Ужас Я долго шел по коридорам, Кругом, как враг, таилась тишь. На пришлеца враждебным взором Смотрели статуи из ниш. В угрюмом сне застыли вещи, Был странен серый полумрак, И точно маятник зловещий, Звучал мой одинокий шаг. И там, где глубже сумрак хмурый, Мой взор горящий был смущен Едва заметною фигурой В тени столпившихся колонн. Я подошел, и вот мгновенный, Как зверь, в меня вцепился страх: Я встретил голову гиены На стройных девичьих плечах. На острой морде кровь налипла, Глаза зияли пустотой, И мерзко крался шепот хриплый: «Ты сам пришел сюда, ты мой!» Мгновенья страшные бежали, И наплывала полумгла, И бледный ужас повторяли Бесчисленные зеркала. Ноябрь 1907 Сады души
Сады моей души всегда узорны, В них ветры так свежи и тиховейны, В них золотой песок и мрамор черный, Глубокие, прозрачные бассейны. Растенья в них, как сны, необычайны, Как воды утром, розовеют птицы, И – кто поймет намек старинной тайны? — В них девушка в венке великой жрицы. Глаза, как отблеск чистой серой стали, Изящный лоб, белей восточных лилий, Уста, что никого не целовали И никогда ни с кем не говорили. И щеки – розоватый жемчуг юга, Сокровище немыслимых фантазий, И руки, что ласкали лишь друг друга, Переплетясь в молитвенном экстазе. У ног ее – две черные пантеры С отливом металлическим на шкуре. Взлетев от роз таинственной пещеры, Ее фламинго плавает в лазури. Я не смотрю на мир бегущих линий, Мои мечты лишь вечному покорны. Пускай сирокко бесится в пустыне, Сады моей души всегда узорны. Ноябрь 1907 Перчатка На руке моей перчатка, И ее я не сниму, Под перчаткою загадка, О которой вспомнить сладко И которая уводит мысль во тьму. На руке прикосновенье Тонких пальцев милых рук, И как слух мой помнит пенье, Так хранит их впечатленье Эластичная перчатка, верный друг. Есть у каждого загадка, Уводящая во тьму, У меня – моя перчатка, И о ней мне вспомнить сладко, И ее до новой встречи не сниму. 1907 Орел Синбада Следом за Синдбадом-Мореходом В чуждых странах я сбирал червонцы И блуждал по незнакомым водам, Где, дробясь, пылали блики солнца. Сколько раз я думал о Синдбаде И в душе лелеял мысли те же… Было сладко грезить о Багдаде, Проходя у чуждых побережий. Но орел, чьи перья – красный пламень, Что носил богатого Синдбада, Поднял и швырнул меня на камень, Где морская веяла прохлада. Пусть халат мой залит свежей кровью, — В сердце гибель загорелась снами. Я – как мальчик, схваченный любовью К девушке, окутанной шелками. Тишина над дальним кругозором, В мыслях праздник светлого бессилья, И орел, моим смущенным взором, Отлетая, распускает крылья. Ноябрь 1907 Носорог Видишь, мчатся обезьяны С диким криком на лианы, Что свисают низко, низко, Слышишь шорох многих ног? Это значит – близко, близко От твоей лесной поляны Разъяренный носорог. Видишь общее смятенье, Слышишь топот? Нет сомненья, Если даже буйвол сонный Отступает глубже в грязь. Но, в нездешнее влюбленный, Не ищи себе спасенья, Убегая и таясь. Подними высоко руки С песней счастья и разлуки, Взоры в розовых туманах Мысль далеко уведут, И из стран обетованных Нам незримые фелуки За тобою приплывут. Ноябрь 1907 «Нас было пять… Мы были капитаны…» Нас было пять… Мы были капитаны, Водители безумных кораблей, И мы переплывали океаны, Позор для Бога, ужас для людей. Далекие загадочные страны Нас не пленяли чарою своей. Нам нравились зияющие раны, И зарева, и жалкий треск снастей. Наш взор являл туманное ненастье, Что можно видеть, но понять нельзя. И после смерти наши привиденья Поднялись, как подводные каменья, Как прежде, черной гибелью грозя Искателям неведомого счастья. Ноябрь 1907 «Мне снилось: мы умерли оба…»
Мне снилось: мы умерли оба, Лежим с успокоенным взглядом, Два белые, белые гроба Поставлены рядом. Когда мы сказали: «Довольно»? Давно ли, и что это значит? Но странно, что сердцу не больно, Что сердце не плачет. Бессильные чувства так странны, Застывшие мысли так ясны, И губы твои не желанны, Хоть вечно прекрасны. Свершилось: мы умерли оба, Лежим с успокоенным взглядом, Два белые, белые гроба Поставлены рядом. 1907 |
