«…Алешка жарил на баяне, гремел посудою шалман…»

На корпоративной вечеринке в преддверии Нового года полторы сотни риелторов нашего агентства отрывались в полный рост, откупив ресторан на одной из центральных улиц города.

Прекрасные дамы, как и полагается, были в вечерних туалетах от заграничных кутюрье, а также кутюрщиков и кутюристов местного разлива. Кавалеры тоже не подкачали: наглаженные, накрахмаленные, наодеколоненные, они галантно опаивали своих коллег женского пола шампанским и водкой и выписывали коленца на танцполе, точно пьяные дембеля на сельской дискотеке. Словом, как водится у русского народа, после торжественной части с поздравлениями и речами вакханалия плавно переросла в оргию.

Я попала между Сциллой и Харибдой, то есть уселась за стол между Белорецким и Тумановым, и они, как истинные джентльмены, пытались ухаживать за мной, непрерывно наполняя мой бокал. Оценив свои силы, я поняла, что в таком темпе до конца вечеринки просто не доживу, и ушла от них на «женскую половину». Потом я, шутки ради, пригласила на танец Виктора Сергеевича. Кузнецов был растроган до глубины души вниманием со стороны «юной девы», как он сам изволил выразиться. Он твердил чуть заплетающимся языком, что всегда считал меня самой красивой девушкой в агентстве, но сегодня, по его мнению, я была особенно прекрасна.

Никитин весь вечер ходил по рукам. Сначала он перетанцевал со всеми более или менее привлекательными сотрудницами, а потом к нему прибилась Эвелина Гизатулина, и далее они уже тусовались вместе. Я старалась не подавать виду, что происходящее меня хоть сколько-нибудь волнует. А Эвелина между тем вихлялась в зажигательном танце, время от времени прижималась к Никитину всем своим молодым, полным жизни и огня телом, и ему это, судя по всему, было не так уж неприятно. «Интересно, — думала я, нет-нет да поглядывая в их сторону, — он просто нервы мне мотает, или ему на самом деле нравится эта безмозглая, вульгарная телка?» Хотя, следовало признать, у Эвелины имелось одно неоспоримое достоинство, с лихвой компенсировавшее все ее недостатки: ей было двадцать четыре года. А мне — тридцать два. И Никитину в связи с вышесказанным я нужна была как щучке зонтик.

Время приближалось к полуночи, а народ еще вовсю гудел. Никто даже и не думал расходиться. Коллеги-риелторы и все наше руководство дружно отплясывали под Сердючку. Нечеловеческая музыка. «Хорошо красавицам, они всем нравятся…» Да кто бы сомневался! Я вызвала такси, оделась, взяла сумку и вышла из ресторана. Я больше не могла смотреть на ритуальные пляски Эвелины вокруг Никитина.

Ожидая машину, я немного прогулялась вдоль улицы, чтобы окончательно протрезветь. Сейчас я просто ненавидела свое полупьяное состояние, усталость, Никитина и приближавшийся Новый год. Потом, садясь в темно-синюю «Волгу» с шашечками и фирменным логотипом, увидела, как Вася пытается поймать частника, поддерживая за шкирку совсем не стоявшую на ногах Эвелину Гизатулину.

В агентстве я появилась только в три часа дня, когда все нормальные люди начали потихоньку расходиться по домам — лечиться от похмелья, закупать продукты к празднику и наряжать елки. На мне были теплый свитер и строгие шерстяные брюки, так как на улице со вчерашнего вечера просто нечеловечески похолодало.

Войдя в офис, я тут же заметила, что ни любезного моего Василия Андреевича, ни Эвелины нет на рабочих местах. Что и требовалось доказать. Я повесила шубку в гардеробной, причесалась, выпила кофе в полном одиночестве и отправилась к Ольге Романовне — увольняться. Так велела мне моя девичья гордость. Я не собиралась оставаться с этим типом, Никитиным, не только в одном помещении, но и в одной организации.

Тишкина, выглядевшая на зависть безупречно, хоть вчера и позволила себе наравне со всеми, посмотрела на меня как на идиотку, когда я изложила ей суть дела.

— Алла Константиновна… у меня просто нет слов, — в растерянности произнесла она.

