На самом деле я абсолютно не знала их царя. И теперь, пока я пребывала в его дворце, у него были все возможности наблюдать за мной, за моими людьми, делать выводы, оставаясь невидимым.

Я вернулась в комнату и позвала Яфуша, Шару и девушек.

— Слушайте меня, — сказала я, поочередно глядя каждой из них в глаза, в особенности старшей из моих девушек, которой едва исполнилось восемнадцать. — Вы не при дворе благожелательного царя, и эти люди нам не друзья. Вы не будете снимать здесь вуалей. Постоянно будете носить изысканные платья и украшения, и не забудьте об ароматах. Израильтяне очень любят купаться. А потому ежедневно посылайте за водой и мойтесь. Ваши руки и ноги ни в коем случае не должны быть грязны. Вы не будете разговаривать с мужчинами без свидетелей, и ни в коем случае — прикасаться. Ваше поведение должно быть безупречно. Обо всем, что услышите от слуг или стражи, сообщайте мне. Ничего не доверяйте этим чужим слугам, занимайтесь всем сами, даже сами опорожняйте ночные горшки, так вы сможете выучить коридоры и двери дворца. Если вас кто-нибудь хоть чем-то обидит, вы немедленно сообщите мне.

Вы никому ни словом не обмолвитесь ни о нашем путешествии, ни обо мне, ни о ваших занятиях в нашем дворце. Даже в присутствии любого слуги, раба, кухонного мальчишки или жены царя, если вы вдруг окажетесь в ее обществе. Если вас спросят, отвечайте только, что Саба день и ночь благоухает фимиамом, что ее дворец сияет алебастром… и тому подобное. Не говорите о Хагарлат… — Тут я взглянула на Шару и Яфуша. Мне показалось или Шара вздрогнула? — …И о моем царственном отце, если вас не спросят. На вопросы отвечайте только то, что врагов Сабы постиг ужасный конец. Мне объяснять и дальше? Вам не хуже меня известно, что каждый слуга — шпион, а у каждого раба десяток ушей и вдвое больше говорливых ртов.

Я подалась вперед.

— У каждого двора свои интриги, своя ложь, свои союзы, сплетенные в густую сеть. Не попадитесь в нее, наблюдайте за всем. Вы мои глаза и мои уши. Будьте же мудры и внимательны.

Они кивнули.

— Скажите мне вслух, что вы поняли.

— Да, царица, — ответили девушки. Яфушу не требовалось отвечать.

Я послала за Кхалкхарибом и Ниманом, которые вскоре явились, переодевшиеся в чистое, но не отдохнувшие и явно сбитые с толку — последнее усилилось, когда они оглянулись на переднюю комнату моих покоев.

— Я не доверяю этому царю. Он говорит, что отдыхать им бог велел лишь с завтрашнего дня — и где же пиршество в честь нашего прибытия? Он едва не унизил тебя перед всем своим двором! — кипел Кхалкхариб.

— А теперь послушайте меня, — решительно перебила я. — Вы должны приказать, чтобы в лагере непрерывно жгли благовония. Все животные должны быть украшены золотом и серебром. Все люди, вплоть до последнего раба, должны носить чистый лен или лучшее, что у них есть. Пока мы здесь, наш лагерь — это Саба. Не должно быть ни единой дыры и заплаты даже в дальнем углу шатра.

Я обернулась к Ниману.

— Мне нужны десять вооруженных мужчин во дворце, четверо из которых должны стоять на страже у моей двери. Если кто угодно из моих людей напьется пьяным или хотя бы посмотрит непристойно на их женщину, я отдам этого человека царю для наказания по его выбору. По дороге домой оступившийся будет побит камнями. Он никогда больше не увидит Сабу. Азм и его аколиты не должны пропускать ни единой детали служения нашему богу. Им нужно купить жертвенных животных.

Кхалкхариб дернул подбородком в сторону террасы.

