Джеральдина танцевала с Генри Норрисом, пожилым придворным, который подтирал зад королю после смерти Уильяма Комптона, а значит, имел одно из важнейших мест при дворе. Исполняя прыжки гальярды, сменившей величественную павану, он тяжело дышал, словно перекормленный спаниель.

— Обычно я оставляю быстрые танцы молодежи, — сопя и с трудом переводя дух, произнес он. — Но с вами я просто обязан был рискнуть, графиня, — или мне будет позволено называть вас леди Джеральдина? Джеральдина — какое прекрасное имя! Ваш отец, должно быть, любил вас больше всех своих дочерей, раз дал вам имя, в котором столько улыбок.

— У моего отца всего одна дочь. — Прыжок с поворотом у нее не получился, поскольку партнер по танцу остановился и преградил ей путь.

— У меня тоже, — огорченно произнес Генри Норрис. — Глядя в ваши небесно-голубые глаза, я жалею, что дал своей единственной дочери простое имя Мэри.

Джеральдина давно отвыкла искать смысл в лепете льстецов и поклонников. Когда музыка смолкла, она повернулась к молодому человеку, одетому в коричневые тона. Этот обладатель не очень красивой бороды тут же поспешил представиться:

— Джордж Кэрью. — Он очень низко поклонился и добавил: — Какая честь для меня.

— Сэр, — произнесла Джеральдина, подавая ему свою изящную ручку. При этом самой себе она казалась похожей на куклу, которую она же дергала за ниточки.

Джордж Кэрью обхватил ее нежные пальцы своими пухленькими, и, когда они пошли вперед, взгляд ее упал на стоявший на возвышении королевский стол. Как и в обычные праздничные дни, королева Екатерина Удалилась сразу же после поглощения различных сладостей. Считалось, что королеве немного нездоровится, но это не повод портить себе удовольствие. На месте Екатерины теперь сидел Роберт, супруг Джеральдины. «Мой супружик», — язвительно подумала она. Рядом с Генрихом Тюдором граф Рипонский, ставший любимчиком короля, выглядел похожим на детскую игрушку, которую можно разбить малейшим прикосновением.

Танец наполовину завершился, когда Джеральдина заметила, что чего-то не хватает. Кэрью не говорил, он отказался от извечных фраз, с помощью которых господа превозносили ее голубые глаза, ее грациозность и светлые волосы. Более того, он выполнял последовательность прыжков так, словно его укусило какое-то кровожадное насекомое, а когда музыка наконец стихла, с облегчением вздохнул. Но едва Джеральдина попыталась отойти в сторону, он схватил ее за тонкие запястья.

— Я пришел сюда в надежде встретиться с вашим супругом, — прошепелявил он. — При дворе нет человека, которым я восхищался бы больше.

В последнее время все чаще бывало так, что кто-то пытался через нее выйти на маленького графа. Роберт пользовался королевской милостью, писал трактаты о кораблях, приводивших в восхищение Генриха Тюдора. Но чтобы кто-то заявлял, что восхищается ее мужем, Джеральдине еще не доводилось слышать.

Снова зазвучала музыка, но Кэрью не стал танцевать.

— Возможно ли, чтобы вы представили меня своему супругу… — начал он, но не договорил. Кто-то другой схватил Джеральдину за руку.

— Я должна поговорить с тобой. Немедленно, я жду этого уже не первый день.

Справа от нее стояла Анна, одетая в желтое, что подчеркивало ее темную чувственность. Господин, намеревавшийся танцевать с ней, Томас Уайетт, поэт и любимец дам, хотел подойти к Джеральдине, но Анна грубо оттолкнула его в сторону.

— Сделайте мне одолжение, Томас, нам с графиней Рипонской нужно на воздух. — И, недолго думая, она взяла Джеральдину под руку и вывела из зала.

Ночь была ужасно холодной и ясной. Анна знала самые потаенные уголки резиденции Хемптон-корта. Она вывела Джеральдину в узкий дворик, присела на тачку, постучала по ней рядом с собой. Джеральдина предпочла бы вернуться в теплый зал, но смирилась со своей судьбой и села рядом с Анной. Та громко вздохнула и положила голову ей на плечо.

— Ты знаешь, что я скучала по тебе, сладкая моя? Ты — единственное существо, которое не поджимает хвост передо мной, не бросает на меня косых взглядов и не пытается пронзить меня ими насквозь.

