Но и эти весьма трудоемкие отработочные повинности в XVI в. нередко переводились на деньги: «впред тех волостей и слободок и оброчных деревень хрестьяном того езу не бити и езового двора не делати. А давати им за езовое и за дворовое дело Колищевские слободы хрестьяном с сохи по гривне»[477].
Очень часто крестьянам вменялось в обязанность участвовать в княжеских зимних ловах на самой тяжелой работе: бить проруби во льду. Повинность эта так и называлась – «поледное» или «подледное». О ней говорится, например, в грамоте великого князя Ивана Васильевича III вотчиннику Глядящему (1487 г.): «також ни езов моих, великого князя ни поледнего не бьют»[478]. Крестьяне обязаны были также давать княжеским слугам, приехавшим на ловлю, снасти. Иногда князь отказывался от этого права в пользу монастырей или других феодалов. «Коли мой подлещик поедет на меня, на великого князя, рыбы ловити, – сказано в грамоте Ивана III Спасо-Евфимиеву монастырю (1462–1464 гг.), – и он в монастырских озерах и в заводях на меня рыбы не ловит, и невода у них и их людей монастырских на ловлю не емлет»[479].
К числу мелких поборов относилось «езовое», бравшееся за проход судов сквозь княжеские езы (а не за ловлю в езах, как думают составители АСЭИ), что становится ясным из текста Жалованной грамоты тверского князя Михаила Борисовича Кирилло-Белозерскому монастырю (1471–1475 гг.): «И вы, мои мытники, …не имали бы есте съ игуменова кутчины, и съ его лодеи, и съ его наимитовъ ни мыта, ни тамги, … ни езового, ни иных никоторых пошлин»[480]. Рыболовство же в езах облагалось другим издольным побором, получившим название: «ночь княжа в езу»[481]. Например, белозерский князь Михаил Андреевич освободил от него (1435–1447 гг.) участки в езах на Шексне Ферапонтова монастыря: «и ловцы его ловят на Белеозере, и на Прутьище на Осиновом, и в Шоксне, и что у них в езех участких, ино им не надобе рыбное, ни ночь княжа»[482].
Таким образом, среди государственных повинностей и пошлин, связанных с рыболовством, в конце XIV–XV в. наблюдался определенный разнобой: существовали повинности отработочные («бить езы», поледное, ходить на невод, волочить затоны, озеро; ставить езовые и рыболовные дворы и т. д.) и издольные (рыбное, рыбный оброк из части улова, ночь в езу, ловить неводом ночь на князя и т. д.), а также собирались пошлины на провоз рыбы в судах и на возах, за торговлю ею на базарах и ярмарках. Характерным было сочетание издольных поборов с барщиной. Но к XVI в., а особенно к его середине рыбный оброк постепенно унифицируется, становится нормированным, вытесняет прочие виды повинностей и, наконец, обнаруживает явную тенденцию к переходу в денежную ренту. Не приходится сомневаться, что за этими превращениями скрывались серьезные сдвиги в социально-экономическом развитии Руси в целом и в характере рыбного промысла в частности, товарная сторона которого приобретала всё большее значение.
В разделе, касающемся истории и организации рыбных промыслов в частновладельческих хозяйствах, нам приходилось отмечать настойчивое стремление духовных и светских феодалов на протяжении XII – начала XVI вв. к расширению за счет захвата и освоения новых рыбных угодий этой отрасли своей экономики. С другой стороны, рыболовство успешно развивалось и в крестьянских хозяйствах, заняв там в некоторых областях Руси особо видное место.
