— Смотрите, сейчас что-то будет, — сказал Сильвестре.

Нечего было ему соваться, потому что я тоже заметил, как две машины, одна красная «импала», другая черная, «кадиллак», вылезли на середину шоссе и так, не сворачивая, неслись навстречу друг другу. Я не успел зажмуриться (почему-то подумал, что осколки стекла и металла могут поранить мне глаза), как черный «кадиллак» взлетел на воздух, перепрыгнул через «импалу», спустился на шоссе и, визжа и приседая, юзом заскользил наискосок к обочине. В «импале», наверно, тоже нажали на тормоз, ибо она остановилась метрах в двадцати на другой стороне шоссе. Водители выскочили одновременно, один толстый, в белом костюме, другой еще толще, в спортивной рубашке, и бросились, размахивая кулаками, на середину шоссе. Тут же остановились еще машины. Подъехал полицейский мотоцикл. Полицейский забрал у обоих водителей права, а те кричали непристойные ругательства, обвиняя друг друга в нарушении правил уличного движения.

Я смотрел на них, пока не надоело, потом повернулся к своему собеседнику.

— Что вы улыбаетесь? — спросил я.

— Вам не показалось, что произошло нечто необыкновенное? — поинтересовался этот кретин.

— Необычайное? — возмутился я. — Обыкновенная история. Давно пора навести порядок на дорогах. Эти лихачи гоняют как сумасшедшие.

— Но вы заметили? — спросил Сильвестре.

— По-вашему, я слепой! — оборвал я его. — Ну что тут особенно замечать? Ну что? В стране ежедневно происходит триста семьдесят одна катастрофа. Открываешь газету — сплошные аварии... В кои веки выбрался отдохнуть, посидеть спокойно... Ладно, Сильвестре, извините, я, возможно, наговорил резкостей. Вот, кстати, наш официант.

Официант подходил, прихрамывая, неся на большом подносе две маленькие чашки. Сильвестре посмотрел на него, и в то же мгновение официант, словно птица, взмыл вверх и повис под самым потолком. Потом, как бы паря на невидимых крыльях (а может, большой поднос заменял ему плоскости?), он стал медленно снижаться, делая большие круги.

— Во дают, — сказал кто-то за соседним столиком.

— Реклама, — ответил другой.

Больше на официанта никто не смотрел. А я следил за ним, потому что на левом ботинке официанта развязался шнурок и я боялся, что ботинок вот-вот свалится кому-нибудь на голову.

Минут через пять официант коснулся пола, присел, выпрямился и подошел к нам. Глаза у него были, как у загнанного животного, но, видимо, тут действовала профессиональная выучка. Он молча поставил наш кофе (из чашек не пролилось ни капли — иначе бы я закатил скандал) и быстро заковылял на кухню.

— Ну? — спросил меня Сильвестре.

— Ничего, — сказал я. — Правильно соседи заметили. Рекламный трюк. Но я бы на месте хозяина нашел человека помоложе. Этот не очень переносит высоту.

— Рекламный трюк? — спросил Сильвестре, видимо, с ехидцей. — Человек неожиданно летает, как птица, и не опрокидывает кофе?

Я даже привстал.

— Простите, — осведомился я. — Вы меня действительно за идиота принимаете? Что я, в цирке ни разу не был? Обыкновенный номер: на спине пояс, за него зацеплен трос. Вот человек и оказывается под потолком.

Тут он, по-моему, даже рассердился.

— Разве вы видели трос? — спросил Сильвестре.

— Так в этом весь фокус, — ловко отпарировал я. — Если бы трос был заметен, каждый бы дурак сумел. И вообще, вы мне надоели. Извините, я тороплюсь. Через час на ипподроме начинаются рысистые испытания.

Я встал, оставил деньги на столе. Сильвестре сидел в глубокой задумчивости. Но у выхода он меня догнал.

— Бега — это, наверно, очень интересно. Никогда там не был. Вы меня не возьмете с собой?

— Пожалуйста, — сказал я. — При условии, что вы не будете приставать ко мне со своими дурацкими расспросами.

Сильвестре замолчал и не раскрывал рта всю дорогу до ипподрома, и на ипподроме до пятого заезда он вел себя прилично. Но дальше терпения у него не хватило.

— Интересно, — спросил он громко, но вроде бы сам себя, — здесь никогда не происходит ничего сверхъестественного?

