Позиция была потеряна. Вражеские танки шли вслед за ливнем артиллерийских снарядов, двигаясь очень грамотно, учитывая то, что на дороге они были вынуждены оставаться в тесном строю. Зиринскому казалось, что мокрая земля помогала ему, заставляя тяжелые «Леопарды» оставаться на дороге. Он понимал, что погибнет. Но он был полон решимости бороться. Зиринский ощущал, как его переполняет бессловесная, дикая ненависть к противнику, вызывая желание не просто уничтожить его, но и сделать это максимально болезненно. Он знал, что его механик-водитель и наводчик, вне всякого сомнения, знали, что должны сражаться. Он хладнокровно продолжал искать новые цели, ожидая в любой момент вражеский снаряд, который убьет их и отдаст врагу перекресток.

Враги были очень близко. Но медлили. Зиринский не мог понять, почему. Потери противника не шли ни в какое сравнение с его собственными.

Наконец, они возобновили движение. Зиринский нашел хорошее место для боя, где его могло укрыть тепло, исходящее от горящего остова одного из его собственных танков. Вражеская артиллерия возобновила огонь. Но это был легкий дождик, несравнимый с недавним ливнем.

Вражеские танки приближались. Зиринский ждал, придерживая наводчика за спину, пока цели не войдут в зону надежной видимости инфракрасного прибора ночного видения. Он заметил три танка, которым не уйти, если они все сделают правильно. Очевидно, вражеские танки искали его. Он ждал.

В последний момент, Зиринский приказал открыть огонь. Быстрые последовательные выстрелы методично уничтожили все три цели. Теперь казалось, что уже противник не мог даже увидеть его, словно их танк стал призраком. Враги стреляли в их сторону, но снаряды летели мимо, разнося окружающие деревья.

Зиринский уже расстрелял половину боекомплекта в ходе боя. Особенно мало осталось высокоскоростных бронебойных подкалиберных снарядов — основных убийц танков. Он попробовал снова воспользоваться мертвой рацией, отчаянно надеясь связаться с кем-либо. Ему казалось, что этот перекресток был самым важным объектом на земле, и он не мог поверить, что никто не пришлет подкрепления.

Поле боя освещалось пламенем горящих танков, словно редкими кострами. Зиринский насчитал девять выведенных их строя вражеских танков.

Враг прибег к новой тактике. Танковый взвод на полной скорости помчался по дороге с левого фланга Зиринского, отстреливая в темноту дымовые гранаты. Вскоре вернулся и знакомый грохот артиллерии, пытавшейся достать одинокий танк Зиринского. Он приказал механику двигаться, чтобы найти лучшую позицию для стрельбы.

Танк дернулся медленно и тяжело. Но не смог двинуться с места. Они застряли.

Зиринский торопливо поймал в прицел ведущий танк взвода противника, который еще не достиг мертвой зоны за остовом, служащим Зиринскому защитой.

Его первый выстрел прошел мимо.

Заставляя себя делать все как можно тщательнее, Зиринский сделал еще один выстрел. На этот раз снаряд нашел цель. Вражеский танк загорелся и съехал с курса.

Зиринский поймал в прицел следующий танк и тоже взорвал его. Оставшиеся два открыли бешеный огонь в его сторону.

Вселенная для Зиринского свелась к уничтожению танков. Ну, подумал он. Идите сюда, скоты. Жду не дождусь.

После того, как начальник штаба удалился, чтобы воплотить в жизнь его указания, Малинский задремал. Поднос с доеденным обедом стоял перед ним на столе, на его краю догорала последняя сигарета. Малинский смутно понимал, что еще осталось множество проблем, которые нужно было решить, даже если он испытывал трудности из-за того, что событий было слишком много, чтобы человек мог действительно ими управлять. Ему казалось, что он пытался контролировать бессчетный табун диких лошадей, с их бесконечными рядами крупов при помощи старых рваных поводьев. Затем осталась только сани с одинокой лошадью, засыпанной снегом и выдыхающей столбы белого пара.

