— Не требовались мне ихние подачки. Они скорей задавились бы. Ладно, брат в тюрьме, что делать, не повезло парню, заблудился. Но я хоть и не на зарплату живу, а перед вами чист. И нечего под меня рыть. О себе я сам позабочусь. А этих найдете — вам и зачтется. Я бы сам их, гнид… А язык распускать не могу. Не положено. Хватит и без меня стукачей. Одно только скажу: опасные суки… есть… там. Да только не для меня.
— Предупреждаю: если рассчитываете кого подоить, ну, там, шантаж, туда-сюда — бросьте. Слишком много следов. На свободе никому не гулять.
Раненый помалкивал, понемногу погружаясь в теплый кокон спасительной дремоты. Укрыться, исчезнуть… Сейчас его сила — в слабости.
Короткими перебежками Родюков перемещался из лаборатории в вычислительный центр и обратно. Не будучи ветераном розыска, старший лейтенант испытывал искреннее удовольствие от того, что пришел в милицию в те времена, когда, наконец, и меднолобых чиновников абакумовского закала проняло: бороться с поумневшей и разбогатевшей преступностью возможно лишь хотя бы со средней по нынешним временам технической оснащенностью. Не к чести отечественной промышленности, радующее розыскников оборудование завозилось из весьма социально не близких стран, однако результаты оно давало такие, словно присягнуло на верность социалистическому выбору. Поморгав, компьютер выдал информацию о том, что среди множества отпечатков пальцев, обнаруженных в квартире Шаха, два зарегистрированы в картотеке — самого хозяина и Пугеня. По словесным портретам словоохотливые околоподъездные старушки безошибочно опознавали беглую троицу.
Шурик Рухлядко слишком усердно скрываться и не собирался, понимая обреченность такой затеи. В отличие от остававшихся, как правило, в тени обеих женщин, с которыми он недавно легко и без сожаления расстался, Шурик ни на мгновение не усомнился в вероятности скорой встречи с тружениками следственных органов, и вовсе не такой мимолетной, какие бывали при уплате дани участковым за возможность пораскинуть в людных местах сети азарта. Сворачивать дело Рухлядко не стал, однако осторожно, чтобы не пугать заранее, напустив туману, поведал, кому положено знать, что босс «выбыл», не забыв при этом напомнить со значением, «кто в лавке остался». «Станки» приобрели временную самостоятельность, связанную с тем, что на крючке следствия Шурику неминуемо придется повисеть, но он не преминул подчеркнуть непродолжительность этого периода. Иди потом, окороти разболтавшиеся «бригады»! И еще неизвестно, захотят ли боевики остаться под контролем. Заметная среди них фигура — Лешик — из игры на какое-то время («хорошо бы и навсегда!») выбыл. А без него связи с блатными утрачивали прочность. Конечно, найти в известном «Погребке» упакованных в кожу крепких ребят труда не составляло, но подчинялись-то они авторитету безвременно скончавшегося Юрия Семеновича! Уважение к нему проистекало из каких-то, теперь уже мало кому памятных, лагерных заслуг Шаха. И вовсе не бесспорным казалось, что его преемник будет признан крутыми, жестокими, с волчьей хваткой молодцами. Как бы до дележа империи дело не дошло! Разговор может быть коротким. Все решится в первые минуты. И хотя Шурик умел и любил красно поговорить, но что толку в этом умении, если Цицерона может запросто обломать узколобый дебил, пробивающий без оружия стену в два кирпича!
Вытянутый вместительный зал «Погребка», отделанный с претензией на старину, случайные посетители избегали. Или наоборот, сам «Погребок» не жаловал их. Понятно, мающемуся похмельем, рвущемуся к стойке двинуть рюмку поддельного коньяку, безразлично, что там за тугие бицепсы и стриженые головы сдвинулись за столиками. Любителям же посидеть с девушкой за бокалом шампанского и тающим мороженым следовало поискать иной уголок. Впрочем, человек неглупый, случайно забредший в это заведение в центре города, мог моментально сориентироваться.
Холеного бармена Вову, за дородность и толщину усов прозванного Бульбой, однообразие состава посетителей не беспокоило. Качество публики компенсировалось количеством выручки. Братва, не имеющая привычки жаться от зарплаты до зарплаты, платила щедро, выкладывая за «поздний завтрак» столько, что хватило бы студенческой парочке на полмесяца.
