И он провалился. Я еще посмотрел по сторонам — нигде его не было.

Землетрясение кончилось. Женщины успокоились. Машины заскользили как ни в чем не бывало. Седой господин встал и, ни на кого не глядя, деловито стряхивал пыль с брюк.

Но, кстати, своим исчезновением Сильвестре меня не удивил. Лучшие друзья, когда я им давал в долг, тоже словно сквозь землю проваливались, так я их больше и не видел, а этот фрукт сбоку припека...

Теперь, когда я попадаю на ипподром, я изредка вспоминаю Сильвестре. Надо было бы нам обменяться адресами. Он, конечно, малый со странностями, говорит много глупостей, но такие нахалы и вруны иногда очень здорово угадывают лошадей. Тут бы он мне пригодился.

Часто, возвращаясь по шумным улицам, я всматриваюсь в лица толпы, надеясь увидеть Сильвестре. Но это занятие бесполезное. У меня скверная зрительная память. Из-за нее столько неприятностей по службе. А если как-нибудь ко мне подойдет Сильвестре и скажет: «Добрый вечер», — я все равно его не узнаю.

Танк вылез из-за холма, понурый и тяжелый. На секунду он остановился, повел пушкой чуть вправо, чуть влево — словно слон хоботом, словно принюхивался — и пополз на нас, устало переваливаясь по твердым, запеченным солнцем буграм.

Хуан лихорадочно рыл окоп. Струйки пота стекали с его голых плеч.

— Мы спрячемся, — сказал Хуан. — Как жалко, что наши товарищи не оставили нам противотанкового ружья.

Над танком кружили самолеты. Они сбрасывали маленькие бомбы. Бомбы с глухим звоном отскакивали от брони и взрывались — издалека можно было подумать, что падают мешки в воду, подымая фонтанчики брызг.

— Танк американский, — сказал я. — Какая-то необычная броня. Правительство закупило их на севере. Мы бессильны.

Самолеты ушли. Танк приближался. Я не верил окопу. Он не спасет нас.

— Хуан, — сказал я, — кто из нас останется живой, найдет тело другого и похоронит. Я побегу к городу. Может, танк последует за мной. Может, он заблудится в пальмовой роще. Может, он вообще свернет в сторону.

Хуан молча кивнул и прыгнул в окоп. Он лег ничком. Я видел, как напряглись его мускулы, словно он хотел вдавиться в дно окопа. Сверху на его мокрую спину посыпались тонкие струи земли.

Я побежал. Началась пальмовая роща, и я петлял между деревьями, и солнце очень пекло в затылок, и я не видел, нашел ли танк окоп Хуана, но чувствовал, что танк неторопливо следует за мной. Был момент, когда мне показалось, что он совсем близко и скоро ткнет дулом пушки мне в спину. Я подумал, что лучше остановиться, что это глупо — быть раздавленным, как кролик, — а там, в танке, молча жуют резинку и даже не притормозят, не взглянут на то, что останется от меня. Я подумал, что, может, надо остановиться, повернуться, широко расставить ноги, распрямить плечи и показать танку язык или кукиш. Это было бы необычно. Тогда, может, танк меня объедет, танкисты откроют люк, чтобы взглянуть получше на меня, — тогда бы я что-нибудь придумал.

Но я не поддался этим мыслям и скоро перестал чувствовать за собой горячее дыхание преследователя.

Город был пуст. Я нашел своих детей, притихших в пустой комнате, и свел их в подвал и запер дверь два раза на ключ. Потом я поднялся на третий этаж. Окна на всей улице были закрыты ставнями, на дверях висели большие замки, а на середине мостовой валялась пустая консервная банка.

Я прислушался. Ни скрипа, ни шороха. Только издали нарастало, приближаясь, урчание танка.

Наверно, наши товарищи специально эвакуировали жителей города, подумал я. Наверно, где-то за рекой они создали непроходимый оборонительный вал. Пока танк туда дойдет, они, наверно, что-нибудь приготовят. Главное — остановить танк.

Я верил в своих товарищей. Среди них были умные ребята, и они должны были предвидеть, что правительство закупит танки на севере. Наверно, товарищи что-то приготовили, необычное и неожиданное.

