Под резко обозначенным высоким обрывом берег состоит из песка, гальки, местами даже валунов и полого спускается к реке, а возле воды уже идёт полоса чистого песка. Но, как я писал выше, между восточным и западным берегами существует громадная разница. Восточный берег намного выше и круче западного, что является результатом вращения земного шара. Это особенно заметно было в той части Енисея, где мы сейчас проплывали.
Под высоким обрывом берег, особенно восточный, сильно размыт и изрезан дождевой водой, ручьями и притоками, которые прорыли в нём свои русла и образовали маленькие долины. Это прекрасный пример (можно даже сказать — наглядное пособие) в миниатюре процессов эрозии[61] в горах. Во время половодья вода так подмыла берега и унесла с собой целые их пласты, что местами произошли крупные обвалы.
Под вечер, когда «Омуль» продолжал идти вверх по реке вдоль восточного берега, мы впервые увидали деревца, росшие в маленькой долине. Это был небольшие лиственницы (Larix sibirica). Их было совсем немного, они росли поодаль друг от друга и скорее напоминали высокие кустарники, а не деревья. Но вскоре деревья стали встречаться всё чаще и чаще — и нам наконец открылся целый лес, первый увиденный нами в этих широтах, а мы были приблизительно на 69°43' северной широты, то есть почти на широте Тромсё.
Ближе к девяти вечера мы стали на якорь около Хетынского острова — напротив острова Крестового.
Нас ожидал прекрасный ужин, во время которого мы наконец-то отведали осетрину. Наш несравненный Алексей приготовил для нас национальное русское блюдо — густой суп-солянку, в котором плавали большие и жирные куски осетрины, а ещё были добавлены маслины, каперсы, солёные огурцы и прочие необходимые ингредиенты. Осетрину едят прямо с супом. На вкус она восхитительна — как, впрочем, и сама солянка. Интересно, что в русской кухне суп занимает одно из основных мест и без него не обходится ни один обед.
Пятница, 5 сентября.
На следующий день утром мы увидели впереди пароход. Это была «Лена», которая бросила якорь у Ананьино, потому что с баржи, которую она тянула, выгружали всевозможные товары на берег. Мы тоже бросили якорь — нам надо было купить на той же барже нефти для машины.
И здесь, в Ананьино, как и раньше вниз по реке, видел я много сильных и красивых ездовых собак. В течение всей долгой зимы местные и могут тут передвигаться только на собаках или оленях. На оленях езда намного быстрее, хотя и хорошая упряжка собак не намного отстанет от них. Говорят, что на собаках можно проехать 90 вёрст[62], не делая остановок для кормёжки собак.
Здесь очень любят своих собак и очень хорошо к ним относятся. В каждой крестьянской избе есть тут русская печь с широкой лежанкой, на которой члены семьи больше всего любят спать зимой. Там чаще всего спит мать семейства с детьми, однако когда из долгой поездки возвращается отец-кормилец, то лежанка немедленно освобождается — чтобы усталые ездовые собаки могли там отдохнуть и отогреться с дальней дороги.
Я осмотрел и сани, которые обыкновенно используются на Енисее. Ремённый гуж в упряжи проходит по середине спинного хомута. Существует и другой способ запрягать собак — его больше всего любят остяки с Оби. У них хомут обхватывает всё тело собаки, а гуж проходит под брюхом и пропускается между задних ног. Впереди впрягают четырёх собак, одна из которых бежит чуть впереди остальных трёх — это вожак. Остальные припрягаются по бокам поочерёдно с каждой стороны саней. Обычно для одной упряжки используется 6 или 8 собак.
Меня поразило разнообразие типов русского населения в этой стране. Многие из них были очень похожи на скандинавов, а одного молодого блондина лет восемнадцати я бы вообще принял, если бы не знал, что он сибиряк, за норвежского крестьянина. Среди русских вообще много светловолосых и с голубыми глазами. У многих из них волосы вьются. Довольно часто видел я и сильных, крепких парней. Поэтому очень силён был искус поверить, что в древние времена скандинавы побывали и тут[63].
