Вдоль дороги собралась огромная толпа, зеваки подходили так близко, как только позволяли им мои охранники, бедняки протягивали к нам руки.
Им отдали остатки нашего хлеба и финиковых лепешек. Дети, выворачиваясь из рук родителей, бросались к сладостям, которые протягивали мои девушки.
Еще один отряд ждал нас у самых городских ворот, охрана, одетая в кожаные доспехи и лен. Тамрин рявкнул приказ, и моя высокородная компания обогнала остальной караван, благоуханный дым вздымался от наших курильниц, а голос Мазора звенел, заглушая даже его лиру, и достигал чудесной, звенящей гармонии, которой я никогда не слышала у него раньше.
Пятьдесят человек Тамрина последовали за нами, неся деревянные сундуки и клетки с животными, которые закрепили на шестах.
Мы прошли двойные ворота с этим, меньшим, сопровождением и очутились на узкой улочке. Весь Иерусалим с легкостью уместился бы в стенах Мариба, заметила я про себя с некоторым удовольствием. Но я совершенно не ожидала толпы сверху: люди собирались глазеть на нас с крыш.
Дворцовый комплекс был больше моего. И я не ожидала увидеть храм в пределах города, украшенный таким количеством золота, что стены буквально сияли, как солнце. Даже издалека я видела качество отесанных камней и завидовала ему. Финикийцы хорошо потрудились для Соломона.
Мы продвигались по верхнему городу, а по пути люди то и дело приветствовали Тамрина. Теперь я полностью поняла, какого рода связи он здесь имел — глаза людей сияли, лица становились светлее, как только они его видели, и обязательно поворачивались ко мне и моим людям.
Все это время я была любопытна и наблюдательна, я прислушивалась к тем словам, которые успела выучить с Махором, и размышляла, куда идут те девушки с необычными кувшинами, кому несут свою воду. Но как только мы вошли в царский дворцовый комплекс, мое сердце начало колотиться о ребра.
Бесстрашная или безрассудная…
Во внешнем дворике дворцовые рабы поспешили принять наших верблюдов. Я ждала, пока мои люди подхватят шесты по обе стороны паланкина, а сам Тамрин развяжет мощную подпругу, которая крепила носилки к специально сделанному под них седлу Сайи. Паланкин наклонился, нырнул, и я вцепилась в его края — не хватало еще царице Сабы распластаться на земле, не достигнув ступеней дворца!
Через миг паланкин взлетел вверх, и меня понесли вперед.
Теперь я заметила колонны, окружающие открытый двор, фруктовые деревья, готовые к цветению, павлина, наблюдающего за нашим продвижением из проема между двумя цветущими кустами. Я посмотрела вверх, на террасы, с которых потоками опускались зеленые лианы. Царь воистину построил себе рай на земле, хоть я и видела участки, где дворец еще не закончен, — самое западное крыло, дальнее от храма, опадало зиккуратом камней.
К нам вышли новые встречающие, одетые еще изысканнее прежних, и, перемолвившись с Таирином парой слов, повели нашу процессию через внутренние ворота. Каменную арку коридора заполнила наша музыка, Мазор пел гимны своему богу, и во дворец нас внесло облако благовоний.
Внешний зал был наполнен людьми совершенно разных сословий — грубые крестьяне сбивались в стайки, хорошо одетые купцы держались вместе, соседствуя с писцами и жрецами. Вокруг нас, по мере нашего продвижения, шум разговоров сменялся молчанием. Предо мной распахнулась огромная дверь, ведущая в царский зал. Здесь ли он проводил знаменитый суд над двумя проститутками — которые, я уверена, были вовсе не шлюхами, а просто незамужними женщинами?
Во время бесчисленных ночей нашего путешествия я расспрашивала Мазора об истории его народа, о ритуалах, о законах, а Тамрин предупредил меня: никогда нельзя никому показываться без надзора в обществе мужчины — в том числе и в его сопровождении. Я не понимала этих людей, но не хотела их оскорблять.
Я почти не обращала внимания на открытое любопытство в широко распахнутых глазах тех, кто смотрел на нас во внешнем дворе. Я только-только начала рассматривать их, различая чужаков среди израильтян и пытаясь определить, есть ли среди стоящих рядом астрономы и инженеры, которыми я так восхищалась, — когда носилки уже вносили в огромный зал.
