Я встаю. Она опускает голову на подушку и говорит, делая ударение на каждом слове:

— Не будьте трусом, генерал!

...Вечером мы попрощались со Славой, выпили шампанского и поехали в аэропорт. Самолеты не шли: в Москве был гололед. Мы поехали обратно в город, прямо на железнодорожный вокзал. От долгой езды в машине, а может, и от вина Римму укачало. Она сидит рядом со мной и, положив голову мне на руки, спит. Двенадцать ночи. Мой поезд через полтора часа.

Все скамейки заняты. Люди сидят, спят на чемоданах, на полу, на лестнице. Внизу толпа у закрытого входа в ресторан: пьяные ругаются с милиционером. В углу плачет ребенок.

Римма спит, и я не решаюсь пошевельнуться.

Час ночи.

Один за другим уходят поезда. Народу поубавилось. Пусты лестницы. Ловкачи умудряются даже разлечься во весь рост на скамейках.

— Римма, — говорю я, — вам надо ехать. Машину вы не поймаете, последний троллейбус.

Мы выходим на пустынную площадь, где по краям лежит снег. В одной руке у меня чемодан.

— Генерал, попробуйте сказать мне один раз «ты».

— Ты.

— Смешно. А я, пожалуй, не смогу. Так вы не хотите, чтоб я вам писала?

— Нет, ефрейтор, мы никогда не увидимся. Вам это не нужно. Будет весна, и вы уедете на Саяны.

— Вас, генерал, можно поздравить. Вы закончили работу, да еще провернули интрижку.

— Как умеем, ефрейтор.

— А троллейбус скоро придет.

— Наверно.

Разговор переходит на транспортные темы.

Троллейбус выскакивает из-за угла, как помятая собака. Мы обмениваемся церемониальным рукопожатием.

— Разрешите вас поцеловать, Римма?

— Генерал, не нарушайте субординацию. Всего хорошего.

Она вскакивает на подножку. Я вытягиваюсь и отдаю честь.

— Благодарю за службу!

Это называется — выдал под занавес. Глупо, но уже поздно. Троллейбус укатывается.

Поезд шел, спотыкаясь на станциях. Женщина с нижней полки включила радио на полную громкость, когда появились «все девчата с парнями, только я одна».

Ее муж (вторая нижняя полка) выходил за мной в коридор. Он был молчалив и говорил только «Сейчас станция», когда было видно станцию, «Вот река», когда мы переезжали реку, «Тронулись», когда поезд трогался, «Чай принесли», когда приносили чай. В вагоне-ресторане за моим столом пожилая пара. Они громко изучали меню... «Возьмем курочку и булочку... и рыбки... и кофейку...» «Маслица закажи», «Придвинь тарелочку».

Эта старая песня прилипла ко мне. И еще я думал о работе, о товарищах и что, наверно, начальство меня отметит, и о том, что скоро Москва, и о новой работе.

На следующую ночь я проснулся часа в четыре. Я не смог заснуть. Оделся и вышел в пустой коридор.

Подъезжали к Ярославлю. Снег на полях кончился, и я снова вступил в осень, вторую осень в этом году.

Что со мной происходит? Каким я стал? Внешне все благополучно, внешне все блестяще. Я уверен, что мне многие очень даже завидуют. Внешне. Но почему мне так плохо?

Я понял, что сам страшно завидую. Я завидую этой девушке Римме, что осталась в Свердловске. Она может любить. Она любит, и жизнь для нее наполнена смыслом, и даже сейчас, сейчас она счастливее меня.

А я никого не люблю. Я, наверно, не смогу любить... Глупость, ерунда! Этого не может быть. Ты еще молод и силен. Ты должен верить, что у тебя все впереди. Будет еще весна! Будет еще небо голубое, синее, оранжевое. Надо верить. Надо хотеть жить, хотеть любить!

Вагон дернулся и остановился. Я вышел на пустой перрон. Проводник зевнул и плюнул в лужу. Станцию загораживал товарный состав. Я пошел вдоль вагонов. И спереди, и сзади над перроном повисли красные огни светофоров.

