— Оставим это, — ответил итальянец, топнув ногой. — Прошлое умерло!.. Я отдался душой и телом приключениям… Когда у меня нет своих, я охотно берусь за чужие.

— Что-то подобное и привело вас сюда? Что именно?

— Тьфу! Просто безделица!.. Какая-то женщина противится своему обожателю; ну вот я и взялся ее похитить, чтобы избавить от скучных размышлений…

— Орфиза де Монлюсон, может быть?

— Да, именно так ее мне и назвали… Блондинка, которая казалась бы хороша, если бы вас не было рядом с нею… Легкое насилие поможет ее счастью… и все кончится свадьбой… Может статься, сказали мне, что кавалер, взирающий на нее нежными очами, бросится наперекор нашим планам… Мне поручено не щадить его, и на меня не рассердятся, если удар шпаги свалит его наземь.

— А вы знаете этого кавалера?

— Видел его сейчас… Судя по его взгляду, он далеко пойдет, если только ему дадут время… его зовут, кажется, граф де Шаржполь.

Принцесса едва удержала крик, готовый вырваться у нее из груди, и сказала:

— Если бы я положила свою руку на вашу, Орфано, и попросила маркиза де Монте-Россо оказать мне услугу; если бы я попросила его в память любви, которую он питал к Леоноре в то время, когда виделся с ней в садах отца ее, во Флоренции, — скажите, оказал бы он ей эту услугу?

— И вы правда положите вашу обожаемую ручку вот на эту?

— Можете взять ее, если поклянетесь сделать то, о чем я попрошу.

— Клянусь!

Тонкая белая ручка принцессы опустилась в грубую руку авантюриста. Он медленно поднес ее к губам и прошептал:

— О! Моя молодость!

— Вы заслуживали лучшей участи, Орфано; но ничто не может исправить содеянного!.. По крайней мере, я унесу об этой встрече, которая будет, вероятно, последней для нас, хорошее воспоминание…

— Говорите, что я должен сделать?

— Я не знаю, какими средствами и с какими сообщниками вы хотите осуществить свой преступный замысел… но я не хочу, чтобы он исполнился!.. Я хочу, чтобы Орфиза де Монлюсон, у которой я живу, осталась свободной… Вы не притронетесь к ней и уйдете отсюда немедленно…

— Такая преданность у женщины к другой женщине! — вскричал Орфано. — А сейчас вы плакали, говорили о ревности! Нет, не за нее вы боитесь!.. Постойте! Не замешан ли тут мужчина?.. Мужчина этот не был ли между вами на сцене?.. Не граф ли де Шаржполь это, и не сказал ли я вам, что, быть может, в пылу схватки удар шпаги поразит его насмерть?.. Так это за него вы так боитесь?

— Ну да! Я не хочу, чтобы он умер!

— Вы не хотите!.. А почему?

— Я люблю его!

— Гром и молния!..

Орфано оттолкнул руку принцессы; гнев отразился на его лице, но в одно мгновение он овладел собой и сказал Леоноре:

— Я дал вам слово и сдержу его… Сегодня ни один волос не упадет с его головы; сегодня Орфиза де Монлюсон останется свободной, а он останется жив… но завтра принадлежит мне, и как ни велик Париж, а я сумею отыскать графа де Шаржполя.

— Один на одного, значит?

— Капитану де Арпальеру не нужна помощь, чтобы отомстить за обиду, нанесенную маркизу де Монте-Россо!.. Оставайтесь с Богом, Леонора!.. А я иду назад, к черту.

И он поспешно удалился, закутавшись в широкий плащ. Выходя из аллеи, где осталась принцесса, он встретил Лудеака.

— Я повсюду ищу вас! — воскликнул тот, заметив капитана. — Видите, вон там граф де Шиври гуляет с Орфизой де Монлюсон. Сад почти пуст; ваши люди бродят под деревьями. Самая благоприятная минута! Смотрите, вот и граф де Шаржполь там, как бы нарочно для того, чтобы его можно было задеть мимоходом. Долго ли хватить кинжалом?.. Ну же, на охоту!

Но капитан покачал головой:

— Не рассчитывайте больше на меня. Сегодня утром я был ваш, сегодня вечером я ничей; завтра — посмотрим.

