Ловкий выпад hоок’ом в челюсть, upper-coat’oм в солнечное сплетение, и служитель хрипит под скамьей.
Сливинский бросается в коридор, напоминающий тюремный, заглядывает через небольшие, застекленные, как в тюремных одиночках, волчки, в небольшие камеры. В них темно…
В одной из камер не спали. На простом деревянном топчане сидела, поджав под себя ноги, женщина в изношенном салопчике и баюкала детеныша — серо-пепельную полуобезьянку.
— Так Магда не солгала! — вырвался возглас. — Она сказала правду! О, будьте вы прокляты!
Мечислав уже хочет оторвать взор от испугавшего его видения, но сидящая на мгновенье подымает голову и… в глазах Сливинского темнеет… Он протирает глаза… Это сон? Бред? Галлюцинация?.. Что это?
Сливинский затискивает зубами крик, готовый вырваться из его пересохшего горла. Так вот почему, так вот о ком звенели серебряные колокольчики:
«Лю… ци… на»…
«Лю… ци… на»…
Челюсти сжимаются с такой силой, что боль постепенно отрезвляет Мечислава.
Он был бы безумно счастлив и ничего больше не требовал бы от своей судьбы, если бы кто-нибудь уверил его: «Это не она. Она давно убита, умерла, похоронена»… Он тогда был бы безумно счастлив… Но сомнения быть не могло — Сливинский узнал свою невесту, ту, которая была его путеводной звездой, второй, после родины, целью его жизни…
Он хочет найти в своем воспаленном мозгу формулу… Они разрушили его страну, они уничтожили миллионы людей, они измучили и исковеркали его, но и этого мало — они захаркали его душу, растоптали в ней все самое святое, самое дорогое, так бережно хранимое долгие годы, они покрыли позором седины старого Симона!
О, будьте вы прокляты!
И она живет? Она смеет жить?.. Ходить по земле, дышать воздухом, глядеть на небо?.. Быть может, на ту звезду, на которую так часто смотрел он?.. Где же ее гордая кровь? Где же она? Где? Как может перенести она такое унижение и так спокойно баюкать это маленькое чудище?!..
— Нет, я помогу тебе вспомнить о том, что существует честь…
Пистолет «Кобра» давно уже жжет руку… В висках стучит. «Кобра» поднимается, становится на хвост, заглядывая хищным глазом дула через окошечко…
Сейчас она ужалит…
Нет…
— Бог тебе судья… — шепчет человек с израненной душой.
— Бог тебе судья.
И, прижав руки к пылающим вискам, он бежит, сам не понимая куда…
Сливинский метался по парку в поисках выхода, но везде натыкался на сплошную высокую стену, опутанную проводами. Он бросил мокрую хворостину; когда она коснулась проводов, брызнули зеленовато-синие искры короткого замыкания.
Стена под током. Отсюда так легко не уйдешь!..
А что еще за этой стеной! Он слышал и догадывался, что охрана организована идеально. Там дальше еще стены, еще ток, проволока, десятки рыскающих агентов, прожектора, пулеметы, розыскные собаки и даже минные поля. Нет, отсюда так легко не уйдешь. Подобные тайны надо хранить крепко. И они пока хранятся.
Безрезультатно испробовав все способы выбраться из заколдованного парка, он безнадежно опустился на землю. Брезжил мутный рассвет, в серой мгле предутреннего тумана вырисовывались здания лагеря, откуда-то снизу, все приближаясь к нему и становясь более настойчивым, раздавался собачий лай вперемежку с солдатской командой.
В лагере началась тревога. Пленнику пришлось вернуться в свой барак. — Так подсказывало благоразумие. Кроме того, его физические и моральные силы были исчерпаны до дна.
Он покорно принял несколько ударов палкой от сторожа. Ему было все равно. В тот момент его могли бы убить и он не поднял бы руки для защиты.
Несколько дней продолжались беспрерывные проверки и учеты, пока однажды всех их не выстроили на открытой площадке, еще раз подсчитали и под усиленным конвоем перевели в нижний лагерь у подножья горы…
7. Крысы бегут с корабля
— Алло! Алло! Доктор Кребс… Господин Кребс, — взволнованно взывал Боно Рито в трубку.
— Что вы еще хотите? — послышался раздраженный голос.