Жизненный опыт проверяется в мелочах. Опытные люди всегда берут с собой хлеб с колбасой. И когда в столовой Н-ского соединения встречаются только что прибывшие два офицера, и один из них нервно общипывает горбушку и следит горящими глазами за маячившей вдалеке официанткой, которая, увы, не первый класс в смысле женской красоты, — а другой офицер, только что «заморив червячка» заботливо припасенным еще в городе бутербродом, лениво поигрывает вилкой, — словом, вам уже все понятно. Как бы потом ни расхваливали достоинства первого офицера, какой бы высокой оценки он ни заслужил на инспекторской проверке, вы всегда будете скептически к нему относиться. Дескать, человек он хороший и дельный, но вот жизненного опыта маловато. И наоборот, сытое поигрывание столовыми приборами как-то сразу внушает вам уверенность, что на второго офицера можно положиться.

Правда, опыт — дело наживное. Но советуем приобрести его раньше, чем вы сядете за последний столик (остальные места заняты), ну, скажем, третьего ряда.

Естественно, бывают и исключения. Если вы молодой жгучий брюнет в новой форме, то вам повезло, и через полчаса вы получите полную порцию борща по-московски.

Если же вы человек пожилой и по вашему лицу видно, что вы измучены заботами о больной жене и двух взрослых дочерях, то ваше дело, прямо скажем, труба.

Итак, вы сели за столик и как человек воспитанный (а в нашей армии все такие) не стучите по столу кулаком, а просите у соседей меню и внимательно изучаете стоимость гуляшей, яичниц, рисовой каши с отварной курицей. Вы успели заучить весь текст, а официантка все порхает на самом дальнем расстоянии от вас, потом любезничает полчаса с лихим капитаном-артиллеристом, потом исчезает на сутки в кухне (разумеется, я беру не действительно прошедшее время, а то, какое вам кажется).

Наконец, когда она приближается к вам на минимально близкое расстояние, вы сердито замечаете ей, что, дескать, не успели позавтракать и что, дескать, здесь за порядки? Вам приходится повторить свое обращение, и тогда вас нелюбезно обрывают:

— Вас много, а я одна! Подождете!

Дремлющий рядом гражданский техник-строитель вам сочувствует и говорит, что в этой столовой никогда не было порядка, официантки делают что хотят, потому что столовая подчинена не нашему соединению, а областному военторгу. Он вспоминает, что сам наблюдал, как эта официантка отказалась обслужить даже командира соединения, когда тот пришел за пять минут до закрытия. Полковник должен был пойти на кухню, переговорить с заведующей столовой, и только тогда ему сделали яичницу и принесли творог.

Проходит полгода (по вашему летосчислению), и запыхавшаяся официантка (вы уже знаете, что зовут ее Фая) подбегает к вам и спрашивает, посчитали ли вы и что у вас было.

Вы ревете, что это уже черт знает что и что у вас еще даже не брали заказ. Тогда официантка сурово достает блокнот и карандаш.

— Харчо.

— Нет.

— Борщ с мясом.

— Уже нет.

— Бифштекс.

— Продали.

— Оладьи.

— Кончились.

Вы заказываете щи, гуляш, кофе и продолжаете уплетать хлеб с остатками горчицы. Техник-строитель вам читает лекцию о «выходе блюд». Столовой невыгодно, чтоб готовые кушанья не разбирались и оставались на ужин. Поэтому готовят примерно на среднее количество посетителей. Надо раньше заказывать, пока есть выбор блюд.

К вам приближается Фая. Но, как ни странно, чем ближе ваш обед, тем меньше у вас энтузиазма. Фая несет шесть тарелок супа. Каждая тарелка накрыта такой же большой тарелкой, на ней другая и т.д. Башня тарелок раскачивается над вами, и вы ясно себе представляете, что будет с вашим кителем, когда на него обрушатся две верхние тарелки.

Но все кончается благополучно. Правда, вместо щей вам подают молочный суп. Щи уже кончились. Если вы человек проницательный, то заранее догадались, что гуляша вам не видать. Вам приносят рисовую кашу с вареной курицей — последнее, что осталось из вторых блюд.