Мужик перекрестился и побежал так быстро, как позволил ему хронический ревматизм. Он ни разу не оглянулся — я следила.

Тучи набежали на голубое, до некоторых пор безоблачное небо. Вот и как потом обижаться на суеверный и наблюдательный народ, который уверяет, что как только я появляюсь на пороге, Эндимион и Акидон прячутся и киснет молоко?

Самое пикантное, что у меня даже нет оружия, чтобы защитить свою собственную шкуру.

Всю ночь я ворочалась у костра, но так и не сомкнула глаз. Близилась анархия смерти. Предотвратить нельзя, смириться не получалось. Подкладывала хворост, ворочала тяжелые мысли.

К рассвету я приняла решение больше не откладывать, а идти домой, в Чарующий лес. Всех не предупрежу, а если еще чуть задержусь, то удача отвернется от меня. Собравшись в дорогу, я с первой зарёй, по росе, свернула на медвежью тропку, на данный момент самую безопасную из возможных дорог.

Я шла напрямик вторые сутки, стараясь держаться под сенью деревьев. Вчера, ближе к ночи наступило то время, когда стало неважно по какой дороге идти. Ватага голодного зверья затопила каждый лес, овражек и укромную тропку.

От избы меня отделяла Крутейка, мелководная речка, и поле — рукой подать. Только на душе тоска и сосущая безысходность. Предчувствие, в котором мне не хочется разбираться.

Мне очень хотелось наплевать на конспирацию и полететь. Пускай полет забирает много сил, зато я очень быстро окажусь в своем родном лесу. И все же я шла пешком. Мало ли кто может прятаться в кустах или землянках, которые так уважают мужики — охотники и грибники. И если от зубов и когтей чужеродных тварей я спасусь, то от молвы и суеверных домыслов сельчан за всю жизнь не отмоюсь.

В лесу пахло грибной сыростью, а воздух, за счет близости родниковой воды, приятно холодил лицо и руки. Пели птицы, жужжали мухи, световые блики прыгали по гуще крон — лес жил обычной жизнью, как будто ничего не случилось.

Крутейка, располагалась в пышных зарослях ижг, обхвативших её со всех сторон плотным селадоновым навесом. Бурлящая речушка жизнерадостным потоком неслась вдоль леса, за что и нарекли её Крутейкой. Вода в ней была настолько чиста и прозрачна, что можно было с моста рассмотреть цвет мелких гладких камней на дне. Одно из моих любимых мест.

Деревянный мост уцелел. Приятная новость, казалось бы. Но беспокойство кисло шевельнулось в душе.

Продравшись сквозь жгучую, во весь мой рост крапиву, я выбралась на освещенную Эндимионом и Акидоном поляну. Идти стало легче и приятнее, но я замедлилась. Поляна представляла собой папоротниковую долину, перемеженную кое-где березами.

Сквозь просветы в листве мелькнула черная тень. Вторая, третья… Сердце тревожно застучало в груди. Ну, вот, и встретились.

Я нырнула в папоротник и осмотрелась. Пушистые листья, покачиваясь, сомкнулись над головой. Мое хлипкое укрытие выдавало утихающее колыхание веток. Из сухой красной земли бесконечным частоколом торчали стебли, открывая совершенно безобидный вид. Можно было утешиться тем, что твари не нашли своей добычи, но тяжелый запах резал нюх. Он пока не перешел в стадию невыносимого, но одно его наличие говорило о многом.

Рассекая воздух мощными крыльями, и крича высоким и протяжным голосом, срывающимся на зубодробительный писк, высоко над головой пронесся птерозавр. Сделав пару кругов, он затих.

Папоротник растянулся локтей на сто. Очень ненадежное укрытие. Прятаться, сидя на месте, в нем, в принципе, можно. А вот передвигаться незаметно — нет. Вспомнив, о милых карнолинках[12] с острыми зубами, уважающих икроножные мышцы, я выбрала перемещение ползком.

Папоротник был высок, пышен. Стебли его сидели достаточно редко, чтобы пытаться их обползать, не задевая. В просветах виднелись белые стволы.

Луг, некогда радовавший глаз высокой сочной отавой, превратился в место кровавой сечи. Трава втоптана в грязь, земля в глубоких следах и лужах крови. Я покачнулась: ноги стали ватными, а тело налилось свинцовой тяжестью.

