Всякий раз, приезжая в столицу, Сильвестр сразу же начинал тосковать по Портсмуту. В Портсмуте тоже были голодные и повозки с хлебом, которого никогда не хватало всем страждущим. Фенелла пекла кое-что вместе с Карлосом и тетушкой и научилась водить повозку по улицам. Но в Портсмуте воздух не был желтым от грязи, легкие не болели при каждом вдохе. В Лондоне же все, что было и в Портсмуте, казалось в сто раз больше и более угрожающим: вся злоба, насилие, разрушение, смущенней равнодушие.

В Портсмуте было ощущение свободы там, где в Лондоне преобладала давящая теснота.

Дом, в котором ждала его женщина, находился к западу от моста, неподалеку от Саутуарка. Там жил епископ Винчестерский, которому подчинялась тюрьма Клинк. Она была построена настолько близко к воде, что во время половодья грязная жижа затапливала камеры и заключенным приходилось стоять по бедра в воде. В нижних камерах, служивших для дополнительного наказания, она доставала им даже до шеи. Болезни распространялись с такой же скоростью, с какой размножались паразиты. Лондонцы назвали тюрьму «Клинк» по звуку кузнечных молотов, превращавших раскаленные скобы в звенья цепей, в которые заковывали запястья заключенных. С большинства узников цепи снимались только тогда, когда они умирали и трупы выбрасывали из камеры.

По пути через район Саутуарк Сильвестру пришлось взять свою кобылу за уздечку, чтобы она не пугалась и не сбивала с ног нищих, воров и продажных женщин. За каждой линией тесно прижавшихся друг к другу домов открывались огороженные арены, где мужчины делали ставки на собачьих, петушиных и медвежьих боях. Бордели зазывали к себе красиво разукрашенными вывесками и причудливыми названиями. «Галеро», «Единорог», «Скрещенные ключи». Однажды Сильвестр завернул в один из этих домов, когда выбрался из Энтониевого ада. Ему просто хотелось почувствовать жизнь, похоть и силу сытого, не изувеченного тела. Девушка, с которой он кувыркался, в рассветных сумерках оказалась старше тетушки Микаэлы, а один из ее приятелей срезал у него с пояса кошель, пока он мочился. Сильвестр разрешил ему это. Себе же он вполне мог заработать «укус винчестерской утки», как лондонцы называли сифилис, подцепленный у девушек Саутуарка, но эта участь миновала его.

За дворцом епископа простиралась полоса огороженной земли: «Кладбище скрещенных костей», неосвященный известковый грунт, в который закапывали тела шлюх, когда те умирали от истощения. Без гроба, без благословения их заворачивали в простыни и бросали в яму — большинству из них на момент погребения не было и тридцати лет. С заключенным сдыхавшими в Клинке, поступали точно так же. Их бессмертная душа превращалась в мусор, как и истерзанное тело.

Сильвестр сжал ногами бока лошади, которая тут же быстро понеслась вперед, так что люди в переулке бросились врассыпную. Узнав переулок, который назвала ему женщина, и сразу же увидев нужный дом, он с облегчением вздохнул.

Женщина велела провести Сильвестра наверх, в зал, отослала прочь слугу, разводившего огонь. Комната была обставлена дубовой мебелью и выдержана в темно-красных тонах, большое окно выходило в ночь. На столе стоял фонтанчик с чашами, в которых плавали лепестки роз, смываемые водой из верхних чаш в нижние. Вокруг него стояли кувшин с вином, тарелка с сушеными фруктами и несколько мисочек с орехами. Женщина была одета в зеленое платье с широкими рукавами, скрывавшими кисти. Ее темные волосы приобрели какой-то сливовый оттенок. Красота ее была броской и непростой.

— Мисс Болейн.

Она встала, пошла ему навстречу.

— Мастер Саттон. Я с удовольствием называла бы вас Сильвестром, если вы не возражаете.

Сильвестр кивнул. От напряжения ему было тяжело говорить.

— Я человек, который любит помучить других людей, — произнесла она. — Я наслаждаюсь возможностью потянуть с новостями, пока мой собеседник не начнет хватать ртом воздух и задыхаться от нетерпения. Кошка, играющая с мышью, — так называла меня мать. Но с вами я не хочу играть, Сильвестр. Прошу, присаживайтесь, освежитесь, вы достаточно намучились. У меня для вас хорошие новости.

