В клубе мы довольно быстро накирялись. Мы пили текилу, как положено, с лимоном и солью, и к разгару вечеринки я уже была в таком состоянии, что не смогла бы отличить главпочтамт от крематория. Вася тоже захмелел, но значительно меньше, чем я, и очень бережно поддерживал меня в танце. Потом мы долго ехали в такси, и я, убежденная, что меня везут домой, даже задремала у Васьки на плече, нимало не смущаясь от того, что его большая горячая ладонь лежит на моем бедре. По пьянке-то чего только не бывает… но завтра я ему, охальнику, задам!

Внезапно я проснулась, почувствовав, что не только никуда не еду, но даже не нахожу под ногами твердой почвы. Открыв глаза, я с облегчением поняла, что все в порядке. Просто Вася нес меня на руках к подъезду, вынув мое неуправляемое тело из машины. Такси уехало. И вдруг я, протрезвев, обнаружила, что это вовсе не мой дом, не та панельная пятиэтажка, где находилась моя квартира. Я увидела прямо перед собой бесконечно длинный, точно Великая Китайская стена, девятиэтажный дом со множеством подъездов, и меня охватила паника.

— Вася! Это же не мой дом! — в ужасе закричала я.

— Я знаю, — спокойно ответил Никитин и поставил меня на ноги. — Это мой дом.

Он принялся подтирать у меня под глазами расплывшуюся от снега тушь, пристально изучая мои черты, и вдруг, наклонившись совсем близко, поцеловал меня. Я не стала сопротивляться, напротив, привстала на цыпочки, обвила его шею руками и буквально повисла на нем. Оказывается, именно этого я всегда и хотела, только боялась себе признаться.

То, что мы вытворяли потом, просто не имеет названия. Сначала целовались в подъезде, и в лифте, и возле входной двери, пока Вася лихорадочно искал ключи в своих карманах. Мы не могли оторваться друг от друга или остановиться, — просто безумие какое-то. Я, сама не своя, набрасывалась на Никитина, как законченная нимфоманка. Но у меня было оправдание: я слишком долго его ждала. Так долго, что перестала мечтать, даже научилась относиться к нему как к сослуживцу. И вот сейчас это мое неудовлетворенное желание, которое долгое время сдерживалось, вырвалось из заточения, и я ничего уже не могла с собой поделать. Я могла только упиваться, как текилой, тем, что этот большой, обожаемый мною мужчина наконец-то принадлежит мне, а я — ему, эта ночь, вся, без остатка, — наша, и мы можем делать друг с другом все, что захотим.

Когда я с трудом, точно гоголевский Вий, подняла тяжелые, опухшие веки, увидела, что за окном совсем светло. Это означало, что уже наверняка около десяти утра, а я до сих пор не на работе. Ужасная мысль о позорном увольнении за прогул пронзила меня, словно удар током, и я попыталась волевым усилием поднять свое тело с кровати.

Господи, как же у меня болела голова! Нет, не голова — башка, ибо иначе и нельзя было назвать этот тяжеленный шарабан на плечах. Знакомо ли кому-нибудь такое чувство, будто в голову… вонзили, к примеру, шило?..

Я с трудом села на измятой постели и осмотрелась. Мне на глаза попался мой лифчик, свисавший с тумбочки. Потом я увидела бриджи с блузкой, валяющиеся на бежевом ковролине. Рядом с моими вещами лежали Васины джинсы. Из штанин выглядывали синие носки. Господи, Вася, что же мы с тобой, дураки пьяные, натворили!

Я находилась в спальне одна. Но наличие поблизости предметов мужского гардероба, а также характерная вмятина на второй подушке свидетельствовали о том, что все произошедшее этой ночью сном являться не могло, как бы я ни старалась убедить себя в обратном. Пошарив под кроватью, обнаружила там свои скомканные трусики.

Мало-помалу приходя в себя, я встала, обошла кровать, чтобы собрать свои разбросанные вещи. Мой взгляд задержался на зеркале, точнее, на туалетном столике из толстого стекла. Он был пуст, хотя еще несколько дней назад тут, наверное, стояли и лежали разные дамские причиндальчики: кремы, лосьоны, разноцветные лаки, щипчики для маникюра, духи в затейливых флакончиках и т. п. Вера ушла, забрав все это в свою новую жизнь, забрав теплоту и любовь, а я бессовестно воспользовалась ситуацией и охмурила по пьянке ее растерянного, брошенного мужа. Хотя… кто кого охмурил — вопрос вообще-то спорный.

