— Ах! Винни, вы стали сердцеедкой! — поддразнивали они мисс Винбраш. — Говорят, он к тому же еще и состоятельный человек. Право же, как прекрасно позднее цветение нашей Винни.

— Ты верно сказала, — поддержала другая. — Позднее цветение!

— Какие вы все глупые, — отвечала мисс Винбраш, смеясь и краснея. Она чувствовала себя счастливой, как никогда.

Так мисс Винбраш узнала, что такое любить и быть любимой. Не беда, что это было, как говорили девушки, «позднее цветение». Чарльз Грэйвсли разбудил в ней неподдельное чувство. Благодарность и любовь переполняли все ее существо. Она больше не чувствовала себя одинокой и старой. Впервые она испытала бурную радость и ощущение полноты жизни. Только мужское внимание может вызвать такое чувство у женщины. Почти все вечера они проводили вместе. Они ходили в кино или на концерты, но большей частью просто сидели и разговаривали, радуясь присутствию друг друга. Словно дети, они испытывали восторг, узнавая друг друга. Они решили устроить скромную свадьбу, когда закроется выставка цветов. Она устраивалась ежегодно. Чарльз Грэйвсли был не только членом выставочного комитета, но всегда экспонировал и свою коллекцию. Дважды его награждали серебряным кубком за лучшие розы. Если он победит и в этом году, кубок останется у него навсегда. Мистер Грэйвсли волновался, как школьник перед экзаменом. Мисс Винбраш нежно успокаивала его:

— Мне кажется, что вы слишком серьезно относитесь к этим соревнованиям, Чарльз. Вы забываете, что доктор советовал вам поберечь сердце.

— Подумаешь, доктор! — засмеялся он добродушно. — Вы же видели мои розы. Они прекрасны!

— Для меня ваше здоровье дороже серебряного кубка.

— Успокойтесь. — Он погладил ее руку. — Ваш пожилой жених еще долго будет здоровым и сильным. Вот посмотрите! — И мистер Грэйвсли заговорщически подмигнул ей.

Но она не перестала тревожиться. Мистер Грэйвсли выглядел неважно — был бледен и казался усталым. Она была бы рада, если бы все это уже кончилось. И потом — она не могла в это поверить, — неужели ей достанется такое счастье?

Наконец наступил день открытия выставки. Обычно хладнокровный, Чарльз Грэйвсли был необычайно возбужден. Конечно же, ему очень хотелось получить кубок навсегда. Однако не следовало волноваться из-за этого. Его изумительной коллекции роз был присужден первый приз, и серебряный кубок остался у него. Но увы, возбуждение оказалось слишком сильным. Сердце победителя не выдержало триумфа.

Целую неделю тревога не покидала мисс Винбраш. Она видела, что мистер Грэйвсли находится между жизнью и смертью. А вскоре даже ей стало очевидно, что это вопрос дней: этой нежной душе суждено улететь туда, где уже не нужна будет ее помощь.

Не сразу мисс Винбраш поняла, что ее мечта о счастье увядает, как роза. Ее ждали годы одиночества и пустоты. Но она знала, что теперь ее жизнь уже не будет казаться бесполезной и бессмысленной. Она любила и была любима, и, пока она жива, память об этом будет согревать ее сердце.

— Мадам. — Она утверждала, что ее так зовут. Мадам — и все тут.

Клара Хармсуорт и ее муж разглядывали жалкую кучку мокрого тряпья, вдруг появившуюся на их веранде. В ответ на вопрос, как зовут это неведомое существо и что оно хочет, слышалось одно-единственное слово: «Мадам».

— Мадам? — повторила Клара, склоняясь над девочкой и пытаясь поднять ее. — Таких имен не бывает. У тебя должно быть другое имя. Ну скажи нам наконец, кто ты и что тебе нужно.

Не отвечая, малышка расплакалась и забилась подальше в полутемный угол веранды.

Клара выпрямилась и беспомощно посмотрела на мужа.

— Боюсь, я ничего не смогу добиться, Джим, — сказала она. — Попробуй ты.

Джим Хармсуорт вынул трубку изо рта и критически уставился на девочку. В отличие от жены, выросшей в городе, он провел детство в деревне и неплохо знал простой народ и его обычаи.

— На твоем месте, — сказал он немного погодя, — я бы не волновался так из-за имени. Скорее всего, ее и вправду так называют. Что-то вроде клички. Держу пари, у нее есть сестра, которую величают «Принцессой» или как-нибудь в этом роде.