И зал расцвел передо мной во всем великолепии жизни. Он был заполнен лесом огромных кедровых колонн. Лампы и курильницы благовоний, высотой в человеческий рост, выстроились меж них, словно часовые. Пол был выложен мозаикой с круговоротом зодиака, цветами, финиковыми пальмами. Примерно сотня придворных толпилась на галерее. Военные. Изысканно одетая знать. Ученые. Ученых я могла распознать где угодно: по истрепанным полам туники, по прищуренным глазам, слишком много времени проводившим над свитками. Все собравшиеся отклонялись то туда, то сюда, выгибая и вытягивая шеи, чтобы рассмотреть нашу процессию, появляющуюся из коридора.
Я позволила себе лишь беглый взгляд на галерею, оценила роскошь и богатство, но основное мое внимание было приковано к возвышению в конце зала. Там шесть широких ступеней, охраняемых по обе стороны сторожевыми львами, взбегали к трону с высокой закругленной спинкой, довольно похожей на солнечный диск, украшавший трон моего отца до того, как сменился серебряным полумесяцем. Там, на троне, сидел тот, кого невозможно было ни с кем перепутать: сам царь.
Как странно было наконец-то увидеть его воочию!
Старше меня примерно на десять лет, он щеголял такой же аккуратно подстриженной бородкой, как мой музыкант, Мазор. Его глаза сверкали под красиво изогнутыми бровями. Он был широкоплеч — воистину, сын воина, — и пальцы его были унизаны драгоценными перстнями.
Носильщики опустили мой паланкин.
Кхалкхариб и Ниман вышли вперед, лишь немного — почему же они не двинулись прямо к возвышению? Оба низко поклонились, а когда выпрямились, слово взял Ниман:
— Соломон, царь Израиля, мы приветствуем тебя во имя твоего бога. Мы слышали легенды о твоем величии и пришли сюда с края мира, чтобы увидеть все собственными глазами.
Царь поднялся. Со своего места я могла оценить, насколько он высок. Его голос, когда он заговорил, был звучен.
— Добро пожаловать в Израиль и его святой город Иерусалим. Во имя Яхве, Господа сущего, мы приветствуем вас в мире. Глаза наши радуются.
Его голос меня удивил. Это был не раскатистый баритон, которого я ожидала, скорее голос певца, похожий на голос Мазора нежным тембром.
— Этим утром я вышел на крышу своего дворца, — сказал он, поглядев направо, затем налево. — И видел истинное чудо! Впервые с начала времен солнце взошло не с востока, но с юга. — Он спустился на одну ступень. — А затем я взглянул еще раз и увидел, что это не солнце, но луна, взошедшая днем. Никогда в жизни я не видел подобного дива. Но скажи мне, Ниман из Сабы, что за сокровище вы принесли в паланкине в мой зал?
Сердце в груди трепетало, как пойманная птица.
Ниман снова склонился в низком поклоне.
— Я представляю вам мою родственницу, царицу и драгоценность Сабы, сияние Пунта. Билкис, Дочь Луны.
Мы договорились, что он не будет именовать меня дочерью или верховной жрицей Алмакаха. Нужно было учесть лишь политику. К тому же я не была уверена, что Алмаках проводил меня до самого дворца или что он вообще на меня смотрел, хоть этого я, конечно, и не говорила Ниману.
Царь спустился с возвышения. Но дальше не пошел, и Ниман медлил. Я тоже ждала, долгий и жуткий миг. Почему царь не выходит вперед, чтобы приветствовать меня, протянув руку? Он неподвижно застыл на последней ступени у трона. В каменном зале было прохладно, и все же пот щекотал меня между грудей. Впервые я испытывала благодарность к тому, кто первым догадался закрыть вуалью лицо женщины.
Царица, привыкшая судить свой народ, должна разбираться во многом, но прежде всего и превыше всего ей нужно уметь быстро оценивать любой народ. Я сразу заметила, как все до единого лица стоявших в зале, который был больше зала совета в Марибе, поворачиваются к Соломону, чтобы увидеть его следующий шаг. Он безраздельно владел их умами! Я тут же поняла, почему Тамрин был так подавлен и так исхудал, когда царь отказался его принять.
