— Бродил по городу, — честно признался Матвей. — А что? Мне уже тридцать лет, я вполне самостоятельный мужчина. Неужели я не могу уйти из дома без твоего согласия?

— Конечно, можешь, — обиженно поджала губы мать. — Ты все правильно сказал. Только у меня сердце разрывается от того, что я не знаю, где ты и что с тобой. Неужели так трудно предупредить? Чтобы я не волновалась, не пила успокоительное. Сейчас час ночи, Матвей! Я вся извелась!

Матвей по привычке виновато опустил глаза. А потом… ему вдруг стало противно. Он сам себе стал противен. Взрослый мужик, а ведёт себя как последний рохля.

— Мам, — сказал он как мог твердо. — Я спать пойду. И тебе того же советую.

— Матвей! Я еще не договорила!

— Мам, я устал. Давай завтра, а?

— Нет, я сказала, что мы будем говорить сегодня! Это нельзя так оставлять! Это неслыханно!

— Что нельзя, мама? — Матвей в упор взглянул на мать. — Почему нельзя? Я гулял, что в этом плохого?

— Ты пренебрег мною! Ты забыл все, чему я тебя учила! И вообще — как ты смеешь со мной разговаривать в подобном тоне?

— Мам, я спокойно разговариваю. Не преувеличивай.

— Ты неуважителен! Я — твоя мать.

— И я никогда с тобой за это не расплачусь… — вдруг брякнул Матвей первое, что пришло в голову.

Алевтина Григорьевна побелела, помолчала, затем сказала:

— Я не желаю больше с тобой разговаривать. Марш в свою комнату.

Матвей ссутулился — запал прошел, ему стало горько и обидно. За то, что все так получилось, за то, что не может, хоть ты что делай, ослушаться прямого приказа матери. За то, что слишком любит ее и не любит себя.

У себя в спальне он для верности выждал час. Это был час колебаний и сомнений, час, полный нерешительности и самых мрачных ожиданий. Вспоминая предложение Михаила, Матвей впадал в эйфорию, но, задумываясь о возможности провала, миллионах возможностей, хотел умереть. А если мать застукает… а если Александр победит… а если ничего не получится… а если Михаил — просто змей-искуситель, ведущий бедного Матвея на убой…

Он еще раз помыл руки и принялся бесцельно слоняться по комнате, в сто пятый раз прокручивая в голове разговор с Михаилом. Кому же умудрился так насолить Александр? Что сделал его матери? Любит она Александра или нет? Что произошло в их прошлом, какие обиды стояли между ними, и были ли они вообще, эти обиды? Матвею мать не прощала ни малейшего промаха; так почему продолжает восхвалять Александра, как будто ничего не случилось, если он сделал что-то плохое? Но, опять же, это по словам Михаила. В правдивости его сведений еще предстояло убедиться.

И почему Матвей все больше проникается идеей равновесия, несмотря на очевидные минусы?

Когда пришла темнота, Матвей поддался ее уговорам. Ему было удобно и безопасно согласиться с ней, и он позволил безумию овладеть своим разумом. А сейчас… сейчас пришло время восстановить баланс, и если ради этого нужно будет пожертвовать неизвестным злодеем по имени Александр — что ж… Мир от этого станет лучше, воздух — чище (словно Александр — завод какой-то, вредными отходами загрязняющий атмосферу, улыбнулся Матвей своим мыслям).

К двум часа ночи волшебник убедил себя, что все получится и такой шанс упускать нельзя. Конечно, в одиночку он не справится. Но обещанная награда в виде спокойствия и мира в душе была так сладка, так заманчива, что он готов был принять любую помощь. Даже от того, кому не доверяет ни на грош.

Наворачивая круги по комнате, Матвей все чаще отвлекался от своих мыслей и посматривал на самокат. И, наконец, решился. Осторожно поставил ногу на деку, взялся за руль — для этого пришлось согнуться в три погибели, оттолкнулся и… поехал.

— Я смотрю, ты времени зря не теряешь, — похвалил как всегда возникший из ниоткуда Михаил. — Молодец.

— Хватит следить за мной! — вспылил Матвей, резко останавливаясь. Под взглядом Михаила он покраснел — еще бы, застали за постыдным занятием!

Самокат был отставлен — если не сказать, откинут — в сторону, Матвей в волнении сжал кулаки.

