Антон ощутил, как в животе опять назревает ураган. Накануне вечером его прихватила диарея, да такая сильная, что он не смог ехать в командной бронемашине, и вынужден был оставаться в автомобиле, чтобы иметь возможность в любой момент выйти, не нарушая движения. Во время полета на вертолете на мобильный командный пункт командира корпуса генерал-майора Ансеева, Антон едва сдержался. Он ощущал нарастающую слабость. Начальник медицинской службы бригады дал ему таблетки, но сильно сомневался, что они помогут, и порекомендовал принять древесного угля. Антон последовал совету, отчаянно пытаясь справиться с нагрянувшей ужасно не к месту болезнью. Однако сейчас, при виде, возможно, тысячи сгоревших заживо людей, он сомневался, что ему поможет весь уголь в мире.

Он боролся с потребностью сходить в тлеющий лес, надеясь найти одного из офицеров штаба или младших командиров, чтобы дать указание возобновить движение. Даже ему, командиру бригады, было запрещено использовать радиосвязь во время марша. Корпус должен был неожиданно вступить в бой и прорваться глубоко во вражеский тыл. Была введена сложная система доставки сообщений курьерами на автомобилях или вертолетах в заранее определенные места встреч и на специальные пункты сбора информации, остановок для отдыха, питания, заправок и техобслуживания. Были предприняты все меры, чтобы перемещать целый корпус, не выходя в эфир. Но как, спрашивал себя Антон, кто-то мог серьезно рассчитывать скрыть такие огромные силы, совершающие спешный дневной марш по дорогам на открытой местности между Лецлингерской пустошью и Ганновером? Было слишком много узких участков и водных преград, были узкие проходы в пограничных заграждениях. Было известно, что противник располагал высокотехнологичными системами разведки. Казалось, все было диалектически продумано и люди перестали задумываться о последствиях. Как его отец мог допустить то, что только что случилось?

Но даже сейчас, когда он был готов возложить вину за случившееся на своего отца, Антон понимал, что старик достиг столь высокого положения, такой власти, что потеря батальона никак не могла его взволновать. Нет, конечно, это не задача его отца. Это задача нерадивых штабных офицеров и командиров, впавших в прострацию от неразберихи и бешеного темпа наступления. Наконец, и его задача тоже.

Но сейчас он был в ярости, и все рациональные объяснения было легко отбросить. Конечно, темнота тоже не защитила бы от современных средств разведки. Но все же она давала преимущества. Или это была просто иллюзия, человеку просто казалось, что в темноте легче спрятаться? Антон не мог тщательно обдумать этот вопрос сейчас. Слабость усилилась. Кишки вознамерились вывернуться наизнанку, все тело бунтовало.

Он перестал пытаться анализировать произошедшее и расслабился, снова погрузившись в нахлынувшую вспышку гнева. Эта глупость, этот массовый идиотизм, допустивший появление такой очевидной цели, казался просто невероятным. Двигаясь по открытому скоростному шоссе, они принесли последние остатки здравого смысла в жертву скорости. Заправщики, численностью до роты, расположились у перекрестка дорог таким образом, чтобы иметь возможность заправить машины всей батальонной группы одновременно. Импровизированная заправочная станция зажила своей жизнью, и сработали неписанные законы войны, гласящие, что скопление техники неизбежно начнет разрастаться, привлекая новые машины. Не требовалось специальных знаний, чтобы распознать, какая техника расположилась на выжженном пустыре. Колонна заправщиков расположилась в полнейшем беспорядке, вперемешку с техникой других служб тыла. Машины батальонной группы, его погибшей группы, прибыли не вовремя и спокойно начали доить заправщики. Неподалеку от перекрестка обустраивала свой маленький надел комендантская служба. Офицеры-ремонтники увидели в таком расположении определенные преимущества, так как можно было осматривать на предмет неисправностей технику, прибывшую для дозаправки. Разумное в мирное время решение на войне обернулось смертью. Сгоревшие ремонтные машины, обломки техники и оборудования валялись в совершенном хаосе, который советские солдаты устраивали при первой же возможности. Но хуже всего пришлось полевому госпиталю, расположенному у опушки леса. От взрыва палатки были сметены, а люди, находившиеся в них, сгорели заживо. Все правила расположения на местности были проигнорированы в извечной человеческой склонности собираться в толпу. Смерть пришла в одно мгновение неизвестно откуда.

