Хенрик Теляк не угадал даже три цифры. Шацкий выкопал в секретариате прокуратуры вчерашнюю газету и проверил номера. Три двойки, а из «счастливых чисел» попаданием были только 22. Еще он взял «Жечьпосполиту» и прочитал заметку Гжелки про убийство, еще раз подтверждая собственное мнение о том, что эта газета из любого дела способна создать сенсацию в масштабе появления в магазинах нового сорта маргарина. Так что скука, скука и еще раз скука. И все-таки ему было неприятно при воспоминании о том, как вчера отнесся к журналистке. И он до сих пор помнил ее улыбку, когда сказала: «Пан очень невежливый прокурор». Быть может, она и не была в его вкусе, но вот улыбка… Позвонить? В сумме, а почему бы и нет, однова живем, лет через двадцать юные журналистки уже не будут хотеть ходить с ним на кофе. Вот уже десять лет он верен словно пес, и он как-то не чувствует себя особенно гордым по этой причине. Совсем наоборот, все время у него складывается впечатление, что жизнь уплывает, а сам он отказывается от ее наиболее приятной стороны.

Шацкий вынул из ящика стола визитку Гжелки, несколько секунд крутил ее в пальцах, принял решение, положил уже руку на телефонной трубке, и тут аппарат зазвонил.

— День добрый. Это Ирениуш Навроцкий.

— Добрый день, пан комиссар, — ответил Шацкий, не без облегчения откладывая визитную карточку сторону.

Навроцкий был полицейским из KSP,[42] возможно, наибольшим оригиналом среди всех столичных мусоров. Шацкий его ценил, но не любил. Два раза они работали вместе, и всякий раз попытка вытянуть из Навроцкого сведения о том, что он делает, что сделал и что намеревается сделать, сама по себе походила на следствие. Навроцкий ходил собственными путями, только ни один из них не проходил рядом с прокуратурой, и это мало кому мешало, как Шацкому, который желал тщательно контролировать все этапы расследования. Но оба их предыдущих следствия завершились успехом, и Шацкий должен был признать, что, благодаря собранному полицейским материалу, он составил исключительно крепкий обвинительный акт.

— Пан помнит тот труп, который выкопали в детском саду?

— Шацкий подтвердил, что помнит. Дело громкое. Ремонтировали игровую площадку в детском саду на Кручей, чтобы заменить устаревшие качели. Раскопали территорию и обнаружили останки. Старые; все думали, что, возможно, это какие-то военные дела, времена восстания. Но быстро оказалось, что это ученица восьмого класса из школы, соседствующей с детским садом, девушка, пропавшая в 1993 году. Нашли всех ее соучеников, учителей, куча работы. Понятное дело, все псу под хвост, мало ведь кто помнит, что делал в ночь с такого-то на такое-то бря десять лет назад. У полиции были материалы расследования по делу исчезновения, но такие дела ведутся совершенно иначе, кое-каких вопросов не задают. В конце концов, следствие временно приостановили, поскольку не удалось установить адресов нескольких знакомых пропавшей девушки. Полиция их ищет, но не слишком настырно. Шацкий знал, что Навроцкий до сих пор копает по тому делу, но с просьбами о новой информации не надоедал. Ему было известно, если тот чего-нибудь обнаружит, все равно придется выступить с заявлением о возобновлении следствия.

— Так вот, некий пан анонимно позвонил по номеру 997,[43] — монотонным голосом сообщал Навроцкий; этот голос всегда приводил на мысль об академическом преподавателе, — и рассказал весьма любопытную историю.

— Ну? — Шацкий не верил в анонимные истории.

— Он рассказал, что Боничку — именно такая была фамилия девушки: Сильвия Боничка — изнассиловало три парня из параллельного класса, в том числе, один второгодник. Вы же помните, как оно было. Девушка вышла поздно от подруги, живущей на Познаньской, и домой уже не вернулась. Идя домой, она должна была проходить мимо школы. А перед школой вечно высиживают различные типы, в любое время дня и ночи. Возможно, теперь и не так, но когда-то так было.

