Я остановилась так подробно на судьбе В. К. Курнатовского потому, что его судьба была судьбой многих революционеров, отдавших свои силы и жизнь борьбе за освобождение России от самодержавия.

Как только наша маленькая Оля, поправилась, мы, как и было условлено с Владимиром Ильичем, выехали в Омск. Служивший на железной дороге доктор Фролов, муж Ольги Николаевны Фигнер (сестры Веры Фигнер), устроил меня на временную работу в больницу.

С нетерпением ожидали мы весточки от Владимира Ильича. А тот, возвратившись из ссылки, принялся за осуществление задуманного плана. Он разъезжал по городам России, налаживал подпольную работу, подготавливал почву к созданию общерусского партийного печатного органа.

Наконец, в Омск пришло долгожданное письмо. Ильич сдержал обещание и вызывал Пантелеймона Николаевича из Сибири в Россию, в Псков. По дороге туда Лепешинский должен был заехать к Ленину, в Подольск, где в это время жила мать Владимира Ильича с семьей.

Вместе с мужем и дочуркой я доехала до Москвы. Здесь мы на время расстались: Пантелеймон Николаевич направился к Ильичу в Подольск, а я — в Могилевскую губернию, к родным Лепешинского.

Муж впоследствии рассказывал мне, как радушно и гостеприимно встретили его в Подольске и сам Ильич, и вся семья Ульяновых. Ленин ходил вместе с ним по городу, показывая его достопримечательности и окрестности. Снова давние противники подолгу сражались за шахматной доской. Но главное время было посвящено обсуждению будущей партийной работы Пантелеймона Николаевича в Пскове.

Лепешинский становился одним из агентов «Искры», которую было решено издавать за границей. Псковское земское статистическое бюро, сказал ему Ильич, уже осведомлено о Пантелеймоне Николаевиче и ожидает его для работы в качестве статистика.

Работая статистиком, муж должен был конспиративно обслуживать «Искру» — посылать для нее корреспонденции, печатные и рукописные материалы, вести с редакцией шифрованную переписку, получать из-за границы экземпляры «Искры» и другую нелегальную литературу, хранить и распространять ее…

Для ведения подобной работы требовались люди, обладавшие достаточными конспиративными навыками и мужеством. Пантелеймон Николаевич был именно таким человеком. Он без колебаний принял на себя обязанности псковского агента «Искры».

Не откладывая, Лепешинский выехал в Псков и вскоре же приехала туда к нему и я.

Поселившись в Пскове, мы с мужем убедились воочию, какую огромную работу проделал там Ильич. В умах псковских разночинцев, группировавшихся вокруг земского статистического бюро и настроенных либерально, Ильич произвел целую революцию. Даже заведующий бюро, личность весьма аполитичная, не устоял перед обаянием Ленина как автора книги «Развитие капитализма в России», в которой блестяще использована земская статистика.

По мысли Ильича, Псков должен был явиться посредствующим конспиративным пунктом, связывающим заграничный центр с Петербургом. Для этих целей следовало организовать в Пскове социал-демократическую группу, иметь приют для нелегальных, приезжающих из-за границы, и так далее.

Деятельность Ленина, подготавливавшего создание революционной политической газеты, не осталась тайной для полиции; уже началась тщательная слежка. Но в мае 1900 года ему удалось получить заграничный паспорт, и в июле того же года он выехал за границу.

Прошло немного времени — и «Искра» начала выходить. Газета установила тесные связи с организованными Ильичем в России (перед отъездом за границу) центрами искровцев, в том числе и с нами, псковскими искровцами.

В течение примерно трех лет мы знали о том, как живет и как действует за границей Ленин, только со слов искровских агентов, приезжавших из-за рубежа России, и путем переписки с ним самим. Но и то и другое носило в основном деловой характер; и поэтому каких-либо фактов и деталей, связанных с личностью Владимира Ильича в этот период, в памяти не сохранилось. Мы старались добросовестным и подробным образом информировать «Искру» обо всем, что могло представлять для газеты ценность и интерес: о всякого рода фактах эксплуатации рабочих, о революционных выступлениях, забастовках и тому подобном.

Вся секретарская работа по шедшей из Пскова переписке с «Искрой» легла на меня. Я выполняла ее по поручению Пантелеймона Николаевича совершенно самостоятельно. Ключом к расшифровке получаемых писем служило известное стихотворение поэта Надсона:

Это стихотворение я знала наизусть и довольно бегло научилась расшифровывать корреспонденцию. Использовали мы также и обычную переписку, вписывая между строк специальным химическим составом все то, что не должно было стать известным жандармам.

В самой «Искре» секретарскую работу вела Надежда Константиновна Крупская. По многим адресам, указанным ею, мы и посылали наши письма. Они шли по разным направлениям: на Германию, на Бельгию, на Швейцарию, на Францию. И хотя внешне наши корреспонденции представляли собой только обычные письма: перечень семейных новостей, приветы и т. п. — на самом деле в них была заключена та самая взрывчатая сила, которая помогала неуклонно подтачивать царское самодержавие. Долгими ночными часами сидела я над шифровкой и расшифровкой. И до сих пор помнится эта кропотливая, требующая большого терпения работа.

В очередном номере «Искры» в отделе «Почтовый ящик» Надежда Константиновна извещала о получении нашей информации. Встречалась в «Почтовом ящике» такая, например, строка: «2а 3б. Ваше письмо от такого-то числа получено».

Это означало, что наше послание дошло благополучно. В противном случае надо было менять адрес.

Впрочем, иногда, в срочных случаях, когда мы не успевали зашифровать письмо, оно пересылалось в незашифрованном виде; но в нем новости сообщались в таком тоне, который, с точки зрения жандармерии, был совершенно благонамеренным.

У меня сохранился образец такого приема конспирации — одно из писем, которые присылал мне Пантелеймон Николаевич из Пскова в Лозанну в бытность мою там в 1902 году. В этом «благонамеренно» написанном послании говорилось:

«У нас новостей из жизни общественной пока что никаких. Здесь одна из девиц выпущена на свободу, и перед ней, говорят, извинялись — „недоразумение“, мол, вышло. Ходит слух, что в Вильне праздновалось 1-е мая, и всех буянов перепороли, причем — потеха какая — у каждого казнимого спрашивали: „Сколько тебе лет?“ — „Двадцать пять“, — отвечает. Ему всыпают 25 розог. Городовые и дворники садятся ему на голову и на ноги (говорят еще, что при этой операции играла роль какая-то доска, которую клали на ноги, но как это — я не представляю себе) и дерут. И отлично, по-моему, делают, потому — не бунтуй. Какого в самом деле черта им надо… Спасибо фон-Валю — энергичный человек. Были еще демонстрации в Сморгони и Ковне. В этом последнем прохвосты успели поднадуть полицию: она ожидала демонстрацию 18 апреля и была наготове, а они учинили скандал позже. Благодаря этому им удалось с полчаса продемонстрировать, причем перед губернаторским домом, шельмецы, пели революционные песни и пр. В Питере же, слава богу, все тихо».

Несмотря на примитивность этой хитрости, письма все же доходили, служа также информационным материалом для «Искры».

Деятельность социал-демократов, работавших в России на «Искру», требовала, разумеется, материальных средств; нам приходилось заниматься решением и этого вопроса. Частью они составлялись из наших собственных отчислений — правда, очень скромных, — частью из того, что нам удавалось собрать. В России было немало людей, которые хотя и не принимали в борьбе с самодержавием непосредственного участия, но были готовы помочь этой борьбе материально.