— Сколько угодно, — милостиво заметил я, будучи в отличном настроении, ибо только что угадал дубль. — В прошлую среду пришли две такие темные лошадки, что ипподром только ахнул.

Сильвестре как-то странно взглянул на меня, и в это время по радио объявили: «В пятом заезде вместо американского жеребца Апикс-Апорт будет выступать под тем же номером русский Запорожец».

И действительно, на призовую дорожку вслед за девятью рысаками выехала маленькая машина, похожая на «фиат-600».

В соседней ложе заволновались:

— Кто на Запорожце?

— Наездник Флавио.

— Флавио? В него я верю. Может, поставить?

— Против Женевьевы у него нет шансов. Смотрите, как проходит Женевьева. Битый фаворит.

— А вдруг Женевьева заскачет? Я все-таки поставлю на Запорожца.

— Вы старый игрок, а рассуждаете, как мальчишка. У русских машин слабые моторы. На бетонной дорожке у Запорожца были бы какие-нибудь шансы, а на гравии — ноль. Скорее придет Трибун. Смотрите, как лихо идет этот жеребец! Причем наездник еще его сдерживает.

Я послушал их разговоры и тоже побежал к кассе ставить на Запорожца. Не то чтоб я в него верил, но уж такой характер — играть против фаворитов.

Дали старт. Бег повела Женевьева, за ней держался Трибун. Так прошли полкруга. Но вот справа стал вырываться Запорожец. Вот он обошел лидеров на корпус, на два корпуса, один, идет один, его никто не достает! Последняя прямая! Ну!

— Кажется, приехал! — завопил темпераментный господин из соседней ложи, который тоже поставил на Запорожца. — Давай, милый! Только бы не заскакал!

И словно он накликал! Запорожец в десяти метрах от финиша вдруг сбился в галоп и так и прошел — галопом в столб! Плакали мои денежки!

Первой объявили Женевьеву. А этот кретин Сильвестре с глупой ухмылкой спрашивает меня:

— Вы не заметили ничего сверхъестественного?

— Как не заметил! — заорал я. — Любой сопливый мальчишка заметил. Ну как он мог заскакать? Как, спрашиваю?! Ему кто-нибудь мешал? Кто-нибудь сбивал? Ведь рядом никого не было! Флавио сделал нарочно. Конюшня играла на Женевьеву, поняли? Им невыгодно было, чтобы пришел Запорожец. Грубая работа. Все заметили. Ипподром их освистал. Слышите?

Возвращались мы с бегов какие-то смурные. Я был раздосадован, что проиграл все деньги, а Сильвестре, кажется, тоже был чем-то опечален.

На перекрестке бульваров Конкистадора и Рио-Гранде мы остановились.

— Значит, вы не верите в чудеса? — тихо спросил меня Сильвестре.

— Какие еще чудеса? — переспросил я, поглощенный своими мыслями.

— Ну, например, дома начнут сейчас прыгать.

— Понял, — сказал я, — вы вчера перехватили. С перепоя, да? Бывает! Ну как дома могут прыгать, подумайте!

— А вот так, — сказал Сильвестре.

И вдруг, действительно, дома закачались, запрыгали.

Поднялась паника. Машины остановились. Женщины завизжали. А один седой господин сразу лег на мостовую.

— Подумаешь, землетрясение! — ответил я. — Нашли чем удивить. Дело обыкновенное. Но наши сейсмические станции работают из рук вон плохо. Надо было заранее предупредить население. Вы-то чему радуетесь?

— Как чему? — ответил Сильвестре, потупив взор. — Я его организовал. Я, извините, волшебник.

— Знаете, — возмутился я, — это уж противно. Бывают люди, общение с которыми мне неприятно. А вы вызываете у меня просто отвращение. Все печенки переворачиваются, когда я гляжу на вас. Большего лгуна и вруна в своей жизни не встречал. Если бы хоть капельку могли делать чудеса, мы бы не проиграли на скачках!

— Но вы меня не просили! — успел пролепетать Сильвестре.

— О чем я вас могу просить, врун несчастный, амеба, ничтожество! — заорал я. — У меня один выходной день в неделю. Все последующие дни я, как последняя собака женского пола, буду вкалывать в диспетчерской вокзала и возвращаться домой без задних ног — так единственный выходной вы мне испортили! Не приставайте ко мне с вашими дешевыми побасенками. Вы мне отвратительны! Слышите? Если вы и впрямь хоть что-то умеете, то провалитесь сквозь землю!