Раздраженный Лудеак открыл было рот, чтобы возразить, но Орфано прервал его:

— Знаю, что вы собираетесь мне сказать: получил деньги, так и дело кончено. Я не расположен объясняться. А деньги — вот они!.. Не хочу ничего отвечать, потому что не хочу ничего делать.

Капитан вынул из кармана толстый кошелек, бросил его в ноги Лудеаку, поднес к губам висевший на шее серебряный свисток и свистнул трижды особым образом. Вдоль деревьев скользнули тени и проворно исчезли среди веселых огней иллюминации вслед за капитаном, который пошел не оглядываясь прямо к калитке сада.

Когда капитан ушел, Лудеак не стал терять времени на раздумья и жалобы. Он отыскал Цезаря, который терял уже терпение, любезничая с Орфизой, чтобы только задержать ее, и, ударив его по плечу, шепнул ему на ухо:

— Дело сорвалось!

Этим, впрочем, не ограничились неудачи Цезаря в ночь после пьесы. Орфиза казалась рассеянной и поглощенной другими мыслями. Выйдя на террасу, она поспешила оставить его руку и остановилась среди группы гостей, которая окружала принцессу Мамиани, поздравляя ее с успехом на сцене. Лицо Леоноры сияло таким торжеством, что Монтестрюк заметил ей это.

— Мы видели удалившуюся нимфу, а теперь видим возвращающуюся богиню, — сказал он ей цветистым языком только что разыгранной пьесы.

— Это оттого, что я спасла от большой опасности одного героя, который и не подозревает об этом, — ответила она с улыбкой.

— Значит, герой вам дорог?

— Я и не скрываю этого.

«А! Так это она!» — подумал Лудеак, не пропустивший ни одного слова из их разговора.

Принцесса сняла у себя с плеча бант из серебристых лент и, подавая его графу Гуго, сказала:

— На моей родине есть обычай оставлять что-нибудь из своих вещей на память тому, с кем встречались три раза при различных обстоятельствах. В первый раз я вас видела со шпагой в руке в одном замке; во второй — на охоте в густом лесу; сегодня мы разыграли вместе комедию в Париже. Хотите взять этот бант на память обо мне?

И, пока Монтестрюк прикалывал бант к своему плечу, она прибавила:

— Не знаю, что бы ответила султанша тому рыцарю, который бросился бы к ней на помощь; но удивляюсь, что инфанта может так долго противиться поэзии и пламенным речам, которые вы произносили сегодня вечером.

Герцогиню д’Авранш била лихорадочная дрожь, к ней примешивалась и досада. Она была удивлена, что Гуго не пошел вслед за ней в сад, и раздражена, что застала его любезничающим с принцессой. Она подошла поближе и смело произнесла с оттенком неудовольствия и не обращая внимания на окружающих:

— Инфанта может оправдаться тем, что видела в этой поэзии и в этих пламенных речах одну комедию.

Та же лихорадка волновала и кровь Монтестрюка, но, лучше владея собой, он улыбнулся и, гордо взглянув на Орфизу, возразил:

— Нет, герцогиня, нет! Вы ошибаетесь: это была не комедия, не вымысел. Видя вас в ярком блеске драгоценных камней, я вспомнил о походе аргонавтов, искавших за морями обещанное им золотое руно… В сердце у меня столько же постоянства, столько же мужества, как было и у них… В глазах моих вы так же прекрасны и так же блистательны, и я сказал себе в безмолвном изумлении, упоенный своими чудными мечтаниями: мое золотое руно — вот оно!..

— Значит, — сказала просиявшая Орфиза, — вы шли завоевать меня?

— На глазах у всех, как подобает честному дворянину, с полной решимостью победить или умереть!

Взглянув на него, она была поражена выражением его лица, озаренного сиянием молодости и восторга. Поддавшись магнетизму глаз любящего человека, Орфиза ответила тихо и быстро:

— Если так, то идите вперед!

Она повернулась, чтобы смешаться с толпой, но в эту минуту встретилась глазами с графом де Шиври. Он кинул на нее грозный взгляд. Герцогиня остановилась и произнесла громким голосом:

— Я, помнится, говорила вам о своем девизе, граф де Монтестрюк: per fas et nefas. Вам известно, что это значит?

— Настолько я понимаю, можно перевести эти четыре латинских слова таким образом: во что бы то ни стало!

— Так опасайтесь же бури! — И, не опуская глаз, Орфиза ушла с террасы.