Малинский узнал эту сцену. Урал. Много лет назад. И все было точно также. Замечательно, что ничего не изменилось. За исключением неба. Он не мог понять, почему оно светится золотым светом. От горизонта до горизонта мерцающим шатром, натянутым над горными вершинами над головой тянулось позолоченное небо, отбрасывая медные тени на склоны и седловины. И было очень холодно. Его маленький сын крепко прижимался к его руке. Малинский мог ощущать, как мальчик дрожал. Они были очень высоко. Долина, дома, и все тепло мира, казалось, исчезли. Полина смотрела на него с упреком. Полина, такая, какой она была в те дни, такая элегантная и выдержанная. Полина, его бесценное сокровище. В своей большой шубе, почти закрывавшей лицо воротником.

Он не мог понять, почему Полина была молодой. А его сын был еще ребенком. Все было не так. Малинский ощущал, как на него тоннами холодных скал давят годы. Он был стариком. Как он сможет поддержать ее, если уже был старым? Как объяснит ей этот абсурд, эту нелепое обстоятельство?

Крутые склоны вокруг превращались в безмолвные толпы темных фигур, которые ждали чего-то. Он не мог разглядеть лиц, но все они казались подозрительно знакомыми. Что-то должно было произойти.

Полина испуганно закричала: «Антон!»

И Малинский увидел, как Антон выпал из его рук. Ребенок упал в сторону, беспомощно скользя вниз по крутому склону, поднимая снег и беспомощно глядя на старика полными упрека глазами.

Малинский неуклюже побежал за ребенком.

Его сын. Его единственный сын.

Темные толпы бесстрастно взирали на него.

Малинский пытался бежать следом, теряя равновесие, но поднимался снова и снова. Он изо всех сил бежал за мальчиком, который постоянно выскальзывал из его рук. Они неслись так быстро, что не было никакой возможности остановиться. Он упал и покатился вниз, потеряв остатки контроля.

— Я стар. Полина, я слишком стар, — Закричал Малинский. Он не мог понять, зачем. В этом не было никакого смысла.

Он пытался поймать ребенка, но не мог дотянуться до его тонкой руки. Откуда-то он знал, что впереди был обрыв, огромная расщелина, и было всего несколько секунд, прежде, чем они достигнут ее и проваляться в пропасть. Темные фигуры по-прежнему молча наблюдали за ним, не делая ничего, чтобы помочь ему спасти своего ребенка.

— Помогите мне, — наполовину требовательно, наполовину умоляя, закричал Малинский. — Ради бога, помогите. Это же мой сын.

Но ребенок катился прочь в тишине, скатившись по льду к обрыву, размахивая руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь. Малинский мог видеть глаза Антона — большие темные глаза перепуганного ребенка. Он понял, что ребенку не спастись и понял, что должен разделить его участь. И полетел в темный провал под жутким, вращающимся золотым небом.

— Товарищ командующий фронтом, — обратился к нему голос Чибисова, подтверждая, что он проснулся. — Товарищ командующий фронтом, проснитесь.

Малинский ощутил, осторожное, но твердое прикосновение руки Чибисова к его плечу. Прежде, чем открыть глаза, Малинский двинулся и накрыл ладонь Чибисова своей большой ладонью, успокаивая того.

— Немцы контратаковали Трименко, — сказал Чибисов. Его голос был сухим, в нем звучала срочность, но не было никаких признаков паники. Чибисов во всей красе, подумал Малинский.

— Голландцы пытаются поддержать их контратаку с севера. Дудоров оценил силы противника в одну свежую немецкую дивизию и, по крайней мере, одну голландскую бригаду, которая ранее не участвовала в боях. Они пытаются уничтожить передовые силы Трименко.

Малинский проснулся окончательно.

— Только одна немецкая дивизия?

— Пока что да.

Малинский покачал головой.

— Непродуманное решение. Они потеряли способность трезво оценивать ситуацию. Павел Павлович, готова ли шестнадцатая танковая дивизия?

— Передовой полк находится западнее участка контратаки. Мы обошли немцев. Но Трименко пришлось бросить их танковые полки в бой.

Малинский подумал об этом.

— Я бы не хотел распылять силы дивизии. Что предпринял Трименко?