— Он считает, что Американцы никогда не допустят, чтобы британские силы были уничтожены. И они не дураки, как бы нам не хотелось так думать. Они должны четко видеть угрозу своим силам, если мы достигнем западного берега Рейна. Они должны что-то предпринять прямо сейчас.

— Но если их силы уже выдвинулись? С какой скоростью они могут перемещаться? Где будут проходить их линии снабжения? Сколько им потребуется времени? И где они попытаются нанести удар?

— Дудоров сейчас работает над этими вопросами. Но мы опять не можем ничего разобрать в этих горах на юге. — Чибисов сделал паузу, проигрывая в уме различные варианты. — Наступление двадцатой гвардейской армии идет медленно, и в нашем фронте начинает появляться разрыв. Теоретически, американцы могут двигаться на север практически в любом месте между Везером и Рейном.

Малинский откинулся назад, принимая более удобное положение.

— Ну что же, мы в состоянии бороться и с ними. Дудорову необходимо пошевеливаться. Сконцентрировать все имеющиеся у нас средства разведки. Найдите их войска, если они действительно находятся где-то там. И вы, и я хотим сами выбрать место предстоящего сражения. Теперь к другим вопросам. Как идет наступление сорок девятого корпуса?

Чибисов едва не начал ответ с фразы «корпус вашего сына…», но вовремя остановился. И сухо продолжил:

— Передовые бригады сорок девятого корпуса в настоящее время форсируют Везер в Бад-Эйнхаузене и Ринтельне. Нам замечательным образом повезло. Передовой отряд десятой танковой дивизии захватил мост в Ринтельне по ходу наступления на Бад-Эйнхаузен.

Малинский кивнул, но на его лице появилось озабоченное выражение.

— На мой взгляд, это слишком большое везение, Павел Павлович. Дудорову следует обратить на это внимание.

— Танковые бригады корпуса следуют теми же маршрутами. Их передовые части должны начать переправляться в течение часа. Самые большие проблемы представляют потоки беженцев и общий беспорядок на дорогах, но нам удалось навести порядок на важнейших маршрутах. Однако перемещение сорок девятого корпуса парализовало переброску подкреплений и материальной части для других подразделений, кроме тех, что возможно перебрасывать по вспомогательным дорогам. Перемещение сорок девятого корпуса целиком, конечно, дает нам возможность задействовать весь корпус или его танковые бригады для парирования возможной угрозы с юга. Но нам нужно отправить им конкретные указания в течение ближайших нескольких часов. В противном случае, они уйдут слишком далеко на запад, к Рейну.

Малинский посмотрел на карту. Чибисов ощущал, что старик проигрывает в уме различные варианты, делая свою жизненно важную работу командующего фронтом в считанные секунды.

— Посмотрим, — сказал Малинский. — Я пока не хочу менять наступление корпуса. Придерживаемся плана. Да, мы идем на риск. Но Дудоров должен продолжить сбор информации об американцах. Я не хочу отправить корпус в погоню за призраками по не тому берегу Рейна. Но и не хочу, чтобы американцы преподнесли мне неприятный сюрприз. Действительно, угроза нанесения американцами контрудара на оперативно-тактическом уровне сейчас более значительна, чем возможность ядерных ударов. Придерживаемся плана. Пока. Поставьте передовой бригаде корпуса задачу выйти к Рейну и форсировать его. Мы можем изменить маршрут ее движения, если нет другого выбора. Но предупредите командование корпуса об угрозе их левому флангу. Прикажите им направить танковые бригады на юг, чтобы они были готовы дать американцам встречный бой, или, если будет необходимо, организовать оборону. Они должны двигаться быстрее. До утра корпус должен расположиться вдоль всего Тевтобургского леса.

— Мы ожидаем некоторых боев за дороги через Тевтобургский лес. Фактически, он — их последняя линия обороны.

Малинский отмахнулся.

— Это уже чисто тактические вопросы. Противник разбит. У них осталось слишком мало сил, чтобы сдержать нас. Наши командиры не должны быть нерешительны.