Около тридцати бойцов сложили головы на гостеприимном поле. На шестерых солдат приходилось по одному убитому ящеру.

Над истоптанным полем, в ста саженях от меня, кормились птеродактили[13]. Одиннадцать тварей.

Битва, разыгравшаяся под Крутейкой, не была грандиозной по количеству солдат и оружия, не была решающей. Взвод схватился с тварями на смерть, сознавая, что помощи не будет — неоткуда ей было взяться. Только не кому было отдавать честь героям.

От птеродактилей меня загораживал сосновый перелесок, окованный пышными кустами. Куда я спешно направилась, стараясь особо не всматриваться в изуродованные тела.

В паре шагов, отброшенный в ходе сражения, валялся арбалет. Мешок с болтами пришлось снимать с трупа. Выстрелить? Убить одного, еще пятерых-шестерых. Против одиннадцати птерозавров мне не выстоять, даже будь я с Фортуной в родстве.

Среди кучи мертвых тел показалось смытое движение. Кажется, я схожу с ума, если трупы начинают шевелиться. Из той же стороны донесся еле слышный стон.

Не рассчитывая на собственную хладнокровность к резким запахам, я заткнула нос рукой. Дыша ртом, я все равно ощущала едкий запах разложения. Мухи беспокойным выводком ползали по телам, подпрыгивая шевелящейся черной тучей, перелетали на более лакомое место.

Над телами прозрачно-белым огоньком свечи болтались души: слепые и безмолвные, безучастные к происходящему и замкнутые в своем мирке. Души были не успокоившиеся — они страдали и отказывались шагнуть в новую жизнь. Если они продолжат упираться, то превратятся в проблему для тонких уровней планеты. Которую нужно решать кардинально и желательно в зародыше.

При удачном стечении обстоятельств через три дня души утилизируют. А пока… Они ведь никому не мешают?

За белесыми тенями просвечивался блеклый зеленоватый отсвет живой души. Подобравшись поближе, я всецело смогла оценить плачевность состояния воина. Удивительно, что с такими ранами, разбороздившими полгрудины, он до сих пор жив. Над телом бесстрастно парил ангел смерти. Он никуда не торопился. Не пытался выманить душу покоем. Просто ждал. Все правильно, ведь в его запасе была вечность.

«И давно ты здесь?» — я мысленно обратилась к ангелу. Ответа не последовало. Еще бы! Разговаривать со смертной — неслыханная глупость. Да и мне заводить беседы с ангелом смерти — глупость не меньшая.

Человеку осталось жить около часа… может, меньше. Можно попытаться вылечить его, но исцелить полностью за один раз… Ладно, допустим, подлечу я его, а что потом? Как я смогу перетащить его через поле, кишащее птерозаврами, незаметно? Риск слишком большой — не разумно. Предположим, мне каким-то чудом удастся его дотащить до избы. Но не факт, что он не скончается у меня на постели. Тем более ангел смерти уже пришел по его душу. Похоже, заждался даже.

Я дотронулась до призрака, провела сквозь. Рука без препятствий окунулась в серую тень, не встревожив ледяного спокойствия.

— Уходи. Его время не пришло еще.

— Нет, пришло… — прозвучал холодный голос у меня в голове.

Уже потому, что он сутки продержался между жизнью и смертью, отчаянно карабкаясь обратно в эту жизнь, заслуживало уважения. За смелость и упорство, ему надо дать шанс. К тому же, совесть моя сможет спать спокойно, не терзая меня угрызеньями.

Молодой мужчина, лет тридцати, может меньше. Сейчас трудно точно определить. Половина лица была залита спекшейся кровью. Сквозь шматки грязи, пленку крови просматривались светлые пряди волос. Голова цела, руки-ноги, хоть и покусаны, но на месте.

По грудной клетке проходили две широкие борозды, от косой мышцы живота до большой фудной мышцы. Сердце не задето. Легкое повреждено: рваный порез шел от косой щели до нижней доли правого легкого. Вторая рана задела печень, частично — слепую и ободочную кишки. Реберная дуга треснула, раскрошившись. Три ребра сломаны: пятое, шестое и седьмое. Дополняли картину разорванные пояснимные артерии. Как следствие, внутреннее кровоизлияние.