— Почему, Рино, почему… ещё одна кольчуга… Челестино, мальчик мой…

Ормани, закусив губу, тяжело вздохнул. Он и сам думал также. Что стоило, Господи, надеть на мальчонку кольчугу? Но ведь и та предосторожность, что спасла жизнь Феличиано, казалась им обоим недостойной рыцарей трусостью. Тут руку Феличиано сдавила тяжёлая длань Энрико Крочиато.

— У тебя есть мы…

Феличиано взвизгнул, перевернувшись, уткнулся лицом в подушку и зарыдал, снава испугав их всех.

…Энрико Крочиато ещё час тому назад в парильне поинтересовался у Северино, почему страшный удар Реканелли не нанёс вреда Феличиано, лишь задев предплечье? Тот, мрачно морщась, рассказал о последнем разговоре с графом, о его снах и добавил, что и сам видел дурные сны: то кто-то пытался ударить его кинжалом в спину, то дьявол какой-то оцарапать пытался… Сны — пустяки, но он почему-то испугался, надел кольчугу сам и заставил надеть её Феличиано. Удар был рубящий, и меч просто соскользнул по кольцам. Но об угрозе мальчику он и помыслить не мог. Он о храме вообще не подумал, опасался лишь, как бы на турнире чего не случилось.

Энрико вздохнул и тут услышал осторожный вопрос Ормани.

— А ты не солгал в храме? Ты уверен, что это Сордиано провёл их в церковь, или…

Энрико против воли улыбнулся.

— … или я просто воспользовался случаем, чтобы прибить его? Договаривай, дружище.

— Я и договариваю. Меч он Реканелли подал, я видел, но… Так просто кости хорошо упали? Ты не шибко-то огорчён.

— Ты ещё скажи, что я должен быть расстроен его безвременной кончиной, — усмехнулся Энрико. — Ничем я не воспользовался. Их мог привести только человек из эскорта Эннаро Меньи, но сам Эннаро никогда не поднял бы руки на Феличиано. Привратники — Джулио Пини и Сильвио Тантуччи — могли пропустить только того, кого привёл стражник, но Теодоро Претти, сын Мартино, и Никколо Пассано, сын Катарины, на это никогда бы не пошли. Руфино Неджио и Урбано Лупарини тугодумы, люди сильные, но умам не блещущие. Не про них это — заговоры плести. Остаются Пьетро Сордиано и Микеле Реджи, но Микеле восхищался Пьетро, и тот в их компании верховодил. Сам же Пьетро, мне жена говорила, и я тебе про то рассказывал, в Делию влюблён был. Когда он на Амадео кинулся, я всё и понял. Он рассчитывал либо назло Делии убить его, либо, его убрав, её заполучить. Я его просто опередил. А мои личные к нему счёты… — Энрико по-кошачьи улыбнулся, — всего лишь не позволили мне промахнуться.

— Ты себя не видел, когда он рухнул… У тебя глаза горели, как у кошки ночью… ты злорадствовал.

Энрико снова кокетливо улыбнулся.

— Да, это порадовало меня. Ну, и что? Ты, вон, дюжину положил за четверть часа, а мне в упрёк одного щенка ставишь?

Северино Ормани покачал головой, хоть лицо его кривилось странной гримасой.

— Я убивал убийц, поднявших руку на моего друга Феличиано, а не соперников.

Энрико не дал себя смутить.

— А я убивал убийцу, поднявшего руку на моего друга Амадео, а соперником он был не мне, а тебе.

— Я говорю о том, что ещё не доказано, что это он их провёл в замок.

Энрико воззвал к здравому смыслу приятеля.

— Если это не Пьетро, чего же он на Амадео ринулся, а не на Тодерини или Реканелли? Меч зачем Реканелли подал?

— Он мог видеть в нём соперника, но это не значит, что он обязательно был подкуплен…

Энрико покачал головой.

— Я уверен в этом, но даже если я и ошибаюсь… Поднявший кинжал от кинжала и погибнет. Он заслужил смерть.

Северино не унимался.

— Но ты, как я погляжу, весьма мало огорчён всем этим. Твоя жена потеряла любимого брата, твоя сестра потеряла возлюбленного, твой друг оплакивает брата, а ты улыбаешься.

— Мне жаль только Челестино. Это утрата, но он, невинно убиенный, на небесах. Жаль и Чечилию, но у неё есть я. Жаль и Феличиано, но он мужчина и у него есть мы. Выдюжим.

— Ты забыл упомянуть о сестре. Ты сказал, что это от неё Сордиано узнал о распорядке праздника и турнира…

— Сказал.