Чибисов снова подумал о сыне Малинского. Гвардии полковник Малинский. Его сын имел репутацию старательного офицера, но был еще более одинок, чем его отец. Совершенно замкнутый, совершенно не такой, как большинство русских офицеров. Чибисов знал, что он был довольно талантливым музыкантом. И что у него была жена, очень эксцентричная и чрезмерно увлеченная всем западным. Чибисов знал, что старик любил сына больше всего на свете. Ходили бесконечные истории про то, что Малинский настолько усердно подчеркивал, что не допустит для своего сына поблажек, что все думали, что он на самом деле намекает, что его сыну должно даваться очень много поблажек. Чибисов подозревал, что был единственным офицером в армии, который не сомневался в искренности Малинского. Малинский просто не умел вкладывать в слова другого смысла. Но высокопоставленный офицер, который не тащил своего сына-офицера наверх, в советской системе был нонсенсом. Малинский, который во многих отношениях был гением, в других был наивен, как ребенок. Он, казалось, был просто неспособен понимать неискренности других людей.

Теперь его сын имел возможность быть сам за себя. Возможно, выступить против американцев с их великолепным оружием. Чибисов мысленно пожелал ему удачи через темные просторы. Ради отца.

— Приказать принести вам чая, товарищ командующий фронтом? — Спросил Чибисов.

Малинский кивнул. Но движение говорило, что ему было все равно. Старик снова погрузился в карту, ища выгодные позиции и строя в уме различные сценарии возможного столкновения с американцами. Он окончательно вернулся из глубин усталости, ободренный новым вызовом, новым противником.

Вдруг Малинский с улыбкой отвернулся от карты. Затем встал с мальчишеским энтузиазмом.

— Мы побьем их, Павел Павлович. Они ждали слишком долго. Я не верю, что они смогут успеть изменить ситуацию.

Лицо Малинского приобрело решительное выражение. Чибисов ощутил, что смотрит на воплощение долгой истории русской военной традиции.

— Черт с ними, с Американцами. Пусть приходят. Мы можем победить и американцев.

Малинский удивил своего начальника штаба, положив ему руку на плечо. Чибисов рефлекторно попытался сбросить ее, но потом подавил рефлекс и заставил себя терпеть. Ему казалось, что его броня была пробита, как будто даже это дружеское прикосновение могло фатально ослабить его слабый контроль над своими легкими. Над своей судьбой.

— Понимаете, мы должны были вступить в бой. — Малинский говорил страстно, в его голосе звучал чисто русский фатализм. — Понимаете, Павел Павлович? Дело не в политической ситуации. Мы прошли через многие кризисы и похуже. Но сейчас мы должны были вступить в бой. Это был наш последним шанс. Они разбили нас без единого выстрела. Они навязали нам десятилетия гонки в военных технологиях, в экономике, и это оказалось способно уничтожить нас без всякой войны. И мы не смогли конкурировать. Мы проиграли, и это было настолько очевидно, что понятно даже полному дураку. Они смеялись над нами, Павел Павлович. Но теперь им не до смеха. Осталось только одно поле, где мы все еще можем победить их. Посмотрите на эту карту. Если американцы придут, мы разобьем их. У нас нет иного выбора.

Генерал-майор Борщак, специальный представитель КГБ при военном совете фронта, трудился над своим ежедневным отчетом. Составление официальных отчетов было целым искусством, и Борщак гордился мастерством, достигнутым в этом вопросе. Писать нужно было таким образом, чтобы указать неоспоримые факты, которые начальство сможет использовать в дальнейшем, но так, чтобы они не выглядели как прямые обвинения и могли бы получить вполне невинную интерпретацию. Чтобы если тот, о ком вы сообщали, получил бы доступ к отчету, не смог получить неожиданной власти над вами. Борщак намеревался отразить свои серьезные сомнения в Малинском и его клике, но сделать это без необдуманной прямоты, которая в один прекрасный день могла стать для него помехой.

Ему не нравился Малинский. Вообще, он обнаружил, что армейские генералы слишком возгордились, слишком уверились в своей незаменимости. Конечно, армия будет играть свою роль. Но основным гарантом советской власти были и останутся органы госбезопасности. Военные были слишком недалекими, жадными и наивными. По большей части, ими можно было управлять. Но Малинский был непрост.