Рухлядко, небрежно кивнув Бульбе, миновал стойку. Уважительное отношение к Шаху грело и его помощников. Лица сидящих не расплылись в блаженстве, как если бы вошел САМ, но и не насупились. Вполне достаточно для приветствия. Тянуть Шурик не стал, понимая, что еще немного — и он просто не отважится выговорить такие нелегкие слова. А надо. Иначе зачем было вообще сюда приходить? Недобрую весть лучше принести самому, если не хочешь, чтобы твою судьбу решали за твоей спиной.
— Нету, ребята, больше Шаха. Сегодня утром кончился.
Все. Рухнуло. Повернулись в изумленном оскале лица. Мрачно ожидают пояснений — непонятного, угрожающего, страшного для них.
— Так-таки взял и кончился? Сам? А, может, кто подсобил? Плохо, очень плохо. Я не за деньги. На этом свете нам хватит… Или я ошибаюсь, и Шах скончался от триппера? Если так, то в самый раз. Как раз собирались его на беседу пригласить… Что молчишь? Говори, пока дают!
Щуплый седой Валера Короб, татарин, давно уже утративший все приметы национальности, за свои сорок лет уголовного стажа навидался всякого. За словом в карман не лез, как и за бритвой. Впрочем, за столом все, наверное, были с припасом. И не потому, что опасались друг друга. Ведь жизнь не кончается с застольем, а на улице сейчас только наивняк таскается с пустым карманом. Таких здесь не держали. Травоядные пасутся в других местах.
Шурик впервые в жизни ощутил, что при всей своей известности среди блатных в городе, он, в сущности, — всего лишь нахватавшийся краев пацан, выбившийся в верхи благодаря покровительству Шаха. И без него — сущий кролик среди этих привыкших буквально ступать по трупам зверюг, сладкая, уже наполовину в пасти, конфетка…
Свесив смуглые, стройные до неправдоподобия ноги, Таня Букова сидела на уютной, оснащенной переливающимся водяным матрацем, кровати. Против обыкновения, она совершенно игнорировала жавшуюся в зеркале напротив красавицу. Не подозревая о существовании мудреного термина «эксгибиционизм», Танюша любила себя пылко и искренне. И жалела бабьей жалостью. Особенно теперь, когда она, такая прелесть и лапочка, влипла в грязную историю. Впрочем, всей тяжести своего положения она и сама не сознавала. Ну, спала с мужиками, а с кем же ей — с девками спать? Деньги Шурик платил хорошие. Поил, кормил, одевал-раздевал — без проблем. И, казалось, их не будет никогда. А что Шаху конец пришел — туда ему и дорога. Редкая скотина. Веревки из людей мастерски вил. Привычно. Зажмет — и не трепыхнешься. Все делала, что он говорил, укладывалась под кого прикажет. Слюнявили ее вислопузые начальники, угождала тупым участковым, на чьих территориях бросали якорь лотерейщики. Тут не о деньгах шла речь. «Гусары денег не берут!». Конечно, за «работу» Шах давал на жизнь, не бедствовала, но с таким скрипом, что иной раз думала — лучше бы отбирал. Вот и приказал… с этим жить. Шурик еще не худший вариант: деньги, а значит, и прочее, хватка, кое-какая власть, положение… Бывала с ним на «точках», видела: легко отдают ему денежки. В глаза заглядывают. Значит, есть сила. Но это-то и пугало. А ну, дознается Шурик, что все, что ни говорилось между ними, напрямую передавалось общему хозяину. Страшный Шах человек был, но и Шурик в боссы бился-выбивался… Узел тот, намертво затянутый, было не разрубить, не то что развязать. Труп их когда-то повязал, труп и разведет. А следователи пусть копают, что хотят. Ее концы далеко спрятаны. А ублажить если — так капитал у нее всегда с собой. Редкий откажется. Коль из трех и нужен милиции кандидат в убийцы, то кандидатур лучше сборщика дани с наперсточников или бандитской бухгалтерши не подыскать. Танюша тоже не бог весть какая скромница: кое-что застряло в отделе по борьбе с проституцией, — но и не убийца. Если что и было, Шах надежно прикрыл. Не мог же и здесь соврать?..