Облачившись в свои помятые одежды, я робко вышла из комнаты, чтобы умыться. На кухне пел магнитофон, я заглянула туда и увидела Васю в махровом халате с капюшоном. Он строгал копченую колбасу, а изо рта у него торчала тлеющая сигарета. Сам собой отключился, вскипев, белый чайник фирмы «Бош», его тихий щелчок прозвучал в моей контуженой головушке точно выстрел, и я вздрогнула. Никитин, увидев меня, растрепанную, заспанную, выглядящую, по моим меркам, чудовищно, нимало не смутился.

— Кушать подано. Садитесь жрать, пожалуйста, — сказал он и затушил окурок в пепельнице.

Сам Василий выглядел значительно бодрее меня, и, казалось, совсем не страдал ни от похмельного синдрома, ни от угрызений совести. В его коротких пепельных волосах осталось перо от подушки, а чуть припухшие глаза смотрели с завидным оптимизмом.

На небольшом кухонном столе были расставлены блюдца с аккуратно нарезанными сыром, колбасой и хлебом, масленка с большим куском желтого подтаявшего масла, сахарница, банка растворимого кофе, две чашки. На плите скворчала яичница. Я поняла, что, если съем хоть кусочек, меня тут же вывернет наизнанку. Прислонившись к дверному косяку, жалобно произнесла:

— Можно воды?..

Вася открыл холодильник, достал большую пластиковую бутылку с минеральной водой, наполнил почти до краев высокий стакан и протянул мне.

Ледяная жидкость, очень резкая от газа, бьющего в нос, точно бритвой полоснула изнутри по моему пересохшему горлу. Я тем не менее залпом выпила целый стакан и выпила бы еще, но решила не злоупотреблять гостеприимством. Никитин с сочувствием наблюдал, как я поправляю здоровье. Я вернула ему стакан и, кашлянув, спросила:

— Который час?

— Половина одиннадцатого.

— Ужас. Мне же на работу надо.

— Мне, заметь, тоже, — усмехнулся мой коварный соблазнитель. — Да ты не переживай, Алюсь, я уже позвонил Тишкиной.

Мои рефлексы на данный момент были по вполне понятным причинам несколько заторможены, однако при упоминании фамилии начальницы меня захлестнула волна благородного возмущения. Он позвонил Тишкиной! Вы только полюбуйтесь на него!

— И что ты сказал Ольге Романовне?

Никитин со своей кошачьей ухмылкой обнял меня за талию.

— Я сказал Ольге Романовне, что у нас с тобой была сегодня брачная ночь, что мы при всем желании ну никак не можем участвовать в рабочем процессе, и потребовал отгул. По-моему, мы имеем на это полное право.

Я убрала его руки, отстраняясь.

— Мне надо ехать домой.

Мой сиплый голос прозвучал довольно холодно, и Вася, хмыкнув с досадой, пустился в полемику:

— Алка… ты как маленькая… это же шутка! Ничего такого я про нас Ольге не говорил. Сказал, что мы приболели.

— Вместе, да? В одной квартире?!

— Это с ума по отдельности сходят, а гриппом как раз вместе болеют. Алюсь, ну хватит, — тихо произнес он примирительным тоном, снова привлекая меня к себе. — Никуда ты не поедешь. Садись давай за стол, будем кофе пить, колбасу есть… у нас целый день свободен. Я вечером сам тебя домой отвезу, если тебе так туда приспичило. Ну что с тобой?

— Вась, я все-таки поеду, — твердо ответила я.

Никитин как-то тяжело, по-стариковски, вздохнул и отвернулся к окну.

— Как угодно, — сухо произнес он.

Я вышла из кухни в коридор и принялась обувать свои узкие сапоги из дешевого, под лакированную кожу, текстиля. Если я быстро не поймаю такси, то ноги у меня наверняка застынут. Словно угадав мои мысли, в коридоре появился угрюмый Вася.

— Дать тебе денег на такси? — спросил он.

— Спасибо, у меня есть.

Стараясь не смотреть на Никитина, я схватила с вешалки свою норковую курточку и сумку, стремительно выскочила на площадку и вызвала лифт. Его двери тут же раздвинулись перед моим носом. Я вошла в кабину и, пока ехала с восьмого этажа на первый, успела застегнуть куртку и даже накрасила губы, мысленно посетовав на то, что так и не удосужилась умыть свою бесстыжую похмельную морду. Сравнительно быстро поймала машину и уже через полчаса была дома.