— Это уже вторая за сегодня жертва израильтян. Их животные помечены для всесожжения во славу их бога.

— Чепуха. Разве, когда мы въезжали в город, ты не видел храмов и высоких площадок на восточном холме? Это храмы богов его жен. Потому и нам не откажут в наших обрядах. Но пока что ни на миг не теряйте бдительности. Царь умен. Но если мы будем мудры и осторожны, мы получим от него все, что нужно.

Я начала отворачиваться, но добавила:

— И проследите, чтобы Волки Пустыни носили туники.

Они отправились в лагерь с моими приказами, а меня затопила волна тревоги. Я снова думала о предстоящих пяти днях, что будут полны не отдыха, а вопросов, которые я задам себе тысячу раз, сходя с ума в моем почти что добровольном заточении.

Однако все вышло иначе.

На следующий день после полудня я купалась во внутренней комнате моих покоев, сидя на стульчике в неглубокой бронзовой ванне.

К террасе взлетала музыка, смешиваясь с вездесущим запахом горелого мяса.

— Говорят, что это день отдохновения, но их жрецы трудятся не покладая рук, — сказала я Шаре, которая поливала водой мою спину и плечи.

Я задумалась о том, где сейчас Тамрин и как идут дела в моем лагере.

И о том, чем же занят царь в этот день размышлений.

Я слишком хорошо знала, что правитель не может позволить себе роскоши в виде отдыха.

Одна из моих девушек проскользнула в комнату. Я собралась было похвалить ее лимонное платье, но тут увидела, что она держит в руке.

— Моя царица, — сказала она, — один из людей царя велел передать тебе это.

— Который? — Я жестом велела ей подойти.

— Я не знаю, но он был очень красиво одет.

Я вытерла руки, взяла маленький свиток и перевернула его. Царская печать.

Я тут же сломала ее и пробежала глазами короткое послание.

Я подняла взгляд и уставилась в пустоту.

— Билкис? — Шара очень внимательно на меня смотрела. Она не умела читать. И все равно я спрятала от нее свиток.

Итак, он собирался меня соблазнить. Решил призвать меня как обычную женщину или намерен уговорить меня на свадьбу? Весь день я предвкушала молчаливую битву разумов и умений, которой не дождалась вчера, в день моего прибытия. Но только не этого. Это было оскорблением. Царь решил, что может принять меня, спать со мной, обменяться незначительными дарами и ничем при этом не поступиться?

— Это пустяки, — сказала я Шаре совершенно искренне. Поднялась из ванны, подошла к курильнице и, взяв пергамент за самый краешек, зажгла его от углей. Остатки я бросила в пепел и вернулась на свое сиденье.

— Пошлите за водой, — сказала я. — Я снова хочу помыться.

Несколько часов спустя прибыл первый подарок: крошечные пирожные из плодов рожкового дерева. Чуть позже слуга принес козье молоко и странные оладьи, которые слуга назвал «ашишот».

— Какие-то бобы или чечевица… мед… — сказала Шара, пробуя маленький кусочек.

— Корица, — добавила одна из девушек.

— И масло, — заключила Шара, целиком отправляя в рот оставшуюся половину.

Когда в дверь в очередной раз постучали и моя прислужница отправилась открывать, Шара спросила:

— Что же теперь?

Но девушка вернулась с пустыми руками.

— Моя царица, снаружи стоит служанка. Египетская девочка.

Я села и завернулась в льняную простыню, сказав:

— Приведи ее сюда.

Она вернулась с крошечной нимфой, которой, насколько я могла судить, было не больше тринадцати лет. Лен, в который ее одели, был лучше всего, что я видела на служанках в других дворцовых покоях. Широкий фаянсовый ошейник на ее шее спускался до самых плеч, глаза были подведены сурьмой. Заметив, что на мне нет ничего, кроме льняного покрывала, она улыбнулась и сняла с головы шаль, открывая взглядам простой черный парик.