— Ну, а ты что молчишь, Котяра? — обратился Чентурионе к помрачневшему, погружённому в свои мысли Крочиато.

Тот с трудом скрываемой злостью пожал плечами.

— А что я? Я знаю, что она — Чентурионе, а я — Крочиато. Графство мне не купить.

— А если отдам девку?

Энрико некоторое время смотрел в пол, потом смысл сказанного дошёл до него. Он выпрямился и посмотрел на Чентурионе как на сумасшедшего.

— Что? Ты… ты что? Ей пара Паллавичини… Ланди… А я кто?

— А что за разница? Знал я этих Паллавичини да Ланди… — Глаза графа на миг потемнели, — опять же, выйдет за Паллавичини — родит Паллавичини, выйдет за Ланди — приплод будет Ланди. Дому Чентурионе от неё пользы, как с козла молока. — Глаза графа неожиданно потеплели, он подмигнул Крочиато, — к тому же ты у нас теперь рыцарь потомственный, с пергаментами, не какой-нибудь побирушка-христарадник, такому не грех и с графьями породниться, — усмехнулся напоследок граф. — Да и права сестрица-то. Хватит шляться, Котяра, март твой кончился, — Феличиано ухмыльнулся. — Слово дал жениться — женись. И не бойся. Это не больно. Я вон уже дважды женат был — и жив… — он невесело усмехнулся.

Энрико никакого слова Чечилии не давал и жениться не обещал, но счёл в данных условиях глупым уточнять это обстоятельство. Пропустил он мимо ушей и насмешку Феличиано, хоть, что скрывать, мотался в Неаполь только затем, чтобы уровнять себя в глазах Чечилии с остальными мужчинами. Он грезил об этой девчонке по ночам, и истязал себя днями, и нежданные слова Чентурионе изумили и охмелили его. Он был другом Феличиано, но никогда и помыслить не мог, что тот может пренебречь возможностью завязать с помощью брака сестры полезные родственные связи в Парме или Пьяченце. Сам же он о графской родне и мечтать не мог. Его дети — племянники графа Чентурионе?… Как же это?

— Ты… серьёзно?

Граф кивнул, махнув рукой на сестрицу, давая понять, что этот отрезанный ломоть его не интересует и заговорил с Северино о Maledetto Volpone. Сожрал Горлопана. Надо поймать, не то весь курятник разворует, нечисть.

Ормани мрачно кивнул. Он и сам слышал утренние поношения Катарины и бесился.

Чечилия же подошла к Энрико. Она ликовала. Все получилось! Кот был пойман!

— Ты слышал? Посмей только отвертеться теперь!

Энрико, всё ещё не в силах поверить, что получил желаемое, с кошачьей жадностью глядя на свою Пармскую Ветчинку и поняв, что за хвост подвешен не будет, сверкнул глазами и промурлыкал, что приглашает её на охоту за трюфелями с поросёнком Корилло. Чечилия, с торжеством озирая пойманного Кота, с достоинством согласилась, и они исчезли, при этом Энрико забыл в тронном зале ошейник для поросёнка. Впрочем, он всё равно не понадобился, ибо они забыли и поросёнка.

Амадео внимательно оглядел графа. Поступок Феличиано можно было счесть опрометчивым, но и удивительно великодушным. На минуту в этом усталом и надломленном человеке промелькнул прежний Чино, бескорыстный, благородный, рыцарственный, епископ же Раймондо, проводив взглядом охотников за трюфелями, лениво осведомился, не повенчать ли их сегодня? Не ровен час…

Граф, задумавшись, кивнул, епископ направился в домовую церковь, а Феличиано велел позвать повара — распорядиться о свадебном застолье.

Мессир Лангирано и мессир Ормани вышли из зала, и тут Амадео заметил, что Северино выглядит так, словно его оглушили, плашмя ударив мечом по шлему. Лангирано постарался оказаться ближе к Ормани и проводил его в трапезную, заметив, что тот все ещё не может прийти в себя, разлил по стаканам вино, протянул Северино. Тот молча осушил стакан. Потрясение его проступило через несколько минут.

— Бог мой… Ты слышал, что она сказала?

— Про Котяру-то?

— Про… про жердину.

— А-а-а, — улыбнулся Амадео, — слышал. Ну, она права, ему тридцать. Давно женится пора. — Теперь, в свой медовый месяц, мессир Лангирано истинно считал, что глуп тот мужчина, который не хочет жениться.

Северино же снова изумился.

— Я не думал, что они… подобные вещи понимают.

Амадео пожал плечами.

— Чечилия поумней многих, да и не наивна. Впрочем, нашего Энрико только такая девчонка к рукам прибрать и могла. Егоза.