Пять лет ожидания. Пять лет страха, прочно поселившегося в груди. Сильвестр схватил ее за плечи, желая вытрясти из нее все подробности.

— Вы говорили с королем? Он выпустит Энтони?

— Скажите это еще раз! — попросила она, даже не пытаясь высвободиться из его хватки.

— Что?

— Энтони.

— Зачем?

— Потому что я никогда еще не слышала, чтобы человек так восхитительно произносил имя другого человека. Да, я говорила с королем — и, о да, он отпускает вашего Энтони.

— Когда? — Сильвестр почти кричал. В мыслях всплыли воспоминания о той дыре, куда в наказание запирали заключенных. Начальник тюрьмы называл ее Oubliette — место позабытых. В нос ударили вонь от гноя и разложения, и ему показалось, что он чувствует жар, которым горели его руки всякий раз, когда он касался рук Энтони.

Анна Болейн высвободилась, прошла к столу, взяла пачку бумаг.

— Сейчас, — произнесла она. — Я видела вашего друга сегодня днем и с удовольствием освободила бы его тотчас же. Но мне показалось, что это должны сделать вы.

— Вы были в Клинке? — вырвалось у Сильвестра — И я могу забрать Энтони — сейчас же?

Она кивнула.

— У меня есть кузнец и человек, который отвезет вас туда в карете.

— Кузнец?

Женщина снова кивнула.

— Я велела начальнику тюрьмы де Веру снять с вашего друга цепи, но заклепки нужно снимать холодным напильником. Это может сделать только кузнец, по крайней мере если нет желания причинять вашему другу лишнюю боль и еще больше увеличить раны под оковами.

Сильвестр стоял у решетки и был вынужден наблюдать, как эту заклепку раскаляли и проделывали дыры в застежках, державших щиколотки Энтони. Он слышал, как Энтони кричал, словно животное, которое живьем насаживают на вертел. Подмастерье кузнеца взял из миски на столе до смешного маленькую горсть воды и капнул на обожженные суставы, а Сильвестр тем временем, словно обезумев, тряс решетку.

Начальник тюрьмы в конце концов отпер дверь, зная, что Сильвестр заплатит ему за это. Сильвестру очень хотелось взглянуть Энтони в глаза, но они закатились от боли и ничего не видели. «Я люблю тебя», — подумал Сильвестр и ударил его кулаком в висок, отчего друг потерял сознание. Вернувшись в Портсмут, он не мог ничего сказать об этом Фенелле. В ту ночь в его комнату впервые пришла Ханна, и он до сих пор был ей за это благодарен.

Сегодня раскуют цепи. Осторожно, стараясь вновь не поранить Энтони. «Если же все-таки будет больно, я снова ударю его и заставлю потерять сознание, но потом — никогда больше», — поклялся себе Сильвестр. Внезапно ему ужасно захотелось расхохотаться.

Анна Болейн протянула ему бокал вина.

— Вот, выпейте это, чтобы не свалиться по дороге.

Сильвестр с благодарностью принял бокал. Затем, наклонившись, чтобы поставить его на стол, он заметил, что бархат ее платья на правом плече порван и висит клочьями.

— Это я? — испугался Сильвестр. Он не помнил, чтобы делал это, все происходило словно во сне.

— Нет.

— А кто же тогда? — Он испугался еще больше. — Ведь не король же, правда? Он не разгневался на вас, когда вы попросили его за моего друга?

— А что, если и так? — язвительно поинтересовалась она. — Что, если мне захотелось узнать, каково это — страдать за другого человека и приносить ради него жертвы?

— Мисс Болейн…

Она подняла руки.

— Нет, нет, не тревожьтесь. Король был отнюдь не в гневе. Он спросил меня: «Неужели в тюрьмах Англии все еще содержатся способные люди — за то, что распространяли бумаги? Неужели Англии не нужны таланты ее людей в других местах?» Времена меняются, мой прекрасный мечтатель. Новый Завет Тиндейла все еще под запретом, но уже давно не должен гореть всякий, кто рискнул ради этого. — Она подошла к узкому одностворчатому шкафу и вынула из него книгу. — Это я подарила королю на Новый год. Ему очень понравилось, и он размышляет, не стоит ли потребовать от Тиндейла, чтобы тот вернулся в Англию.