«Всё ясно для чистого взора…» Всё ясно для чистого взора: И царский венец, и суму, Суму нищеты и позора, — Я всё беспечально возьму. Пойду я в шумящие рощи, В забытый хозяином сад, Чтоб ельник, корявый и тощий Внезапно обрадовал взгляд. Там брошу лохмотья и лягу И буду во сне королем, А люди увидят бродягу С бескровно-землистым лицом. Я знаю, что я зачарован Заклятьем сумы и венца, И если б я был коронован, Мне снилась бы степь без конца. Май 1910 Однажды вечером
В узких вазах томленье умирающих лилий. Запад был меднокрасный. Вечер был голубой. О Леконте де Лиле мы с тобой говорили, О холодном поэте мы грустили с тобой. Мы не раз открывали шелковистые томы И читали спокойно и шептали: не тот! Но тогда нам сверкнули все слова, все истомы, Как кочевницы звезды, что восходят раз в год. Так певучи и странны, в наших душах воскресли Рифмы древнего солнца, мир нежданно-большой, И сквозь сумрак вечерний запрокинутый в кресле Резкий профиль креола с лебединой душой. Не позднее мая 1911 В четыре руки Звуки вьются, звуки тают… То по гладкой белой кости Руки девичьи порхают, Словно сказочные гостьи. И одни из них так быстры, Рассыпая звуки-искры, А другие величавы, Вызывая грезы славы. За спиною так лениво В вазе нежится сирень, И не грустно, что дождливый Проплывет неслышно день. Май 1911 Лиловый цветок Вечерние тихи заклятья, Печаль голубой темноты, Я вижу не лица, а платья, А, может быть, только цветы. Так радует серо-зеленый, Живой и стремительный весь, И, может быть, к счастью, влюбленный В кого-то чужого… не здесь. Но душно мне… Я зачарован; Ковер подо мной, словно сеть; Хочу быть спокойным – взволнован. Смотрю – а хочу не смотреть. Смолкает веселое слово, И ярче пылание щек; То мучит, то нежит лиловый, Томящий и странный цветок. Май 1911 Встреча Молюсь звезде моих побед, Алмазу древнего востока, Широкой степи, где мой бред — Езда всегда навстречу рока. Как неожидан блеск ручья У зеленеющих платанов! Звенит душа, звенит струя — Мир снова царство великанов. И всё же темная тоска Нежданно в поле мне явилась, От встречи той прошли века И ничего не изменилось. Кривой клюкой взметая пыль, Ах, верно направляясь к раю, Ребенок мне шепнул: «Не ты ль?» А я ему в ответ: «Не знаю. Верь!» – и его коснулся губ Атласных… Боже! Здесь, на небе ль? Едва ли был я слишком груб, Ведь он был прям, как нежный стебель. Он руку оттолкнул мою И отвечал: «Не узнаю!» Май 1911 Прогулка В очень-очень стареньком дырявом шарабане (На котором после будет вышит гобелен) Ехали две девушки, сокровища мечтаний, Сердце, им ненужное, захватывая в плен. Несмотря на рытвины, я ехал с ними рядом, И домой вернулись мы уже на склоне дня, Но они, веселые, ласкали нежным взглядом Не меня, неловкого, а моего коня. Май 1911 Неизвестность Замирает дыханье, и ярче становятся взоры Перед странно-волнующим ликом твоим, Неизвестность Как у путника, дерзко вступившего в дикие горы И смущенного видеть еще неоткрытую местность. В каждой травке намек на возможность немыслимой встречи, Этот грот – обиталище феи всегда легкокрылой, Миг… и выйдет, атласные руки положит на плечи И совсем замирающим голосом вымолвит: «Милый!» У нее есть хранитель, волшебник ревнивый и страшный, Он отмстит, он, как сетью, опутает душу печалью, …И поверить нельзя, что здесь, как повсюду, всегдашний, Бродит школьный учитель, томя прописною моралью. Май 1911 Куранты любви Вы сегодня впервые пропели Золотые «Куранты любви»; Вы крестились в «любовной купели», Вы стремились «на зов свирели», Не скрывая волненья в крови. Я учил Вас, как автор поет их, Но, уча, был так странно-несмел. О, поэзия – не в ритмах, не в нотах, Только в Вас. Вы царица в гротах, Где Амура звенит самострел. Июнь 1911 |
