— Взирал на мир и был им недоволен, — сказал Анарх заметно окрепшим голосом. — Я видел, что Он очень недоволен. — Он замолчал и закрыл глаза; доктор Сайн снова склонился над ним со стетоскопом, время от времени посматривая на стрелки приборов. — Он занес над миром длань, — неразборчиво пробормотал Анарх, будто снова опрокидываясь в смерть. — Здесь я, сказал Ему я. И мне никак отсюда не уйти.

— Сказал Он, — сказал Р. К. Бакли, — милое дитя, я уж боялся, что ты мертв. И удержал карающую длань.

— Да, — сказал Анарх и еле заметно кивнул; его лицо светилось миром и спокойствием. — Этого я никогда не забуду. Он удержал Свою длань. Ради меня.

— Вы были чем-то особенным? — спросил Боб Линди.

— Нет, — сказал Анарх. — Я был чем-то предельно ничтожным.

— Ничтожным, — кивнул Себастьян.

Ничтожная, жалчайшая точка в безмерно огромном мире. Теперь ему вспомнилось и остальное. Недовольный вид, воздетая длань… Сказанное Анархом и Бакли оживило эти воспоминания. Эту ужасающую, гневную воздетую длань.

— Он сказал, — сказал Анарх, — что Он боялся, что я умер.

— Так оно, в общем-то, и было, — заметил Линди. — Иначе как бы вы сюда попали? — Он скептически взглянул на Себастьяна и тут же уперся глазами в Бакли. — А про тебя, Р. К., я что-то плохо понимаю. Ты что, тоже там был? Откуда ты столько знаешь?

— Стихи! — запальчиво воскликнул Бакли. — Я помню их с самого детства. Да отстань ты от меня ради бога. — Чувствовалось, что ему неловко за все, что он тут говорил. — В детстве они произвели на меня огромное впечатление. Сейчас я их толком не помню, но когда он… — Бакли кивнул на Анарха, — начал тут говорить, все сразу и вспомнилось.

— Именно так это и было, — сказал Себастьян, обращаясь к Анарху. — Теперь я это вспомнил. — Он вспомнил и это, и много больше. Чтобы разобраться в воспоминаниях, нужно было долгое, долгое время. — Вы сможете обеспечить ему весь надлежащий уход? — спросил он у доктора Сайна. — Можно будет обойтись без больницы?

— Да, попробуем, — туманно заметил Сайн, продолжая глядеть на приборы и щупать пульс. Было заметно, что именно пульс его особенно беспокоит. — Адреналин, — скомандовал он себе и запустил руку в раскрытый саквояж.

— Так, значит, Р. К. Бакли, наш очень крутой торговец, оказался еще и поэтом, — презрительно бросил Боб Линди.

— Да отвяжись ты от человека, — окоротила его Черил Вейл.

Себастьян опять склонился к Анарху и спросил:

— Вы знаете, сэр, где вы находитесь?

— В каком-то медицинском заведении, — еле слышно ответил Анарх. — Похоже, что не в больнице. — Глаза его блуждали по комнате с детским бесхитростным любопытством. Вопрошая. Без сопротивления принимая все, что ни увидят. — Вы мои друзья?

— Да, — кивнул Себастьян.

Боб Линди имел привычку говорить со старорожденными напрямую, безо всяких околичностей; так же поступил он и сейчас.

— Вы были мертвым, — сказал он Анарху. — Вы умерли лет двадцать назад. Пока вы были мертвым, что-то такое случилось со временем, и оно повернулось вспять. Поэтому вы ожили. Ну и как вам это нравится? — Он подался вперед и говорил с расстановкой, словно обращаясь к иностранцу. — Как вы относитесь к перспективе прожить всю свою жизнь наново, только в другую сторону — к юности, к детству, к младенчеству и в конечном итоге в утробу. — И добавил, словно утешая: — Это касается и всех остальных, умирали мы или нет. Вот этот, скажем, мужик, — он указал на Себастьяна, — он ведь тоже уже раз умирал. В точности как и вы.

— Значит, Алекс Хобарт был прав, — сказал Анарх. — У меня было несколько знакомых, так и думавших, они ожидали, что я вернусь. — Его губы изогнулись в детской восхищенной улыбке. — Я считал, что с их стороны это просто здорово. Интересно, а как они сами, живы ли еще?