Мы зашли в гости к одной красивой молодой паре. В их двух комнатах также были выскобленные добела стена. Между кухней и комнатой стену образовывала, как это часто бывает в русских избах, громадная печь, а в комнате была ещё одна маленькая железная печка, которую топили в холодные зимние дни, когда температура опускалась до 40–50 градусов мороза.
На «Лене» ехал русский учёный, который представился нам географом и сказал, что он должен был принимать участие в экспедиции Брусилова. Он рассчитывал найти экспедицию где-нибудь тут на Севере. «Где же?» — поинтересовался я. Этого он точно сказать не мог, но, поскольку Брусилов собирался зайти в гавань Диксона за углём, то он полагал, что там они и встретятся. А есть ли у него судно, на котором он может добраться до этой гавани? Нет, нету. А есть ли у него уверенность, что Брусилов туда зайдёт или уже заходил? Нет, и этого он также утверждать не мог. Я никак не мог понять, каким образом этот так называемый учёный собирался отыскать экспедицию Брусилова в Северном Ледовитом океане, имея столь мало информации и не имея никакого оборудования, не говоря уже о судне. Это было всё равно что искать иголку в стоге сена. Если и сама экспедиция была так же хорошо подготовлена, как и этот её участник, то не приходится удивляться наступившим плачевным последствиям. А географ её ещё и добил меня, заявив, что практически нет надежды на то, что члены экспедиции живы, потому как начальник её и вся команда совершенно не располагают опытом плавания во льдах, да и сама экспедиция готовилась наспех. Тут я восхитился его мужеством и готовностью принять участие в путешествии, но он заявил, что подумывает о возвращении на нашем «Корректе» в Вардё, а оттуда уже — в свой родной Дорпат[64].
Я не могу не сказать ещё раз то же самое, что говорил в Тромсё, а именно: подобная безответственность и легкомысленность в подготовке полярных экспедиций совершенно непозволительны и возмутительны.
Но у нашего друга географа возникли и трудности иного рода, чем поиски экспедиции Брусилова, в которой ему предстояло принять участие. Уже прощаясь, он отозвал в сторону Востротина и попросил дать ему взаймы несколько сот рублей. Он очень хотел бы перезимовать на Енисее, поскольку тут обнаружилось очень много материала для исследований. Но он, к сожалению, не подумал об этом ранее и не взял с собой денег из Красноярска. Однако, к не меньшему сожалению, и у нас с Востротиным такой суммы при себе не оказалось. Так что ему в результате, вероятно, предстояло проработать всю зиму в Красноярске, чтобы заработать себе денег на обратный билет домой. Он, однако, лелеял надежду занять денег у Лида — под залог мехов песцов и белых медведей, которые должна была добыть экспедиция Брусилова — та самая, на возвращение которой, по его же мнению, не было ни малейшей надежды.
Ещё на «Лене» ехал помощник полицмейстера из Туруханска при полном параде. Это был уже шестой или седьмой полицейский, которого мы тут видели. Но этот утверждал, что просто путешествует ради собственного удовольствия.
Кроме того, на том же пароходе находился и помощник начальника государственной Енисейской флотилии, состоящей из барж и пароходов. Он отвечал за все перевозки грузов вверх и вниз по реке.
Просто удивительно, как иногда люди одной профессии бывают похожи друг на друга. Этот толстый крепыш с симпатичным и мужественным лицом так невероятно походил на бывшего начальник порта Кристиании Бассёе, что легко можно было их спутать. Тот тоже был здоровенным и энергичным человеком, который не мог спокойно усидеть на месте и постоянно был в движении.
Пока наш пароходик заправлялся — а на это всегда уходит много времени, — с баржи не переставали перегружать на лодки товары, а те отвозили их на берег — а это занимает ещё больше времени. Как правило, на погрузку-загрузку на каждой стоянке уходит не меньше двух-трёх дней, но тут уж ничего не поделаешь, поскольку баржа не может подойти близко к берегу из-за мелководья.
