Изабелла получила подтверждение этому, когда она, устав от портных и парикмахеров, вышла подышать перед обедом свежим воздухом и погреться на слабом зимнем солнышке. С дворцового двора смели весь снег и вывели из конюшни прекрасного мерина, которого сэр Джон Геннегау подарил своему будущему родственнику — молодому английскому королю. Нужно было осмотреть сбрую, чтобы конь хорошо выглядел во время завтрашней процессии. По просьбе старшего грума Нед уселся на него, и все осматривали сбрую и вышитую бархатную попону. Он ездил на нем по кругу. Вокруг стояли его друзья, оруженосцы и грумы, они осматривали коня и всадника, делали замечания, давали советы. Лорд Беркли, которого Нед полюбил, вышел вперед, когда королева и некоторые из ее дам спустились вниз.

— Мадам, эту лошадь только что приручили, и она очень высока в холке, но я уверен, что Его Высочество сможет справиться с ней даже среди кричащей толпы! — уверял он королеву. Он заметил ее волнение по поводу того, что лошадь может оказаться слишком непослушной для ее сына.

Нед проехал по кругу еще раз, ничего не сказав матери, потом спешился и погладил лоснящуюся шею мерина.

— Как ты собираешься назвать его? — спросила Изабелла. У нее на языке вертелось несколько подходящих имен.

Но Нед повернулся к ней с обидой и удивлением.

— Только «Дорогой Друг», мадам! — был его ответ.

Изабелла почувствовала, как будто кто-то вылил на нее ушат ледяной воды. Она представила себе крепкого мальчика, обожавшего деревянную лошадку, которую смастерил для него отец. Ее раздражала его верность традициям, и Изабелла подумала, что для него все лошади всегда будут называться «Дорогой Друг». Она также поняла, что даже в суете и среди репетиции завтрашней церемонии коронации одинокий отец в Кенилуорте, проходивший ту же церемонию много лет назад, не был забыт. Изабеллу охватила паника бессилия, и ей ничего не оставалось, как надеяться, что когда они поедут по украшенным гирляндами улицам и колокола Аббатства весело зазвонят, большинство жителей города не будут вспоминать старого короля с сожалением.

Но если даже такие и были, они никак не проявили себя, когда юный Эдуард III ехал на свою коронацию в день Рождества. Изабелла сидела на церемонии и лила слезы, которых не могла скрыть. Она плакала, потому что, хотя коронация и означала начало новой жизни, к которой они все так стремились, все же это была лишь странная замена той великолепной жизни, о которой она так мечтала в самом начале. И еще потому, что прятала под усыпанным драгоценностями платьем письмо от своего супруга, в котором он умолял ее разрешить ему провести Рождество с детьми. Она не забыла, что Рождество означало еще и воссоединение семей. Это была такая малость, о которой умолял свергнутый король, чье самое малейшее желание прежде выполнялось без всякой заминки. Он так хотел увидеть детей, что даже обратился с нижайшим почтением к своей неверной жене, о которой недавно сказал, что мог бы ее загрызть зубами, если бы не было другой возможности расправиться с ней.

Изабелла написала вежливое послание, которое отправила в Кенилуорт с одним из слуг Линкольна. Она рассказала Эдуарду о детях… Написала также, что с удовольствием привезла бы их к нему сама, но Парламент запретил ей это.

Чтобы не вспоминать о нем, она распорядилась продолжать праздники после Рождества до самого Крещения. В Вестминстере веселились вовсю! Она также позаботилась, чтобы во время праздников кормили и старались развеселить простой люд. Из благодарности и по политическим соображениям она предложила, чтобы Эдуард III пожаловал благородному сэру Джону пожизненную ренту и сделал щедрые подарки его родственникам. Особенно повезло дамам, сопровождавшим ее из Валансьена. Она понимала, что они станут хорошо отзываться об английском дворе родителям Филиппы. Тот факт, что за подарки заплатили из остатков приданого самой девушки, не был известен никому, кроме ее доверенного казначея.