— Конечно, — кивнул Линди. — Или будут скоро живы опять. Вы что, так ничего и не поняли? Если вы думаете, что ваше возвращение что-то там означает, то сильно ошибаетесь, в смысле, у него же нет религиозного значения, теперь всегда так бывает.

— Даже и так, — сказал Анарх, — они будут очень рады. Вы уже с ними связывались? Я могу сказать вам их фамилии.

Он снова закрыл глаза и какое-то время пытался отдышаться.

— Когда вы немного окрепнете, — пообещал доктор Сайн.

— Мы обязаны позволить ему связаться с родными и знакомыми, — заметил отец Файн.

— Само собой, — отмахнулся Себастьян, как от надоедливой мухи. — Это стандартная практика, мы всегда так делаем, и вам ли этого не знать.

Но тут был особый случай. И все они это прекрасно знали, не знал один лишь Анарх. Он тихо ликовал, что вернулся к жизни, и уже думал о своих прежних близких, о тех, кто ему помогал, и о тех, кто искал его помощи. «Радость воссоединения, — подумал Себастьян. — И не в будущей жизни, а прямо здесь. Даже смешно: место встречи душ — витарий „Флакон Гермеса“, Большой Лос-Анджелес, Калифорния».

Тем временем отец Файн беседовал с Анархом, двое братьев по сутане, занятые своими вопросами.

— Я насчет эпитафии на вашем надгробном камне, — говорил отец Файн. — Я знаю эту поэму, и она меня интересует своим, наверное, полным отрицанием всего, на чем стоит христианство, — нетленной души, загробной жизни, искупления грехов. Вы сами ее подобрали?

— Нет, это они, — пробормотал Анарх. — Мои друзья. Наверное, потому, что я был склонен согласиться с Лукрецием.

— И эта склонность у вас осталась? — спросил отец Файн. — Теперь, после того, как вы испытали смерть, загробную жизнь и возрождение?

Он напряженно ждал ответа.

прошептал Анарх. Глядя в потолок, он кивнул сам себе. — Я все еще в это верю. И всегда буду верить.

— Но с другой стороны, — сказал отец Файн, — «иначе как же тогда у самого смерти порога к жизни вернуться скорей и к сознанию было бы можно…»

— «Чем удалиться навек, предначертанной цели достигнув?»[21] — закончил Анарх; его голос был почти не слышен. — Не знаю. Мне надо подумать… все слишком быстро.

— Не тревожьте его, — сказал доктор Сайн, — пусть отдохнет.

— Да, — согласился Боб Линди, — оставьте его в покое. И ведь каждый раз, отец, одно и то же. Каждый раз, как мы откапываем новенького, вы надеетесь, что он принесет ответы на ваши богословские вопросы. И ничего они вам не приносят, и никогда не принесут. Все они вроде Себастьяна, если и помнят, то что-то смутное.

— Он — не обычный человек, — возразил отец Файн. — Анарх был крупным религиозным деятелем и весьма значительной личностью. Был и будет.

«А еще он очень дорогая личность, — сказал про себя Себастьян. — Как раз по изложенным причинам. И об этом нельзя забывать, а все эти поэзии-теологии дело десятое. По сравнению с тем, что стоит на кону».

По окончании рабочего дня, уже сидя у себя в квартире, Дуглас Эпплфорд позвонил в Италию, в Рим.

— Соедините, пожалуйста, с синьором Джакометти, — попросил он оператора.

Через несколько секунд на экране появился жгучий брюнет с буйной шевелюрой и пронзительным взглядом, одетый в домашний халат.

— Ну и что у вас там вышло? — спросил Эпплфорд. — С этим самым витарием?

— Послушайте, а вы уверены, что он действительно у них? — спросил Джакометти. — Точно уверены? А то они что-то слишком крутили. Будь он у них действительно в наличии, они назвали бы, наверное, хоть какую-то цену.

— Да есть он у них, есть, — заверил Эпплфорд собеседника; эта дурочка из витария ничего не умела скрывать, он видел ее насквозь. — Они боятся юдитов и сразу испугались, что вы представляете Рэя Робертса, и потому-то толком ничего не сказали. Вы главное не снимайте заявку, дергайте их почаще, и все получится.