Какое-то время Джеральдина тоже скучала по Анне: вспоминались ночи у нее в постели, проведенные за поеданием засахаренных слив, хихиканье и сплетни, но самое главное — тогда обе жили в предвкушении, им казалось, что все, что с ними происходит, — это только начало. Для Джеральдины ожидание было позади. Все эти волнения, трепет в груди и срывающийся голос виделись ей сейчас по-детски беспомощными.

— Почему ты не сказала мне, что у тебя самый красивый брат во всей Англии? — выпалила Анна.

— Что-что?

— Твой брат, который хотел навестить тебя. Если бы у меня не было других забот, я бы тотчас же попросила тебя представить его мне.

— Сильвестр? — Джеральдина понурилась. Ее брат, возможно, единственный человек, которого она рада была бы видеть, отказывался входить в дом, принадлежавший Роберту.

— Сильвестр! Скажи, в твоей семье всем дают имена, по звучанию похожие на песнь любви?

Джеральдина вздрогнула, зимний холод забрался под подол платья.

— Ты вытащила меня: на этот кошмарный мороз, чтобы поболтать о моем брате?

— Нет, не совсем. У меня для тебя есть кое-что поинтереснее, то, что сегодня хочется знать всему двору. Но тебе не кажется, что оставлять красавца брата стоять под воротами вместе со сбродом, который просит хлеба, — это дурной тон?

— Мой брат стоял с нищими у ворот?

Анна кивнула.

— Его восхитительное лицо покраснело от холода. Он еще красивее, чем Томас Уайетт, правда?

— Откуда ты знаешь, что это был мой брат?

— Сокровище мое, это же видно с первого взгляда! — Анна рассмеялась. — Но, кроме того, все слышали, как он кричал через решетку: «Я брат графини Рипонской, мне нужно срочно передать известие моей сестре».

Под ребрами у Джеральдины что-то дрогнуло. Значит, он все же пришел, хотя клялся, что никогда не подойдет к ней, пока она будет с Робертом Маллахом.

— Где он сейчас? — спросила она.

— Привратники хотели оставить несчастного ангела замерзать за воротами, — ответила Анна, — поэтому я занялась им. Я велела кому-то проводить его в мою гардеробную, чтобы он согрелся. Впрочем, оставаться там ему нельзя. Есть кое-кто, кто очень разозлился бы, обнаружив в моих личных покоях воплощенного Адониса.

По тому, как Анна потупила взгляд, Джеральдина поняла, что той не терпится поведать свою новость. Чем быстрее она покончит с этим, тем быстрее сможет поговорить с Сильвестром.

— Кто же? — с наигранным интересом спросила она.

Но Анна была далеко не так глупа, как те, с кем Джеральдина обычно имела дело.

— Тебе совсем не хочется это знать! — возмутилась она. — Ты единственный человек, которому, как мне казалось, я небезразлична! То, что я чувствую, а не то, что получится, если меня выдавить, как зубок чеснока.

Джеральдина колебалась. А затем решила сказать полуправду, что обычно оказывалось самым умным решением.

— Конечно, мне небезразлично, Анна. Просто мне кажется, что я это уже знаю.

— Вот как? — Анна вскочила с тачки. — И что же ты знаешь, скажи на милость? Что меня называют великой королевской шлюхой? Для этого не нужно быть великой шпионкой, это всякий ребенок на кухне знает. Но знаешь ли ты, что именно мне обязан своим свержением Уолси, этот хитрый толстяк?

Джеральдина знала это, но тем не менее покачала головой. Анна уже вошла в раж и не усомнится в ее ответе.

— Помнишь, я говорила тебе, что отомщу им, когда настанет время, правда? И вот оно настало. Генрих Тюдор — воск в моих руках. Я сказала ему: «Отправьте к дьяволу своего любимчика Уолси», — и он это сделал.

В душе Джеральдины на миг вспыхнуло воспоминание о собственном триумфе. Роберт Рипонский не Генрих Тюдор, но все равно момент был сладок: она отдала приказ мужчинке — и он бросил своего любимчика на поживу лютым псам.

— «Ваш великолепный Уолси ничего не добился в отношении вашей величайшей заботы», — заявила я ему, — продолжала рассказывать Анна. — «А знаете почему? Потому что он не старался как следует уладить вопрос, как не старался улаживать ваши дела на протяжении многих лет». Тебе известно, что случилось потом. Но знаешь ли ты, что это — величайшая забота короля?