Ормани, воин, выигравший сотни поединков, заметил её глупое и истеричное движение и отстранил, просто рукой удержав на расстоянии, Бьянка же извивалась, пытаясь вырваться и добраться до него, расцарапать лицо, причинить боль. Ормани несколько секунд удерживал её, потом почувствовал вялую злость разбуженной змеи и наотмашь закатил ей оплеуху. Это был не рыцарский поступок, но Северино было плевать на это. Пощёчина отбросила её к пологу кровати, но его рука, державшая её, не дала Бьянке упасть. Северино хладнокровно ударил её второй раз, потом, видя, что она судорожно машет руками, подумав, что она по-прежнему беснуется, ударил ещё раз, и Бьянка отлетела к перекладине, где он оставил свой плащ.

Северино с недоумением подумал, что его брачная ночь оказалась весьма необычной, при этом лениво наблюдал за женщиной, час назад ставшей его супругой. Всё это быстро ему надоело. Зачем ему бабские истерики? Ормани положил себе отстегать дуру кнутом, если она ещё раз посмеет поднять на него не то что руку, но даже глаза.

Бьянка медленно поднялась с пола. Лицо горело, губы распухли, но что-то в ней самой вдруг погасло. Она с ужасом бросила взгляд на сидящего на постели мужа и отшатнулась, потом поплелась, чуть пошатываясь, за занавес, туда, где стояли две ванны. Вода давно остыла, Бьянка умылась, потом торопливо погрузилась в прохладную воду. Окунулась с головой, лицо перестало гореть, но губы пламенели по-прежнему. Резко встала.

Что-то в ней сотряслось, пол продолжал шататься под ногами, плиты кружились, но главным было новое ощущение — страха. Чего? Она боялась, что он будет бить её? Бьянка видела, что он не вложил в оплеухи, которыми наградил её, и сотой доли своей жуткой силы, просто отмахнулся от неё, как от мухи.

Но нет. Она боялась вовсе не Северино Ормани. Но страх разрастался. Бьянка вышла, нагая и трепещущая, и тут заметила, что он спит, спит, мерно вздымая грудь. Бьянка осторожно приблизилась. Этот мужчина был неизвестен ей. Она не знала Северино Ормани, равнодушного к ней, хладнокровно раздающего пощёчины. Но почему? Почему он разлюбил? И что теперь делать? Он каждую ночь будет спать, откинувшись на ложе, не замечая её, окидывая спокойным и равнодушным взором? Он овладел и разлюбил. Как же это? Но её брат обожает Чечилию, и, женившись, стал боготворить. Для него исчезли все женщины мира. Делия любима мессиром Амадео, он нежен с женой, заботлив и внимателен. А она… почему? Потому, что вышла замуж без любви? Неужели за это она так наказана? Бьянку сковал ужас. Она обречена быть нелюбимой, ненужной женщиной, тяготящей мужа?

Теперь она поняла, чего испугалась. Страх быть снова отвергнутой вошёл в неё, и заморозил. Но было и ещё что-то, тяготящее едва ли не больше. Северино Ормани вдруг оказался мужчиной — тем мужчиной, по которому томилась её душа. Господином и Владыкой. Она видела в нём только жалкого раба и ничтожного влюблённого, но теперь всё исчезло. Проступил Властитель, который… не любил её боле.

Нет! Она выпрямилась, как струна. Нет. Она… она не отпустит его. Её сотрясло понимание: или сейчас, в эту ночь, она очарует его — или утром ей лучше всего бросится в коридорный пролёт или речной омут.

Бьянка тихо подошла к спящему, взяла его руку, которая оставила яркий румянец на её щеках, и поцеловала. Присела на ложе и начала целовать его руки и плечи. С её влажных волос капала вода, он вскоре проснулся. Недоумевающими и настороженными глазами несколько минут следил за ней. Что она делает? Её губы коснулись его соска, и у него невольно сбилось дыхание, заметив это, Бьянка трепещущими руками коснулась другого — и он снова чуть вздрогнул. Теперь она целовала его исступлённо и нервно, покрывая поцелуями грудь, шею и плечи, гладя его дрожащими руками.

Северино удивился, но не настолько, чтобы оттолкнуть её. Чего она хочет? Взволновать его? Прикосновения её были приятны и будоражили его тело, но не затрагивали свободную ныне душу. Она вдруг возжелала его? Неужто оплеухи вразумили? Ормани медленно поднялся, перевернул её на живот, ибо не хотел больше видеть её глаз, поставил в позу рабскую и страшно возбудившую его. «Я подомну тебя, бестия, я скручу тебя в бараний род, и ты будешь блеять подо мной, как овча…» Он вошёл в неё безжалостно и резко, не заботясь о том, что лоно её только что было окровавлено. Он не навязывался ей — пусть стонет. Потом Северино и вовсе забыл о ней — упиваясь своим наслаждением. «Не все же выливать семя в землю, пусть и тебе, бестия, достанется…»

Эти мысли, странные, чудовищные и сумрачные, неожиданно смутили его самого. Что он делает? Тут семя излилось из него, Ормани рухнул на ложе и на несколько минут погрузился в темноту. Потом очнулся и ощутил, что горло совсем пересохло. Бьянка вдруг соскочила с кровати и кинулась к столу. Она наполнила бокал лёгким белым вином и поднесла ему двумя руками. Теперь Северино подлинно удивился. Почему она это сделала? Как поняла, что он хочет пить? Но выпил до дна и отдал ей бокал.