— Может, и так. Мне-то какое дело? — Она пожала плечами. — Но как нам поступить с нею?

Была непогода. Вечером начался ливень, и до сих пор моросило. Чернильная темнота окружала дом со всех сторон. В листве раздавался громкий крик древесных лягушек.

Мистер Хармсуорт пожал плечами:

— Да, нелепая история, — согласился он. И затем, осененный неожиданной мыслью, добавил: — Вот что, ее надо накормить. Наверняка бедняжка изголодалась. Вот увидишь, после этого она заговорит.

Вдвоем они подняли девочку, поставили ее на ноги и повели по натертому паркету просторной столовой. Пока миссис Хармсуорт расставляла на столе хлеб, сыр, холодное мясо и горячее какао, девочка, испуганно съежившись, сидела на краешке кресла красного дерева. Теперь у них появилась возможность разглядеть свою ночную гостью.

Она была черна как уголь. Лет ей, вероятно, было не больше девяти-десяти. Стоило только взглянуть на ее худенькое тельце, как становилось ясно: девочка голодает. На тоненьких длинных ногах, обхвативших ножку кресла, виднелись синяки и раны. Заплаканное личико было освещено неестественно огромными глазами, которые придавали ему выражение необычайной серьезности и делали старше. На ней было надето нечто неописуемое: это платье либо переделали из большого, укоротив его, либо из маленького, пришив к нему какие-то тряпки. Шляпы не было вовсе.

Несколько минут девочка сидела молча и жадно ела.

— Еще хочешь? — спросила миссис Хармсуорт, когда гостья, не разжевывая, проглотила последний кусок хлеба и стала беспокойно озираться вокруг.

— Нет, мэм, — ответила девочка слезливым голосом.

— Ты в самом деле сыта?

— Да, мэм.

И снова слезы блеснули у нее на глазах. Конечно же, она опять разрыдается от одного неосторожного слова. Миссис Хармсуорт перегнулась через стол и успокаивающе погладила девочку.

— Ну не бойся же, — сказала она. — Тут тебя никто не обидит. Теперь ты нам обо всем расскажешь, правда? Кто ты? Как оказалась на улице в таком жалком виде?

Сначала девочка как будто и не собиралась отвечать. Она молча переводила взгляд широко раскрытых глаз с одного на другого, как бы решая, кто из них более надежный покровитель. И наконец, рыдая, стала рассказывать.

Мадам была самой старшей из пятерых детей. Младшему еще и года не исполнилось. Она обязана была следить, чтобы ничего не случилось с этим выводком, пока матери нет дома. Мать прислуживала в каком-то доме. Часто она оставляла ребятишек без еды, и они должны были обходиться, как могли, до ее возвращения.

В тот вечер мать задержалась дольше обычного и дети ревели от голода. Девочка отперла ящик, где, как она знала, мать держит несколько серебряных монет, и взяла три пенса, чтобы купить хлеба. И надо же было случиться: по дороге в лавку она выронила деньги, да так и не нашла их. Мать не поверила ни одному ее слову. Деньги украдены! В ярости она обозвала дочь воровкой, отлупила и, заявив, что видеть ее не хочет, выгнала голодную на улицу. Не зная, куда пойти, девочка бродила по деревне, а когда начался ливень, влезла на веранду, чтобы укрыться от непогоды.

— Куда мне теперь деваться, сама не знаю, — жалобно заключила девочка, глядя на них обоих.

Миссис Хармсуорт поманила ее к себе и ласково обняла.

— Не думай об этом, Мадам, — сказала она. — Мы не собираемся выгонять тебя. Переночуешь у нас, а утром посмотрим. Может быть, найдем твою маму. Согласна?

— Благослови вас бог, — неожиданно изрекла девочка с серьезностью человека, успевшего в свои десять лет узнать, как тяжела жизнь.

Вкусная еда и сон пошли ей на пользу. Утром Мадам выглядела куда лучше. Правда, лицо ее все еще казалось осунувшимся и болезненным, но выражение обреченности, так поразившее их ночью, исчезло. Легко было догадаться, как расцветет малышка, если ее будут сытно кормить и заботиться о ней. Миссис Хармсуорт заметила, что девочка довольно сообразительна. И тогда мысли ее вернулись к тому плану, который она давно обдумывала. Он заключался в следующем.