Шацкий размышлял. И правда, они не допросили людей из параллельных и других классов, положились только лишь на материалы расследования, из которых ничего не выходило. Патолог не был в состоянии подтвердить, насиловали ли девушку, так что все время дело вели как расследование убийства, а не насилия. Из того, что он помнил, у Бонички не было никаких контактов с детьми из других классов. В противном случае, они проверили бы.

— Ну, а тот «пан, что позвонил анонимно», какие-нибудь фамилии указал? — Шаций даже не старался скрыть издевку.

— Нет. Зато он сообщил кое-какие другие сведения. Весьма любопытные и, по моему скромному мнению, требующие проверки, — монотонно продолжал Навроцкий. Так вот, он сообщил, что убили ее не насильники. Что после всего она пошла к отцу, и что тот ее убил и закопал на детской площадке. Потому, что не мог вынести стыда. Потому что он не желал, чтобы узнали люди.

Теодор Шацкий почувствовал, что шею и плечи сводит судорогой.

— Пан прокурор, вы, случаем, не помните, кем был отец Бонички? — спросил Навроцкий.

— Он был швейцаром в школе, — ответил на это прокурор.

— Ну вот. Так, может, вам следовало бы вынуть материалы дела из шкафа?

— Естественно. Только пришлите мне телефонограмму того разговора. Попробуйте найти всех второклассников из параллельных классов и соответственным образом их придавить, я же потом допрошу отца.

— Я и сам могу его допросить, пан прокурор, — внес предложение Навроцкий.

Шацкий замялся. На нем висела куча дел, масса бумажной работы, но поддаться Навроцкому он не хотел.

— Посмотрим, — пытался он оттянуть решение. — Вначале проверим теорию об изнасиловании. И еще одно, пан комиссар, — снизил он голос, но с другой стороны не донеслось ни звука. — У меня сложилось впечатление, что вы не говорите мне всего.

Тишина.

— Ведь сейчас вы можете достаточно быстро и легко вычислить звонящих по 997. Вы точно не знаете, кто это звонил?

— А вы пообещаете мне, что это не повлияет на ваше решение?

— Обещаю.

— Так вот, мы вычислили этого человека, оказалось, что он из Лодзи; я даже поехал, чтобы с ним переговорить.

Навроцкий замолчал, а Шацкий уж было собрался сказать: «и…», но сдержался.

— И оказалось, что это весьма милый старичок. Ясновидящий. Когда-то он прочитал в газете о деле, а потом ему приснилось, как все было на самом деле. Какое-то время он колебался, но потом позвонил. Я понимаю, что вы можете сейчас думать, но, признайтесь, что-то в этом есть.

Шацкий, хотя и неохотно, с ним согласился. Он доверял собственной интуиции, но вот анонимно звонящим ясновидящим пенсионерам — нет. Разве что, на сей раз видения пенсионера перекрывались с одной из его теорий. Ему постоянно казалось не случайным, что девушку закопали на территории детского садика, рядом со школой, в которой работал ее отец. Вот только у него не было и тени крючка, за который можно было потянуть. Кроме того, он боялся того, что его теория может оказаться правдивой.

Навроцкий отключился, а Шацкий записал: «материалы дела, отец, ждать И.Н.». Теперь следовало браться за написание обвинительного акта по делу Нидзецкой, только вдохновения не чувствовалось. Еще необходимо было составить проект решения по закрытию двух следствий, только и этого ему не хотелось. Нужно было пронумеровать материалы по делу одного разбоя, только этого не хотелось еще сильнее — там было целых четыре тома. Безнадежная бумажная работа. Нужно было позвонить Гжелке, но и на это не было отваги.

Шацкий взял в руки дырокол, основное орудие труда любого прокурора, и поставил его перед собой на столе. Все бумаги он сдвинул в сторону, чтобы сделать побольше места. Ладно, подумал он, предположим, что это я. А вот это Вероника — он вынул из папки яблоко, надкусил с одного бока и положил напротив дырокола. А это Хеля — положил он мобилку рядом с дыроколом. И мои старики — два пластиковых стакана разместились сбоку, но явно глядя в сторону дырокола.