Урчание танка приблизилось, и я понял, что он показался в конце улицы. Я отошел от окна. Я знал, что главное — не высовываться. Если я выгляну, танк заметит меня. Если я даже погляжу на него сквозь маленькую щель, он почувствует мое присутствие. И тогда меня не спасут ни этажи, ни лестницы. Стоит только взглянуть на него, как в танке срабатывает электронное устройство. Пулемет тут же стреляет по глазам. Я читал про это в какой-то книге. В городе танк включает электронного наводчика пулемета. А если мне остаться в глубине комнаты — еще лучше, если закрыть глаза, — то он пройдет мимо, туда, где товарищи уже подготовили непроходимый вал обороны. А я тогда побегу обратно, посмотрю, жив Хуан или нет.

Так я уговаривал себя, а сам в это время уже стоял внизу, у закрытой двери, и знал, что, как только танк поравняется с моим домом, я распахну дверь и выскочу на улицу.

Делать это бессмысленно. Граната, что зажата в моей руке, отскочит от танка, как маленький камешек. Ведь броню танка не пробивают даже авиабомбы. Более вероятно, что я не успею бросить гранату, ибо тут же упаду, переломанный пулеметной очередью. Но я ничего не могу с собой поделать.

Я знаю, что мне надо распахнуть дверь.

Все мы погибаем по собственной глупости. Сейчас это произойдет со мной, если только мне все не приснилось.

Приятель выглядел несколько смущенным.

— Понимаешь, — сказал он, ведя меня в гостиную, — с каждым, конечно, случается, но от тебя, право, не ожидал. Ну, то, что ты напился как свинья, этого с тобой не бывало, но когда-нибудь должно было произойти. И почему ты бросил бутылку в бедного Гаспара, никто не понял. Потом разбил наш фамильный сервиз — некоторые, конечно, так и развлекаются, — но ты же знаешь, что у меня не очень хорошо с деньгами. Однако полезть в присутствии гостей к моей дочери и откровенно склонять ее к сожительству — это уж, амиго, слишком.

Можете себе представить, как я был поражен.

— Ты бредишь, приятель! — воскликнул я. — Когда же, по-твоему, я это натворил?

— Как когда? — удивился он. — Вчера весь вечер ты был у меня.

Я возмутился.

— Если ты хочешь меня разыграть, то придумай что-нибудь получше. Вчера целый день я сидел дома. Моя жена и теща могут это подтвердить.

Мой приятель густо покраснел.

— Как, это был не ты? Мне тоже так показалось. Поведение этого нахала так разительно отличалось от твоего, что я было подумал... Но, увы, он как две капли воды похож на тебя, одет так же и, очевидно, подслушал некоторые твои любимые словечки.

Господи, у меня появился двойник!

Дальнейшая моя жизнь превратилась в сущий ад. Этот тип начал посещать моих знакомых, вечерние кафе, где я изредка бываю, он даже провел один вечер с сеньоритой Сильвией — и всюду пакостил. В кафе он не платил по счету и брал деньги взаймы у официантов, в гостях дебоширил, сеньориту Сильвию оскорбил в лучших ее чувствах. Он сумел пробраться к моему начальнику и выплеснул на него пузырек чернил.

Потом, когда после долгих моих унижений и выяснения подробностей приятели, сослуживцы и официанты убеждались, что это был не я, они обычно извинялись: что хорошо, дескать, что им, дескать, было бы обидно, что им, дескать, было бы неприятно, если бы я так неожиданно изменился к худшему.

Но мой двойник продолжал хулиганить и строить каверзы, и все мои знакомые, встречаясь с ним, по-прежнему принимали его за меня.

Я стал выслеживать двойника. Я устраивал засады. Однажды я чуть было не догнал его, когда днем на нашей улице он учинил безобразную драку с почтенным генералом доном Михаэлем. В тот раз я появился буквально через секунду после того, как мой двойник нанес последний удар дону Михаэлю. Все соседи видели, как я бежал за двойником, но этот проходимец успел сесть в такси, а другого такси поблизости не оказалось.

Бессонными ночами, строя различные планы, как изловить нахала, я все чаще задумывался над поведением моих друзей, приятелей и знакомых.