в укрытии, запутывание следов, левые бумаги, иногда — ликвидация тех, которые слишком о многом догадывались. Либо тех, которые слишком настроены на раскрытии правды. И хотя я знаю, что эта аналогия может многим показаться грандиозной, у нас тоже имеется своя, назовем ее, «ОДЕСБА». Которая, возможно, функционирует значительно лучше, чем «ОДЕССА». Нашим офицерам не нужно было бежать в Аргентину, на них никогда по-настоящему не охотились, различные робкие следствия умирали в зародыше. Ведь даже заказчиков убийства Попелушки нам посадить не удалось, не говоря уже о сотнях — кто знает, а вдруг их и тысячи — дел поменьше. Подумай только: прекрасно организованная сеть, масса информации с крючками на практически всех, извлекаемые в соответствующий момент папки, крупные деньги — как из прошлого, так и полученные из грабежа государственной собственности, а так же от бизнес-деятельности, что ведется уже шестнадцать лет. Тебе известно, каким словом называют такую организацию.

— Мафия.

— Именно. Похоже, единственная, которая может равняться с наилучшими итальянскими образцами. И как раз это «они» и есть. Так что если тебе хочется каким-то образом добраться до них, сразу же забудь об этом. Ты только подумаешь об этом утром, а вечером зарыдаешь рядом с трупом собственной дочки. А если без этого не сможешь решить свое дело — отложи его в долгий ящик. Жизни жалко.

— А ты?

— Я — один из нескольких человек, которые занимаются преступлениями службы безопасности; на самом деле окружение считает меня психом и долбаным охотником на гэбню. Никто меня не поддерживает, мои исследования игнорируются. И я этому не удивляюсь. ИНП — это учреждение номер один в списке зараженных «ОДЕСБой». Причем, намного сильнее, чем — со всем моим уважением — прокуратура. Понятное дело, им известно обо всем, что я делаю, но они считают, что я не опасный. Помимо того, я смертельно болен — хотя сейчас это трудно заметить — у меня есть года два, не больше. Знаю я прилично, но прекрасно понимаю, что при жизни всего не опубликую. Может быть когда-то, когда все они вымрут, какой-нибудь историк воспользуется тем, что я собрал.

— Ты преувеличиваешь, — сказал Шацкий. — Здесь тебе не Сицилия. Наверняка мы говорим о нескольких типах, которые снимают под прикрытием какую-то контору в Варшаве, где они играются в стр-р-рашных эсбеков, потому что они вынесли из картотеки несколько папок. Я же буду делать свое.

Венцель скривился.

— Преувеличиваю? Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве восемьдесят девятом году взорвалась некая бомба «К», которая вызвала, что неожиданно испарились все ёбаные красные аппаратчики, дворняжки на советских поводках, эсбеки, персональные источники информации, секретные сотрудники и вообще вся эта тоталитарная чернь? Я вот что тебе скажу: тебя подкупят или запугают. Может даже еще сегодня, как только они узнают, что ты со мной беседовал. Просто так, на всякий случай.

— Ты не знаешь меня.

— Я знаю тех, что были здесь перед тобой. Все такие же стойкие и непоколебимые. Все они говорили, что я их не знаю. С той поры я не слышал ни про них, ни про дела, которыми они занимались. Я без претензий. Такова жизнь: если в частном порядке есть что терять или есть что получить, свое мнение очень легко поменять.

На работе он начал с того, что договорился на следующий день с доктором Еремияшем Врубелем. У него в голове появилась безумная идея процессуального эксперимента, но чтобы его провести, вначале нужно было уточнить все подробности с доктором. Забавно, но Врубель, который так раздражал его проявлением превосходства и глупыми шуточками в ходе беседы, записался в его памяти человеком симпатичным и достойным доверия. И он с охотой встретится с ним.

После того он позвонил Кузнецову. Полицейский звонок принял, но, как и всегда, он был в паршивом настроении.

— Теоретически кое-чего есть, а практически — ноль настолько громадный, что в него можно вложить все бабки, прокрученные бандой Пискорского,[135] в банкнотах по десять злотых, — ответил он на вопрос о продвижениях в исследовании прошлого Теляка. — Мы нашли соучеников из лицея, которые помнили только то, что такой был. Нашли студентов из его группы, которые помнили то же самое. Нашли его сотрудников по Варшавскому графическому предприятию, куда он попал после института. Большая часть его вообще не помнила, только один мастер припомнил, что парень быстро учился и желал экспериментировать с новыми технологиями. Что тогда, наверняка, означало струйные принтеры, впрочем, не имею понятия.

— Можешь забыть про Теляка, — после некоторого колебания сказал Шацкий. — Там мы ничего не найдем. Похоже на то, что мы касались в прошлом не тех людей, что следовало.

— Отлично! — Олег не скрывал разочарования. — Но если ты желаешь, чтобы теперь мы искали его дружков по начальной школе или кого-то другого, то для этой работы найди себе другую районную комендатуру или попроси поддержку со стороны столичной комендатуры.

— Да ты не бойся. Это все мелочи. И, возможно, последние проверочные действия в данном следствии. Слушай, — снизил он голос и осмотрелся по кабинету; тут вспомнились все рассказы Подольского и Венцеля, — а вернее, не слушай, так как это не телефонный разговор. Нам нужно поговорить лично.