Тут он заметил, что она манит его за собой, указывает на занавес в комнате. Чего она хочет? Он поднялся и пошёл за ней. Бьянка уже стояла около ванны, она положила ему руки на плечи и чуть нажимала, зовя опуститься в воду. Северино сел в ванну. Вода была прохладна, как на запруде в летнее полнолуние. Он вспомнил Энрико и улыбнулся. Теперь она натирала его благовонными эссенциями с запахом лимона и мяты, умащивала ароматами волосы. Северино впервые открыл рот и чуть насмешливо проронил:

— Я чувствую себя как Гелиогабал в термах…

Бьянка улыбнулась и продолжала оглаживать его, нежно лаская. Чёртова бестия, ну, почему бы тебе не начать с этого? Теперь Северино принимал её услуги, подлинно как услуги рабыни, а ведь ещё вчера душа его томилась по этой девице, как голодный по куску хлеба. Она снова возбудила его, он поднялся, огромным и сильный, схватил её в охапку и отнёс на ложе, теперь навалился сверху — ему были уже безразличны её глаза. «На, отведай жердины, коль хочется…» Снова упивался собственным блаженством, и тут заметил, что её глаза мутны и туманны, а лоно содрогается под ним. Для девицы она излишне чувственна, пронеслось у него в голове, но он тут же и забыл о том — что ему за дело до её содроганий?

За окном прокричал первый петух, и Ормани вздохнул. Ну и ночка выдалась, не приведи, Господи. Северино снова излил семя и откинулся на подушку. Тут оказалось, что Бьянка непросохшими волосами увлажнила её, он с досадой поднялся и перевернул её. Теперь стало удобней. Ормани накрылся одеялом и заметил, что она подползла ему под бок. «Ишь ты, кошка, то царапаешься, то ластишься? Лучше б вина ещё принесла…» К его изумлению, она снова прочла его мысли и вскочила за вином. Северино выпил и твердо решил уснуть. Он подмял под себя снова прильнувшую к нему Бьянку, положив на неё для верности ногу, чтобы уж наверняка ограничить её передвижения и не дать разбудить его, лениво обнял и уснул.

…Чечилия сидела за столом и грызла крыло рябчика. На башенных часах была половина второго пополудни. Рядом восседал её супруг и методично поглощал аппетитные деревенские булочки с начинкой из перепелиного мяса.

— Чего ты волнуешься? — безмятежно вопросила супруга.

— С чего это ты взяла, обожаемая кошечка, что я волнуюсь? — поинтересовался Энрико, нервно дожёвывая восьмую булочку.

— Ты всегда когда нервничаешь, ешь вдвое против обычного. Успокойся, ну, что там могло случиться?

— Мы договорились на двенадцать. Они ещё не выходили. Неужели…

— Ну, перестань. Может, твоя сестрёнка всё же бросит свою придурь и оценит его?

— Твоими бы устами… Я сказал ей — если он будет недоволен, просто выпорю дуру.

— Поздно, мой котик. Она ушла под мужа, а мессир Ормани уж какой экзекутор…

Тут разговор супругов был прерван появлением опоздавшей на полтора часа молодой супружеской четы. Первым вошёл Ормани и, морща нос, извинился, он просто проспал. Он обнял Энрико и раскланялся с донной Чечилией. Сама донна Чечилия почти не заметила его приветствия, оторопело озирая новобрачную. Донна Ормани казалась меньше ростом и тоньше, глаза её запали и казались огромными, на скуле сквозь белила проступала краснота, губы были распухшими. Но вид Бьянки не шёл ни в какое сравнение с её поведением. Новобрачная больным и рабским взглядом пожирала супруга, торопливо кинулась отодвигать ему кресло, накладывала на тарелку лучшие куски. Не менее удивительным было и поведение молодого мужа, не только воспринимавшего заботу супруги как должное, но и почти не обращавшего на неё внимания. Он заговорил о решении Совета Девяти построить новую общественную мельницу, чтобы ограничить произвол хозяина ныне единственной мельницы синьора Мазуччо, пригласил шурина поднять в среду молодого оленя-шестилетка, условился о покупке двух новых седел от Лабаро.