По шипящему радио передают доклад об альтернативных источниках энергии, в котором говорится о том, что увеличивающееся содержание углекислого газа в воздухе может привести к потеплению земной атмосферы, из-за чего ледяные массы обоих полюсов частично растают, что, в свою очередь, вызовет подъем уровня моря на пять — восемь метров. Венеция по горло, Нью-Йорк по колено в воде.

— Тогда давай лучше поедем в Нью-Йорк, — говорит Сисси, будущая профессиональная революционерка, жующая с открытым ртом жвачку от укачивания.

Ее мечты о приключениях на отдыхе Петер представляет себе очень живо, они наполнены запахом мусора, подземкой, площадями с играющими на флейте панками, а в музеях портретами инопланетян с обоими глазами на одной щеке. Вдобавок ко всему — длинноволосые типы, которые стоят на углу и шикают вдогонку каждому, кто проходит мимо.

— Сколько всего прекрасного ожидает нас на побережье Адриатики, — говорит он.

— Да уж чего там прекрасного, — дерзит Сисси, семнадцатилетняя стройная девушка среднего роста с огненно-рыжими, кудрявыми, совершенно хаотично подстриженными волосами.

— Солнце и море, — отвечает Петер.

— И колокольчики на рыбацких сетях, которые звучат точь-в-точь как на альпийском пастбище с козами. Добро пожаловать домой.

Они находятся на пути в Югославию, где провели большой отпуск и в прошлом году. На этот раз они собираются жить в кемпинге, так как в прошлом году состояние гостиниц в основном оставляло желать лучшего, даже Петер был удивлен, он никогда еще не видел такого убожества, даже в пятидесятые годы, когда объездил со своими играми всю Австрию и не был особо разборчив в выборе пристанища. Продавленные кровати, отсутствие в туалете главной его составляющей — воды. В один из последних дней, что было под Дубровником, на них напали блохи. Когда Петер проснулся от укусов и включил свет, то увидел, как сотни блох скачут по нему и детям. Как пыль, танцующая на чердаке в солнечных лучах.

Он разбудил детей и крикнул:

— Быстро собирайте вещи!

Через пять минут они выскочили на улицу и переселились в гостиницу напротив, не получив назад денег за первую комнату, им было сказано, что надо ждать управляющего. Обратную дорогу в Вену нельзя было назвать комфортной. Однако было весело: кто прихлопнет больше блох. Смеху целое море. Дома Петеру, правда, пришлось потратить добрых триста шиллингов на разные противоблошиные порошки, спреи, да еще и ошейник от блох для Кары. И несмотря на это, еще три недели подряд какая-нибудь уцелевшая стая нет-нет да и нападала на одного из детей.

Чтобы на этот раз избежать подобных неприятностей, решили разбить палатку под Пореком. Под оливковыми деревьями, среди диких черепах. Более приятное соседство. Будет просто чудесно.

Сисси все равно недовольно ворчит:

— Папа, я не хочу в палатке. Ну пожалуйста.

Он в ответ:

— Ходатайство отклоняется.

— Я уже не маленькая и сама могу присмотреть за собой. Даже родители Эдит разрешают ей ездить за границу с Jnter Rail[75].

— Возможно, потому, что родители Эдит сами не ездят отдыхать. Тут тебе больше повезло.

Сисси нервно оттягивает и отпускает резинку, которую она носит на левом запястье — от сглаза (один из типичных ответов Сисси на глупые, по ее мнению, вопросы). Тоном снисходительного негодования она заявляет:

— Только меня опять никто не спрашивает.

— Я сейчас прямо разрыдаюсь. Да тебе понравится, к тому же отдохнешь.

— Как будто мой отдых — твоя единственная забота…

— По крайней мере, одна из них, боже мой.

— Без вас я бы лучше отдохнула.

— Уснув в тамбуре где-то между Инсбруком и Неаполем. По моему скромному разумению…

— Все лучше, чем в палатке под ваш храп.

— Да это собака храпела.

Ах вот как? Правый уголок рта Сисси не поддается искушению левого растянуться в улыбке. Только голова трясется от беззвучного смеха. Холодным тоном она произносит:

— Хорошо, пусть будет так, я не стану разуверять тебя в этом. Есть еще и другие причины, почему этот отпуск пойдет мне во вред. Потому что семейная жизнь разрушает личность.

— Перестань, это уж слишком.

— Да стоит только поглядеть вокруг.

— Очень интересно, куда же глядят твои глаза?

— А мне интересно, почему именно ты и есть тот человек, который знает, что для меня лучше.