Рыба в составе феодальной ренты, получаемой землевладельцами, постоянно упоминается в источниках. Таким образом, повинности в пользу собственника, связанные с рыболовством, были двоякого рода. Во-первых, подвластное население непосредственно привлекалось к участию во владельческих промыслах. Во-вторых, часть продукции собственно крестьянского рыболовства изымалась в числе поборов за пользование рыбными угодьями. Есть все основания относить происхождение и тех и других еще к домонгольскому времени, к эпохе становления и формирования феодальных вотчин. Однако их взаимосвязь и структура в столь ранний период ввиду малочисленности наших источников прослеживаются слабо. Можно полагать, что основную массу рыбной продукции вотчинник получал тогда со своих ловищ, обслуживавшихся челядью. Исследователи справедливо указывают, что в это время «владельческое хозяйство имело более важное значение, охватывало не только подсобные отрасли хозяйства, но и хлебопашество»[483]. Со временем последнее потеряло свое значение (барская запашка вновь увеличивается лишь с XVI в.[484]), но промыслы, наоборот, всемерно поддерживались и расширялись.
Несомненно, претерпели серьезную трансформацию и всякого рода феодальные повинности. К изучению этого процесса на примере рыболовства нам следует сейчас приступить. Сравнив полученные результаты с аналогичными материалами по великокняжеским и государственным землям, возможно, удастся нащупать и некоторые общие закономерности.
Внимание исследователей не раз привлекала Уставная грамота митрополита Киприана владимирскому Царевоконстантиновскому монастырю (1391 г.)[485]. В этом документе дан перечень феодальных повинностей, которые сироты – монастырские крестьяне – должны были нести в пользу игумена и братии. Многие из них непосредственно касаются рыболовства. Прежде всего крестьяне были обязаны: «ез бити и вешней и зимней, сады (садки? – А. К.) оплетать, на невод ходити, пруды прудить, …истоки… забиваты». Кроме того, им полагалось изо льна игумена прясть сежи и дели неводные наряжать. Все эти повинности – отработочные. Иными словами, зависимые крестьяне постоянно привлекались к непосредственному участию в монастырских ловлях («ходити на невод»), оборудовали ловища соответствующими сооружениями («ез бити зимней и вешней», «пруды прудить», «истоки забивать»), а также снабжали монастырь рыболовными орудиями («сежами» и «делями»). Таким образом, основную массу рыбы Царевоконстантиновский монастырь в конце XVI в. получал со своих собственных промыслов, где использовался труд зависимых крестьян. Можно лишь предположить, что какая-то часть рыбы попадала к игумену в качестве обязательного приношения к праздникам: «А на велик день и на Петров день приходят к игумену, что у кого в руках».
Думается, очерченный круг крестьянских повинностей, повинностей трудом во владельческом промысловом хозяйстве, был характерным для XIV – начала XV в.
Но есть в нашем распоряжении и другие факты, свидетельствующие о наличии издольного оброка. Большой интерес представляет берестяная грамота № 99 (XIV в.)[486]: «Паапоклоно о… рика к Онцифору. Прикажзиваеши про риби, а мни смедри не платя без руоба. А ни посла еси цоловека да грамотоу. А сто оу тебе недоборе стари, пришли зеребе». Л. В. Черепнин истолковывает содержание письма как ответ некоего управляющего черносошными рыболовными угодьями на требование посадника Онцифора собрать со смердов государственный рыбный оброк[487]. Более вероятным, на наш взгляд, являлось совместное (по жребьям) владение смердами и Онцифором какими-то рыболовными угодьями. В Новгородских писцовых книгах нетрудно найти множество сходных случаев. «А в озере Вельевском им (4 боярщинам. – А. К.) четь, а с тое четверти дают им рыболови с невода пятую рыбу»[488]. Так и Онцифор приобрел права (возможно, перекупил или докупил) на часть (жребьи) рыболовных угодий. Ловившие там рыбу крестьяне должны были теперь делиться с ним уловом. Однако они отказываются это делать без грамоты, подтверждающей новый раздел (розруб) угодий (повинностей. – А. К.), а также платить старые недоборы, пока посадник не пришлет свои «жребьи», т. е. письменное свидетельство о принадлежавших ему долях.
