Эннаро ощутил тяжёлую, давящую сердце усталость. Сомнений не было, его предали. Он с трудом поднялся и, дав знак своим людям идти за ним, покинул каземат. Тантуччи и Пассано молчали, и Меньи, просто желая лишний раз убедиться в том, в чём и без того не сомневался, спросил подчинённых, верят ли они в вину Сордиано? Тантуччи кивнул сразу, Пассано помедлил, но встретившись с Эннаро глазами, твёрдо ответил.

— Да, это он. Я видел его как-то вечером у палаццо Реканелли. Правда, в голову ничего дурного не пришло. Да и как можно-то? На наших глазах вырос.

— Крочиато сказал, что он из-за этой, епископской сестрицы, на это пошёл… — проронил Меньи, рассчитывая, что услышит опровержение.

Но Пассано только пожал плечами.

— Дышал он в её сторону неровно, это верно. Но Раймондо ди Романо сестрицу кому попало никогда не отдал бы. Кто такой Пьетро Сордиано, чтобы о такой родне мечтать? Отец ему золотых гор не оставил.

В разговор вмешался Сильвио Тантуччи.

— Так не потому ли он на предложение Реканелли и клюнул? Надо бы обыскать его комнату. Если ему заплатили — деньги там, больше ему их и хранить негде, разве что зарыл где…

Эннаро Меньи потёр шею и поморщился — шея болела от удара мерзавца в монашеской рясе, с которым даже не удалось сквитаться, его тут же уложил Ормани. Вот это герой… Меньи снова вздохнул и кивнул Пассано.

— Дело Сильвио говорит. Возьми у матери ключи, поищем.

Тот кивнул, и едва Меньи и Тантуччи подошли к дверям комнаты Пьетро Сордиано, нагнал их с ключами. В комнате не было ничего примечательного, на столе оставались следы утренней трапезы, одеяло было небрежно наброшено на постель. На небольшом сундуке в углу нависал замок. Пассано хотел было попытаться подыскать подходящий ключ в материнской связке, но Меньи не хотел тратить время впустую и ударил мечом по скобам замка, тут же и вылетевшим.

В сундуке под вещами лежали деньги, коих при пересчёте, тут же произведённом Сильвио, оказалось триста дукатов. Да, столько Пьетро за службу не платили…

— А предательство подорожало, — неприязненно заметил Никколо, — за Господа нашего тридцать монет серебром взято, а этому в десять раз больше дали, да ещё золотом.

Эннаро Меньи мрачно озирал монеты.

— А где Микеле Реджи? Они же неразлучны были… небось, сбежал?

— Да нет, в храме убирать помогал, видел я его, — пожал плечами, отозвался Сильвио Тантуччи, — да в драке он на Тодерини кинулся.

Микеле Реджи подлинно никуда не убегал — и не собирался. Его случившееся искренне удивило. Он знал о влюблённости Пьетро, но даже предположить не мог, что тот отважится на предательство. Теперь он понял, что, оказывается, Пьетро лгал ему, говоря о дружбе и доверии. Ни на волос он ему не доверял. Микеле чистосердечно рассказал Эннаро Меньи всё, что знал, но знал, как выяснилось, совсем немного.

Эннаро махнул рукой и побрёл к себе. Пару раз споткнулся на лестнице, несколько раз останавливался, чтобы перевести дыхание. Меньи понимал, что Феличиано не упрекнёт его за то, что в ряды охраны затесался предатель, ибо знал благородство графа, но при мысли, что по его оплошности произошла трагедия, сердце сдавливало тисками. Как сам Эннаро покажется завтра на отпевании? Как посмотрит Феличиано в глаза? Господи, как Чино обожал брата, как любил его…

Следующий день начался в замке задолго до рассвета и был днём похорон. Катарина Пассано и епископ Раймондо не спали всю ночь, хоть Амадео и сменил их на Бдении.