Но он видел, что услышанное сильно смутило Северино Ормани. На его бледном лице горел яркий румянец, он долго сидел с опущенной головой, прятал глаза, и Амадео понимал, какой пожар бушует в это время в его душе. Они выросли вместе, и Амадео всегда удивлялся этой стыдливости Северино. Тот во всем был равен друзьям, а во владении оружием превосходил всех. В общении с мужчинами был ровен, уверен в себе, спокоен и ироничен, но женщины всегда смущали Ормани, смущали до нервного трепета. Понять этого Амадео не мог, мог лишь предположить в отрочестве Северино трагедию отказа или пренебрежения.

Сам Амадео никогда не был склонен к блуду, был сдержан и внутренне целомудреннен, но и Энрико, обожавший женщин и купавшийся в женском внимании, тоже, в его понимании, не был распутником: он никогда не позволял себе пошлых и циничных замечаний о женщинах, был человеком истинного благородства. Северино же краснел даже от фривольных любовных песенок, что распевал Энрико, стыдился собственной наготы, что было более чем странно, что был прекрасно сложен.

Сам Северино в юности смог стать мужчиной только благодаря дружку Энрико, буквально втолкнувшего его в постель к деревенской девке Эннанте. Та, по счастью, заметив его дрожь и ужас, пожалела, не посмеялась, но болтовнёй и лаской чуть успокоила и растормошила. Задув свечу, Северино, полуослепший от желания и страха, всё же сумел преодолеть себя. Он рисковал страстно привязаться к своей первой женщине, но та вскоре стала женой кузнеца, да и Энрико с Феличиано, неизменно делавшие его наперсником своих мальчишеских забав, не давали грезить о глупостях.

Но сам Северино вскоре увидел, что девицы предпочитают ему обаятельного Феличиано и красноречивого кривляку Крочиато. В итоге, несмотря на то, что молодой виконт весьма высоко ценил его, а Энрико терпеливо объяснял, как ублажить девицу, Северино со временем стал всё чаще отмахиваться от них и проводил часы на ристалище, развив на зависть дружкам страшные мускулы и уже в семнадцать лет надевая полное вооружение воина. Ристалище подлинно пьянило его, звон мечей будоражил душу, тяжесть в ладони рукояти меча усиливала, позволяла забыть оказываемое другим предпочтение. Ни один мужчина не мог устоять перед ним.

Увы, сам он не смог устоять перед женщиной. Но Бьянка Крочиато по-прежнему боготворила мессира Сордиано, и не обращала ни малейшего внимания на Северино Ормани.

Услышанное сегодня в Тронном зале для самого Северино было потрясением. Он всегда полагал, что есть вещи, которые просто нельзя выставлять напоказ. Он избегал упоминания о плотском, даже мысли о нём бросали его в краску. То, что Чечилия знала не только тайну соединения мужчины и женщины, но и сокровенные тайны мужчины, шокировало его. Девица в его сознании была существом неземным и чистейшим, и слово «жердина» в устах такого существа было кощунственным. Неужели все они, глядя на мужчин, думают также?

Тут, однако, от смущающих размышлений его отвлёк ловчий Гавино Монтенеро вопросом, что делать с Треклятым Лисом? При этом ловчий наябедничал, что во дворе Катарина второй час поносит всех ловчих на чем свет стоит, обозвала их поганцами, ёрниками, прощелыгами, лежебоками, пентюхами, бахвалами, выжигами, шутами гороховыми, балбесами, оболдуями и обормотами, даром хлеб свой поедающими и, присовокупив к этому другие оскорбительные наименования, прибавила, что Maledetto Volpone умней их всех, вместе взятых.

Северино разозлился. Хитрая бестия и без того бесила, а тут ещё поношения старой ведьмы из-за неё выслушивай…

Ормани, скрипя зубами, снова поклялся поймать наглую тварь.

Между тем для Котяры нежданно-негаданно пришла масленица — и затопила разливом сметаны и ароматом мёда. После венчания, глядя на свадебном пиру на Чечилию в роскошном наряде, Энрико всё ещё не мог поверить своему счастью. Он слушал поздравления друзей, принимал подарки, что-то отвечал на здравицы и тосты, но в глазах его пиршественный зал и фигуры гостей расплывались. Он запомнил крепкие объятья и грустные глаза Северино Ормани, улыбку Феличиано, когда тот дружески напутствовал его к брачной жизни, помнил, как Делия ди Лангирано расцеловала его невесту, Амадео и Раймондо, ставшие неразлучными, вручили ему дорогой подарок — тонкой работы ларь для новобрачной. В памяти почему то задержалось и что-то странное…