— Зачем ты здесь?

— Один ты не решишься, — снисходительно ответил Михаил. — Я помогу. Морально. Согласен?

— Ты мне не нужен. Я сам.

— Свою «самость» ты должен был отстаивать в детстве. Сейчас уже поздно. Так что пошли. Твоя мать уже десятый сон видит, наверное.

И они пошли — беззаботный Михаил и насупленный Матвей. Если первый шел совершенно бесшумно, плавно, будто плыл, то Матвей даже на цыпочках производил столько шума, что боялся разбудить весь город.

Первый раз в жизни Матвей порадовался, что мать спит в берушах. Так повелось с самого Матвеева рождения. Будучи оставлен в кроватке, младенец орал, как резанный, мешая матери отдыхать или заниматься своими делами. Поэтому Алевтина Григорьевна делала очень просто — она не только закрывала дверь в спальню сына, она еще и уши затыкала, чтобы ничего не отвлекало ее от чтения. Или готовки. Или уборки. Или сна. И маленький Матвей мог надрываться и сучить ручками-ножками сколько угодно — никого в мире не волновало, что он испуган до потери сознания, что он один в темноте, полной чудищ. Мать растила самостоятельного сына, настоящего мужчину. А это, как известно, надо воспитывать с пелёнок. Никаких нелепых нежностей и соплежуйста. Никаких компромиссов. Матвей просто не имел права бояться — ведь это нерационально. И уже подросший мальчик никак не мог объяснить матери, что в темноте, по ночам к нему приходят монстры и пугают до мокрых трусиков. Он даже научился стирать ради того, чтобы мать ничего не подозревала.

Матвей верил своей матери безмерно и молча терпел, прятал свои страхи так глубоко, что они сумели вылезти наружу только недавно и теперь скалились ему в лицо.

Нужный ящик, как и предполагал Матвей, оказался заперт. Пришлось воспользоваться заклинанием, хотя Матвей до последнего надеялся, что этого можно будет избежать. Он зачем-то постучал пальцем по замку, аккуратно подергал за ручку, даже обошел стол пару раз, но в итоге все одно пришлось творить волшебство. Потея и нервничая в присутствии свидетеля его возможного позора — вдруг заклинание не сработает или сработает не так — Матвей непослушными губами выговорил слова и с облегчением услышал, как щелкнул замок. Правда, замки открылись и в остальных ящиках, но он этого не заметил, захваченный своими переживаниями.

— Что ты замер?

Матвей кинул на Михаила недовольный взгляд. Лезть в ящик он действительно не спешил. Его словно что-то держало — то ли страх быть застуканным, то ли страх узнать правду.

— Давай, открывай!

С огромной неохотой Матвей выдвинул ящик, словно до этого шел сюда полы мыть, а не в чужих тайнах ковыряться. Ящик оказался доверху забит пожелтевшими от времени конвертами, перевязанными для удобства веревочкой.

— Мне страсть как интересно, — влез Михаил.

— Отойди, — неприятным голосом велел Матвей. Одно дело — читать самому, другое — позволять Михаилу.

— Ладно, ладно. Я на подоконнике пока посижу. Ты раньше никогда здесь не сидел? Очень удобно.

Матвей не ответил. Да ответ и не требовался — кабинет матери всегда был под запретом как для игр, так и для праздных посещений. И делать ему здесь было нечего — и тогда, и сейчас.

Как бы то ни было, отступать было поздно, хотя колебания все его не оставляли. Пока разум метался в поисках правильного решения, руки Матвея сами собой развязали узел и открыли первый конверт.

«…Алекс, ну когда ты приедешь? Сколько можно ждать? Я скучаю, скучаю, скучаю! Сегодня первый день твоих каникул, и мы все очень-очень тебя ждём, только и разговоров, что о твоем приезде. Я приготовила тебе подарок. А ты мне? Помнишь, я тебе говорила, что хочу нарядное платье, и даже картинку из журнала показывала. Мама не даёт мне смотреть по телевизору мультики. Это несправедливо. Когда приедешь, обязательно скажи ей, что она не права. И папе тоже. Я скучаю по тебе! Еще я подралась с Пашкой. Он враль и наглец. Жду не дождусь, когда ты вернешься. Твоя самая любимая сестренка».