— Избавь, Господи, раба Своего Челестино от всякой тревоги, как Ты спас Ноя от потопа, как Ты вывел Авраама из земли Халдейской, как Ты избавил Иова от его страданий, как Ты избавил Моисея от руки фараона, как Ты избавил Даниила, брошенного в ров со львами, как Ты избавил трёх отроков из печи огненной и от царя неправедного, как Ты избавил Сусанну от лживого обвинения, как Ты избавил Давида от царя Саула и от Голиафа, как Ты избавил Апостолов Петра и Павла из темницы, избавь, Господи, раба Своего Челестино, через Иисуса Христа, нашего Спасителя, принявшего за нас смерть и даровавшего нам жизнь вечную. Аминь… — читал над гробом Раймондо литанию. — Господи Иисусе Христе, вверяем Тебе раба Твоего Челестино и молим Тебя, Искупитель мира, прими милостиво его в Своё Царство и одари вечной радостью, ради Своего милосердного сошествия с небес…

Феличиано Чентурионе, шатаясь, как пьяный, стонал и стенал, почти бредил, то требовал не произносить над братом покаянных коннотаций, уверяя, что его мальчик был безгрешен, как младенец, то просил всех облачиться в чёрное, то проклинал убийц. Накануне граф потребовал, чтобы брат покоился в гробнице в самом храме, и Раймондо согласился. Северино и Энрико вели Чино под руки, Амадео шёл сзади. Чечилия молча обняла Делию Лангирано и молилась.

— Хоть сердца наши преисполнены скорби, возблагодарим Бога за всё, чем одарил Он усопшего Челестино, и возгласим: Благодарим Тебя, Боже, Отче наш, за все годы и дни, которые Челестино прожил с нами, за великий дар святого крещения, благодаря которому Челестино стал Твоим сыном. Помолимся Богу, чтобы Он принял в Свою славу нашего усопшего брата Челестино и воззовём: просим Тебя, Господи, прости ему грехи, которые он совершил…

Миновала уже заупокойная утреня в соединении с лаудами, месса и разрешительная молитва Absolutio, а Феличиано Чентурионе, ослепший от слёз, всё рыдал и рвал на себе одежду. Прозвенело песнопение «Libera mе», краткая литания Kyrie eleison, после которой гроб окропили освящённой водой. Затем под песнопение «Iп раrаdisum» гроб перенесли к гробнице, и когда его задвинули внутрь в приготовленное отверстие, Чентурионе закричал, как роженица, и упал в обморок.

Остаток дня Раймондо, Амадео, Северино и Энрико провели в комнате Феличиано, которого снова напоили маковым отваром, и пока он не заснул, утешали, как могли. Чечилия сидела в своей спальне с Делией Лангирано. Сестра Челестино хоть и скорбела, была покорна Божьему промыслу, а Делия не находила себе места от понимания, что невольно стала причиной предательства Пьетро Сордиано и гибели брата подруги.

— Полно, — прервала её сожаления Чечилия, — Энрико вон поносит Бьянку, Эннаро Меньи во всем винит себя, мессир Ормани сокрушается, что не сообразил на Челестино кольчугу надеть, ты тоже себя виноватой чувствуешь. А виноваты во всём мерзавцы Реканелли да Тодерини. Да Пьетро-изменник. Помнили бы эти негодяи Бога — на такое не пошли бы.

— А… что… брат твой так убивается? — осторожно спросила Делия, — он…словно не верит, что Челестино будет спасён.

Чечилия вздохнула.

— Не знаю, он словно себя потерял.

…Лучия Реканелли остановившимся взглядом озирала грубую стальную решётку, за которой плыли курчавые белоснежные облака. Она сидела на узкой лавке, поджав под себя ноги, и боялась опустить их на сырые плиты, ибо вчера с ужасом увидела на полу большую серую крысу. Лучия поняла случившееся, хоть и не осмысляла его. Отец и братья, их гость Паоло Корсини хотели захватить власть в городе, это она знала. Озлобленные мужчины, что схватили её, кричали о заговоре Реканелли, а разъярённые горожане, разграбившие их дом, повторяли, что заговорщики уничтожены.

Мысли странно путались, Лучии было холодно. Она трепещущими руками натягивала подол платья на промёрзшие ноги, больше всего сожалея, что в суматохе не захватила с собой шаль. Но неужели её заперли здесь на всю ночь? При мысли, что ей придётся спать в этом холодном подземелье, на неё накатывала волна страха, а представив себе, как её, сонную, кусает серая крыса, Лучия заплакала.

Неожиданно в замке повернулся ключ, и на пороге показалась страшная старуха, окинувшая её взглядом недобрым и озлобленным. Однако, заметив её слезы и оглядев темницу Лучии, поджала губы. Оказалось, что старуха принесла ей поесть, и, развязав узелок, достала кусок сала, свежий хлеб и несколько пирожков с тыквой. Лучия хотела поблагодарить старуху, но язык не слушался, однако, заметив, что та уходит, в ужасе спрыгнула на пол.