Антон вспомнил статьи, в которых рассказывалось о западных ударных комплексах и средствах технической разведки, этих новых ужасах высокотехнологичного поля боя. Разумом он вполне понимал произошедшее. Но никакие книги не могли подготовить человека к тому, что он увидел. Антон был более чем в километре от места удара, двигаясь в бесконечной бригадной колонне, когда без всякого предупреждения, заполнив собой весь горизонт, вспыхнул гигантский огненный шар, так ярко, что заболели глаза. Он рассеялся волной черного дыма, от которого стало темно, как ночью. Взрывная волна, казалось, подняла легкую машину над дорогой.

Он рефлекторно приказал водителю двигаться вперед, понимая, что тот и так должен был это делать. Но продолжавшиеся взрывы и горячий дым воздвигли в воздухе барьер на несколько бесконечно долгих минут. Адское пламя, казалось, выжгло все живое в зоне поражения.

Однако, когда плотный дым начал подниматься в голубое небо, растягиваясь шлейфом на десяток километров, обнаружилось, что некоторые люди выжили, хотя это казалось невозможным. Человек с оторванными руками и обгоревшим, похожим на африканскую маску лицом, брел по мертвой земле. Его лицо своим жалким видом напомнило Антону студентов из университета имени Патриса Лумумбы или курсантов академии имени Фрунзе из стран третьего мира, пытавшихся пережить свою первую русскую зиму.

Антон чувствовал себя совершенно беспомощным. Он знал, что должен принять меры для защиты оставшихся сил и продолжить движение в необходимом темпе. План требовал «выхода корпуса за Везер на участке прорыва третьей ударной армии в течение первых часов ночи». И они уже отставали от графика. Как офицер он понимал, что сейчас критически важно было развить прорыв. Но в душе ему хотелось, чтобы кто-то вышестоящий вызвал его и все отменил. Как это все могло продолжаться? Это было безумием.

Гусеничная командная машина с шумом проследовала мимо остановившейся колонны, дымя выхлопами. Прибыл начальник оперативного отдела бригады. Он спешился, чтобы представить доклад о потерях. Но привычные слова застряли у него в горле.

Антон ощутил, как нижняя часть живот задрожала, болезнь усилила напор, грозясь побороть его. Ему хотелось схватиться за живот и свернуться от боли. Невыносимая судорога скрутила его, и он уже не мог ждать, пока офицер окончит доклад.

— Начать движение, — крикнул Антон сведенным от боли голосом. — Начать движение. Двигаться к… к… Начать движение, бл….

Начальник оперативного отдела ничего не ответил, только неуверенно отдал честь и быстро двинулся исполнять приказ. Уже двинувшись в лес, Антон посмотрел, может ли что-то прикрыть его от проходящей техники. Потом сломя голову побежал по выжженной земле, где не могло остаться никаких людей, на ходу ища в планшете какую-нибудь ненужную бумагу. Ему казалось, что сейчас он не выдержит.

Для Шилко оказалось необъяснимо трудным принять смерть лейтенанта. Разумом он понимал, что шла война, и люди погибали, что опасности боя не делили людей на хороших и плохих, молодых и старых. Но не мог смириться с бессмысленностью этой конкретной смерти. Мысль о потере своих артиллеристов, конечно, беспокоила его. Они все были его детьми. Но эта нелепая, глупая смерть не давала ему покоя.

…После поспешных стрельб в хаосе ночного боя, Шилко собрал большую часть дивизиона и возобновил движение. Регулировщики направляли все движение на юг, на то самое шоссе, по которому орудия Шилко стреляли, пока не истратили возимые боекомплекты. Ясным и светлым днем Шилко, наконец, смог увидеть дела рук своих.