— Снова шпионы! Они наводнили весь заповедник. Ночью на меня было покушение… А, вы знаете… да, да я уже раз звонил… Но как же быть?
— Вы помешались на шпионах, профессор… Они вам чудятся везде…
— Они не чудятся… У меня крадут препарат, роются в секретных бумагах, а сегодня еще и избили в моей же лаборатории… Вы бездействуете… Я вынужден буду звонить самому Линкерту, — жаловался Рито.
— К черту! К черту! Звоните Линкерту и даже самому дьяволу… Вы бредите, сейчас не до вас и вашей идиотской вакцины! Все трещит, как разваливающееся в открытом море судно… Я не могу получить больше дистанционных трубок для новых бомб! Это поважнее! Они разбомбили завод, где вырабатывались эти трубки… Они взорвали поезд с готовыми детонаторами… Они…
— Что — они?
— Оставьте меня в покое! — завизжал Кребс…
Боно Рито в скверном расположении духа ушел в лабораторию. Через окно он видел, как в автомобиль Кребса несли ящики с шампанским и сардинами.
«Неужели его заместитель снова уезжает на пикник? „Пир во время чумы“», — недовольно подумал японец, нервно просматривая газету.
— Райх трещит! Крысы зашевелились, — произнес он, обращаясь к самому себе. Обстановка указывала на конец новой аферы, во много раз более важной, чем дело режиссера Бруклинского цирка…
— Рахия! Их не интересует больше препарат!
Тибетец молча взглянул на пожелтевшее и обрюзгшее от опия и неудач лицо японца, выражавшее недоумение и злость.
Но, как ни странно, в Боно Рито пробудилось слабое, едва сберегшееся чувство отцовства.
«Магда в больнице. Как она себя чувствует? Ох, уж эти институтки… Я виноват сам, что не поставил солдата в юбке — воспитателем дочери… И при смерти не сказала бы, кто был у нее в ту роковую ночь… и он исчез… но я имел смутные подозрения даже против своей дочери… Нет, тяжело быть диктатором, — жажда власти умеряется животным ужасом и страхом перед собственным окружением… если собственная дочь предает интересы отца, то что же дальше? Но все-таки, может быть, она теперь скажет? Нужно поехать к Магде. Она, наверное, обрадовалась бы, увидев… нет, не его… а маленького обезьяненка.
Этот полуобезьяненок — ее слабость…
Почему она так к нему привязалась? Носится с ним, будто это ее собственный детеныш… Наследственность. Ее мать тоже интересовалась детенышем обезьяны.
Надо навестить ее и привезти этого чертенка… Это ее, несомненно, немного развеселит.
Ну что же, он его потянет, как кормилица, или… да, впрочем, он вспомнил — Магда в порыве увлечения этой новой игрушкой приставила к ней особую няньку… Вот и отлично, она и повезет чертушку…»
Боно Рито быстро собрался и через час автомобиль мчал их в отдаленный курортный городишко.
В зеркале машины он видел подпрыгивающее лицо обезьянки и строгое, скорбное лицо ее няньки.
Японец старался не думать ни о чем, но мысли назойливо кружили черными воронами, чувствующими запах падали…
Боно Рито в частной клинике. Его дочь — богатая и привилегированная пациентка. Японец торопливо спросил врача:
— Опасность миновала?
— Да, профессор… Вашей дочери гораздо лучше.
— Проводите меня к ней.
Увидев отца, Магда отвернулась.
— Как ты себя чувствуешь?
В дверях стояла закутанная в черный платок девушка, смиренная, как послушница, держащая на руках обезьянку. Малыш издал писк. Магда протянула руку, позвала ее и знаков предложила сесть у кровати. Приподнявшись, она нежно погладила светло-серый, стального цвета, нежный пушок.
— Совсем как ребеночек, — улыбнулась она, но при взгляде на отца улыбка сразу потухла.
— Уйди! Уезжай вообще, оставь меня в покое. Я хочу, чтобы этот малыш до выздоровления остался при мне. Устрой няньке и ему квартиру и стол, — капризно сказала она отцу.
«Злой дракон! Вот что происходит от смешения крови…. Она так непочтительна с отцом», — подумал Боно Рито, чувствующий страшное неудовлетворение своей судьбой.