Мне, конечно, было неудобно, что я по недомыслию поставила такого уважаемого человека в сложное положение, но тем не менее подтвердила свое намерение. Чего уж там — умерла так умерла.

— В нашем государстве нет крепостного права, и я не могу силой удерживать вас на рабочем месте. Но мне ведь можно хотя бы поинтересоваться причиной, подтолкнувшей вас к такому решению?

Я замялась, не зная, что сказать. Надо было как-то подготовиться к подобному разговору, хотя бы придумать какую-нибудь причину, желательно вескую. Я чувствовала, что выгляжу очень глупо.

— Насколько я осведомлена, дела ваши сейчас идут как нельзя лучше. В последнее время вы провели подряд шесть крупных сделок и принесли агентству хорошую прибыль, а себе, естественно, хорошую зарплату. Да и осень у вас прошла очень результативно. К тому же вы наработали большую эксклюзивную базу. Так в чем же дело? Неужели всему виной эти глупые сплетни о вас и Василии Андреевиче?

При упоминании о Никитине меня изнутри обдало жаром, и я почувствовала, как вспыхнули мои лицо и уши.

— Ольга Романовна, — взмолилась я человеческим голосом, — прошу вас, не мучайте меня…

— Аллочка, я бы вас отпустила с легким сердцем и наилучшими пожеланиями, если бы вы были никудышным риелтором и за полтора года так ничему и не научились. Но я была бы плохим руководителем, если бы вот так, запросто, позволила себе разбрасываться результативными сотрудниками. Хотя, может быть, вы решили перейти в другое агентство? Ну, тогда… что ж…

Мне вдруг стало так стыдно! Это не она меня, это я терзала самым беззастенчивым образом ни в чем не повинного человека! Но даже осознание этого не останавливало меня, и я продолжала гнуть свою линию с поистине ослиным упрямством.

— Я вообще больше не хочу работать в сфере недвижимости, — сказала я, в глубине души понимая, что это вранье, и вру я в первую очередь самой себе.

Тишкина беспомощно развела руками.

— Ну, если уж человек с явными способностями и предрасположенностью к профессии не хочет заниматься недвижимостью, то на нашей отрасли, наверное, следует поставить крест, — разочарованно произнесла она.

Ах, Ольга Романовна, матушка вы наша, голубушка, если бы вы только знали, как у меня защемило в душе при этих словах! Что я буду делать без этой работы с непрерывными экшен и драйвом, падениями и взлетами, успехами и поражениями!

— Простите меня, Ольга Романовна, — пробормотала я, уязвленная и сконфуженная, со слезами раскаяния на глазах.

Тишкина ласково погладила меня по плечу.

— Вы просто измотаны. Шутка ли, проделать такую работу! Я все понимаю, Аллочка. Давайте так: не будем пока принимать скоропалительных решений. Впереди рождественские каникулы. У вас будет целых две недели, чтобы как следует отдохнуть и подумать. А теперь идите-ка домой, я прощаюсь с вами до одиннадцатого января. Но только до одиннадцатого. Хорошо?

— Хорошо, Ольга Романовна. Спасибо вам. Большое вам спасибо.

— С наступающим вас, Аллочка.

— И вас, Ольга Романовна…

Перед тем как по совету Тишкиной пойти домой, я решила немного поправить здоровье, а то от всех этих шекспировских страстей и беспробудного пьянства у меня разболелся желудок.

Я вошла в кухню и пошарила в холодильнике на предмет наличия какого-нибудь кисломолочного продукта. Тем временем позади меня открылась дверь, и кто-то вошел, но я, наливая кефир в кружку, не обратила на вошедшего внимания: мало, что ли, народу работает в нашем агентстве? Зато как же я перепугалась, когда что-то неопознанное пощекотало мое ухо! Едва не расплескав кефир, я обернулась и увидела Никитина с ярко-красной розой на длинной ножке, которую он рассеянно вертел в руках.

— «Это вам, доктор», — сказал он и протянул мне цветок.

То была фраза из моего любимого анекдота про визит пациента к проктологу, который мне когда-то рассказывал Васька, но, несмотря на его игривое настроение, я даже не улыбнулась. И эта его пошлая роза не произвела на меня никакого впечатления. Я выпила кефир, с наслаждением растягивая паузу, и попыталась уйти. Но Никитин преградил мне дорогу.