Петер снимает правую руку с руля, некоторое время управляя одной левой. Шутливо (раньше у него это еще лучше получалось) поднимает указательный палец правой руки в проеме между передними сиденьями и провозглашает:

— Потому что у меня за плечами побольше лет, чем у тебя.

— Мне столько же лет сейчас, сколько маме, когда ты с ней познакомился.

— Тогда тебе, должно быть, известно, что твоя мама в те времена обязана была являться домой не позже шести вечера, иначе ей пришлось бы несладко. Она все еще ездила со своими родителями на отдых, когда ей уже стукнуло двадцать, и не в Югославию, а в Бад-Ишль[76].

— И она терпеть этого не могла. Как и я не выношу тащиться с вами куда-то.

Немного погодя, с выразительным вздохом:

— Как бы я хотела иметь более либерального отца.

Машина проезжает по автобану мимо Земмеринга, там, в Шотвине, садовый домик у родителей Ингрид. Последнее, что слышал о нем Петер: им пользуется сестра его тестя. Тетя Несси и ее семья, настоящие снобы.

— Я — либеральный, — возражает он. — А потом ты еще упрекнешь меня и в полнейшей безучастности, как уже раньше бывало.

В зеркальце заднего вида он ловит взгляд Сисси. Какой-то момент она выдерживает его взгляд, усталая улыбка на губах красноречивее всех слов. Петер знает, что она не особенно ценит его внутренние качества, воспринимая отца со смесью сожаления и удивления, в которой перевешивает первое. Надо бы послать ее на две недельки каникул к одному из дедушек, она даже сама может выбрать к какому. Да она бы и половины срока не выдержала и вернулась, хочется надеяться, с более скромными запросами и более объективным взглядом на то, что понимается под либеральностью.

Сисси говорит:

— Ты либерален, только пока тебе это удобно.

— Если бы я хотел удобства, ты бы уже давно сидела в поезде, мне бы это дешевле обошлось. По-моему, я на удивление либерален, терпелив, добродушен и великодушен. Точно такой, какими бы я хотел видеть собственных родителей. Потому что я тоже желал, чтобы они были либеральнее.

— Они были нацистами, — заявляет Сисси.

Хотя упрек кажется отчасти адресованным и ему и хотя ему уже осточертело чувствовать себя виновным за свое рождение, за свой год рождения, за свое детство, будто запертое в сейфе с ядом, Петер оставляет реплику дочери без ответа. Он не хочет разругаться с ней еще до начала отпуска. После смерти Ингрид он разработал стратегию своих отношений с детьми. И он прекрасно понимает, как прав его коллега, пытавшийся на днях утешить его, объясняя, что совсем не просто завоевать доверие семнадцатилетней девушки, если имеешь несчастье быть ее отцом.

Ничего не поделаешь. Он пытается предоставить детям как можно больше свободы в разумных пределах. За что получает минимум признательности, с чем он, впрочем, научился мириться за четыре года, на протяжении которых воспитывает детей один. Пока он не испытывает по какому-то поводу беспокойства (уж это они должны признать за ним), он им не надоедает. А когда кто-то из них непременно хочет услышать его мнение, он пытается сформулировать его как можно нейтральнее, чтобы не ошибиться. Он редко жалуется на ужаснейший свинарник в их комнатах. Выходящий за все разумные границы телефонный счет он упоминает только в связи с соседями, которые пользуются той же линией и жалуются на ее постоянную занятость. Два часа назад, когда они с Филиппом уже были готовы к отъезду, пришлось мириться с тем, что стиральной машине, забитой майками Сисси, требуется еще около часа. Он не сказал, что на последней неделе, да и сегодня утром, было достаточно времени для того, чтобы вовремя постирать майки, и не сказал, что это так похоже на его дочь, хотя это действительно было для нее типично. Он мирится с такими вещами, хотя это портит ему иногда настроение. Тогда он уговаривает себя, что поведение Сисси имеет и свои плюсы. Например, когда он опаздывает сам, Сисси этого даже не замечает. Чтобы убить время, они с Филиппом лупили футбольным мячом по воротам гаража, так дико дребезжавшим, что господин Андрич подошел к забору и посоветовал им поживее целехонькими отправиться в отпуск. Наконец, в три часа пополудни, когда зазвонили церковные колокола, на час позже условленного времени, Сисси засунула свое мокрое белье в пластиковый пакет, который запихнула в и без того переполненный багажник. Петер удержался и не сказал на это ни слова, также оставив без комментариев поведение Сисси, когда та захлопнула за собой дверцу машины со словами «Чертов отпуск!».