— Но почему убийцы набросились на Феличиано в храме, а не на турнире?

— Потому что Феличиано сказал мне, что не будет участвовать. А меня об этом вдруг спросила Бьянка. Какое ей дело до участия Феличиано в турнире? Это Пьетро просил её узнать об этом, потом передал негодяям, что Чентурионе будет только в церкви, а на ристалище не выйдет.

— Это — твои догадки.

— Да. Но кто сказал, что они неправильны?

— Ты… удивляешь меня, — тихо и удивлённо проронил Северино. — Ты или очень силен духом, или… уж совсем бесчувственен.

Энрико пожал плечами.

Сейчас же Крочиато трепетал: горе Феличиано, друга и шурина, ударило его больнее, чем он думал, но само выражение этой скорби даже испугало. Энрико знал, что Феличиано подлинно любил брата, но такая скорбь изумляла, тревожила сердце. Мужчина не должен так горевать и сокрушаться, Крочиато скорее бы понял супругу в слезах и сетованиях, но та не проронила и слезинки — просто окаменела, Чино же рыдал, как женщина.

Раймондо тихо твердил на ухо другу, желая утешить и ободрить:

— Для рыцаря и христианина смерть связана с болью, но освещена надеждой воскресения. Христос говорит: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрёт, оживёт», ибо христианин, облёкшийся во Христа, пребывает с Ним также и в смерти. Подобно Христу он переходит с земли в вечность, дабы сочетаться с Ним навсегда.

Но ничего не помогало — Феличиано бился в истерике, снова вскакивал, бросался на тело брата, рвал на себе волосы. Наконец, опоенный маковым отваром Катарины, граф, обессиленный и смертельно бледный, уснул.

Северино остался в эту ночь в спальне Феличиано. Епископ перед отпеванием погибших бодрствовал, Энрико же решил спуститься с Эннаро Меньи в подземелье и допросить негодяя Тодерини. Ему хотелось утвердиться в своих подозрениях, но потом массарий решил пойти к супруге. На расследование будет время и после похорон. Неожиданно на лестнице его догнал Амадео.

Лангирано задал Крочиато вопрос, ошеломивший Энрико неожиданностью.

— Скажи, от чего умерла Франческа Паллавичини?

Несколько мгновений Крочиато изумлённо хлопал длинными ресницами.

— Франческа? — он удивлённо почесал кончик носа, — она… простудилась по осени, зиму проболела, весной умерла. А что?

— А Феличиано так же убивался?

Крочиато поднял на Амадео синие глаза. В них было недоумение.

— Нет. Скорее, удивлён был. Но скорби не выказывал.

— А вторую жену оплакивал?

— Совсем нет. После похорон напился, но расстроен не был. А ты к чему клонишь-то?

— А об отце сокрушался?

— Огорчён был, да. Расстроился.

— Но в обмороки не падал?

— Что ты сказать-то хочешь? Не падал, конечно.

Амадео вздохнул.

— Странно все.

С этим Энрико не спорил. Амадео проводил друга в его покои, откуда навстречу мужу вышла Чечилия.

— Он уснул, — не дожидаясь вопроса, ответил Энрико. — Эннаро, Северино и Раймондо всё приготовили к похоронам.

Чечилия держалась, горе её выдавали только бледность и дрожащие руки, которые тут же утонули в ладонях мужа. Она тихо проговорила, переводя взгляд с него и Амадео.

— Бьянка заходила… места себе не находит. Не упрекай её, ей и без того тяжело.

Энрико кивнул, но как безошибочно понял Амадео, соглашался он только ради супруги, но втайне оставлял за собой право высказать сестрице наедине после похорон все, что накипело на сердце. Супруги ушли к себе, Амадео же вышел в тенистый сад во внутреннем дворе замка, присел на резную скамью под старым дубом, посаженном тут ещё пару веков назад. Размышления его были путаны и обрывочны. События этого страшного дня сломали привычный ход вещей, отделяя кровавым мазком на Христовых ризах день нынешний от дня вчерашнего. Но душа Амадео, хоть и осквернённая, не была разрушена, поношение удручило, но не сокрушило сердце. Его любит женщина, равной которой нет. Ему преданы друзья, ринувшиеся на его защиту и готовые пожертвовать жизнью друг за друга, а понимание того, что он, несмотря на все предосторожности, не сумел оберечь друга и предотвратить резню, хоть и саднило душу болью и надрывало сердце, но что тут поделаешь? На все воля Божья.