Оброк рыбой поступал, конечно, и феодалам-вотчинникам. Недаром в данных грамотах XII в. князей Мстислава Владимировича и Всеволода Мстиславовича Юрьеву монастырю, Изяслава Мстиславовича Пантелеймонову монастырю, а также в грамоте Варлаама Спасо-Хутынскому монастырю рядом с земельными пожалованиями даруются ловища, тони и колы в реках[461]. По всей вероятности, крестьяне монастырских сёл привлекались к участию в рыбной ловле, обязаны были поддерживать в порядке рыболовные сооружения и отдавать в пользу землевладельцев какую-то часть своих уловов. Однако установить конкретные формы и размеры повинностей не позволяет состояние источников.
Думается, всё же поступления рыбы в виде феодальной ренты были невелики. Основную ее массу землевладельцы получали со своих собственных ловищ, обслуживавшихся челядью.
Таким образом, уже в домонгольской Руси мы встречаем рыбу и в составе натурального обеспечения (корма) правительственных агентов, и среди государственных податей, и, наверное, в оброке натурой, взимавшемся феодалами-вотчинниками с подвластных им крестьян. Существовали также отработочные повинности, связанные с владельческим рыболовством.
Вопрос о соотношении количества продуктов (в том числе и рыбы), производившихся в собственно вотчинном хозяйстве и доставлявшихся феодалам через эксплуатацию путем оброчной системы крестьянских хозяйств, остается открытым. Ряд косвенных фактов заставляет отдать предпочтение первым и полагать, что продуктовая рента находилась еще в зародышевом состоянии[462].
Начиная со второй половины XIII в. сведения о феодальных повинностях, ложившихся тяжким бременем на плечи населения русских земель, постепенно приобретают массовый характер. Исследователи насчитывают около двухсот наименований только специфически крестьянских повинностей и поборов[463]. Многие из них касались рыболовства.
Одним из специальных поборов в пользу великих или удельных князей было «рыбное»[464]. Так, в жалованной грамоте можайского князя Ивана Андреевича Ферапонтову монастырю на деревню Крохину (1434–1435 гг.) говорится: «ино тем всем его людем на надобе моя дань на десять лет, ни которая пошлина ни рыбное»[465]. Другие акты позволяют установить порядок сбора «рыбного». «Мои рыбники с ыгумновых неводов и съ его людеи неводов, колко игумновыхъ неводов ни буда, за рыбное емлютъ с невода по двадцети белъ, как и су горожан емлют», – сообщается в грамоте белозерского князя Михаила Андреевича, данной Кирилло-Белозерскому монастырю (1476–1482 гг.)[466]. Здесь денежный взнос заменил, по-видимому, прежние отчисления натурой.
«Рыбному» Белозерского и Вологодского уездов идентичен, надо полагать, рыбный оброк, взимавшийся представителями великокняжеской администрации с различных снастей и ловель в других древнерусских землях. «А збирати старостам и целовальником тот рыбный оброк с рыбных ловцов с их рыбных ловель с неводов, и с кереводов, и с сетей, о со всяких ловель, хто какими ловлеми учнет с озере Селигере рыбу ловити, а не по пашне, а не по двором, и не по сохам, и не по тяглу, и не по животом», – объявляется в выписи из книг рыбной ловли (1557 г.) в озере Селигер.
Размеры этого оброка определялись применительно к местным условиям (пятая, шестая, десятая рыба; «пятнадцать сущик да по пяти пластей» с чаща или «с невода по десяти рыб в стрелу» и т. д.). Важно другое: рыбным оброком облагались все ловцы (если им не давались льготы), независимо от их правового положения[467]. «А кто имеет рыбу ловити на моем озере на Переславском и на Вексе неводом, или сетью, или бредником, или иною рыбною ловлею, – говорится в Уставной грамоте (1506 г.) великого князя Василия Ивановича переславским рыболовам, – мой ли кто великого князя, или митрополичь, или боярской, или монастырской, и те все потянут в мою поварню великого князя с моими рыболовами во всякие проторы»[468].
Таким образом, рыбный оброк («рыбное») взимался с людей, ловивших рыбу в угодьях, не огражденных от податей иммунитетными правами. Сумма его иногда сразу определялась центральной властью, а рыболовы лишь раскладывали ее между собой соответственно снастям. В других случаях оброк взыскивался представителями княжеской администрации на месте в установленных размерах с каждого вида рыболовных снарядов или же в пользу князя отчислялась заранее оговоренная часть улова.
Всё это свидетельствует о широком распространении рыболовства на Руси, благодаря чему рыбный оброк оказался в числе важных государственных податей, а невод и другие снасти стали наряду с сохой, плугом, кожевническим чаном, кузницей и т. п. единицами обложения.
Рыбный оброк фиксировался в специальных книгах (например, по вышеупомянутым озерам Селигер и Плещеево). Причем в них скрупулезно перечислялось: сколько, каких рыб, в каком виде и когда требовалось доставлять княжеским сборщикам. Однако в имеющихся документах XV–XVI вв. четко улавливается стремление заменить натуральные поборы денежным взносом: «А не велит государь на которой год взятии рыбою, а велит взять за рыбу деньгами…, им давати за зимний лов за всю рыбу дватцать полтретья рубля»[469]. О важном значении для пополнения казны этих поступлений позволяют судить крупные суммы денег, сбиравшиеся с некоторых водоемов (например, с того же Селигера в середине XVI в. за вешний, осенний и зимний ловы вместе взималось 101 рубль, 7 гривен, 10 денег[470], а с Галичского озера только за летнюю ловлю получали 301/2 рублей[471]).
Пути трансформации рыбного оброка можно исследовать, сравнивая материалы Новгородских писцовых книг конца XV в. (около 1495 г.) с данными выписи 1557 г. по озеру Селигер. В первом случае оброк носил еще явно издольный характер: «Да на князя же ловили зиме по первому льду семью неводы в Селигере озере двадцать и три тони… Да с тех же семи неводов давали князю с невода по десяти рыб в стрелу. А сколько будет чащов зиме, и они ловили на князя в Селигере озере по первому льду две тони… Да с чаща шло князю по пяти рыб в стрелу»[472]. Спустя немногим более 50 лет картина уже иная: оброк стал нормированным (за тот же зимний лов «с озера ж с Селигеря давати им царю и великому князю… сто щук четырепядных, да двесте щук трехпядных, да триста щук двупядных и меньши; сто судоков трехпядных, да двети судоков полутретьи пяди, да триста судоков полуторы пяти и меньши; да двадцать лещей полутретьи пяди, да тридцать лещей двупядных, да пятьсот лещиков полторы пяди и меньши; да десять четвертей мелкые всякые рыбы»[473]) с возможной заменой рыбы деньгами. Показатель роста товарно-денежных отношений – налицо.
Помимо единого рыбного оброка существовали в разное время и другие повинности, в частности, отработочные. Среди них особо тяжелой было «езовое дело»[474] (см. главу III), иначе фигурирующее в источниках под термином «ез бити»[475]. Освобождение от него рассматривалось как большая льгота: «и тем людем пришлым на десять лет не надобе никоторая моя дань, ни нищая белка, ни подвода, ни ям, ни томга, ни мыт, ни костки, ни восмъничье, ни весщее, ни езовое, ни побережное», – говорится в Жалованной грамоте (1423 г.) великого князя Василия Дмитриевича Нижегородскому Спасо-Благовещенскому монастырю[476].