Как только фламандцы отбыли восвояси, Парламент назначил Регентский Совет во главе с ее кузеном Линкольном, состоящий из 12 епископов и 12 пэров. Среди них был Томас Братертон, теперь глава Геральдической Палаты Англии, и Эдмунд Кентский. Изабелла была довольна, что среди них много ее кровных родственников. Они были Плантагенетами, одних с ней французских корней, с ней и покойной королевой Маргаритой. И все это тесно связало Изабеллу с ними и королем Эдуардом II. Те замечания, которыми они обменивались в тесном семейном кругу, так отличались от осторожных слов, с которыми выступали в палатах Парламента.

Изабелла была довольна, что регентство официально находилось в руках людей, выбранных Парламентом. Она была абсолютно уверена, что настоящая власть будет в ее руках и руках Роджера Мортимера. Но Мортимер был в первую очередь солдатом, и по прошествии нескольких недель Изабелла поняла также, что она все больше и больше полагается на советы Орлетона, епископа Херфорда. Правда, она не чувствовала к нему того расположения, что испытывала к Эймеру де Валенс из Пемброка.

Когда были потрачены последние деньги из наследства Вильяма Геннегау, именно Орлетон помог ей присвоить более половины доходов страны. Он назвал это ее наследством. Он также объяснял любому, кто посмел критиковать их, что такова всего лишь маленькая компенсация королеве за все то, что ей пришлось перенести при власти Деспенсеров, и заявил, что это сделано в знак благодарности женщине, которая принесла мир их стране.

Однако спокойствие закончилось слишком быстро. Перед Пасхой Роберт Брюс возобновил наступление у северных границ. Мортимер хотел перевезти Эдуарда из Кенилуорта.

— Что будет, если шотландцы тайком проберутся туда и захватят его в качестве заложника, как Черный Дуглас хотел сделать с вами в Братертоне? — говорил он, приведя Орлетона в ее покои после заседания, как он это часто делал в последнее время.

Изабелла удивленно отвела взгляд от реестровой книги ее управителя. Как истинная француженка, она всегда сама проверяла все расходы.

— Они могут забраться так далеко на юг, до самого Уорвикшира? — спросила она. — Какую пользу в качестве заложника может принести он, смещенный с трона?

— От него будет мало толка, мадам, вы совершенно правы, — согласился Орлетон. — Но они могут использовать его в качестве пешки, чтобы вызвать симпатию у бывших его верноподданных. «Поддержите моего дорогого обиженного английского брата!..» Далеко не все люди полностью согласны с его свержением.

Изабелла заложила лист закладкой и стала слушать с удвоенным вниманием.

— Мой дорогой лорд епископ, вы разве не слышите их приветствий каждый раз, когда я или мой сын выезжаем? — спросила она, улыбаясь и стараясь говорить спокойно.

— Конечно, Ваше Величество. Но я говорю только о местах, удаленных от Лондона, — поспешил он успокоить Изабеллу. — Все же нам необходимо помнить еще об одном — новый герцог Ланкастер назначен главой Совета. Это делает необходимым его частое присутствие в Лондоне, так что он не сможет часто бывать со своим, ну, так сказать, гостем и наблюдать за ним должным образом.

— В любом случае, у него всего лишь один глаз, — мрачно заметил Мортимер, начал бить носком сапога по горящему полену в камине. — И когда он в Кенилуорте, то позволяет Эдуарду Плантагенету ездить с ним верхом на охоту, и тогда все арендаторы снимают шляпы, и женщины Уоркшира с обожанием смотрят на бывшего короля. Ваш супруг, дорогая Изабелла, слишком хорош, когда сидит на коне. Кроме того, он может скакать вдвое быстрее, чем его так называемая охрана.

— Вы хотите сказать, что кузен Линкольн слишком добр к нему? — холодно поинтересовалась Изабелла.

— Он действительно позволяет ему слишком большую свободу, и это плохо для вашей безопасности. Если Эдуард сбежит и создаст новую партию…

Мортимер был очень хитер и имел на нее чересчур сильное влияние. Ее постоянно влекло к нему…

— Куда вы отошлете его? — почти робко спросила она.