Секретарь удивленно взглянул на подергивающееся в судороге лицо министра и молча поставил перед ним стакан холодной воды.

— А, это вы? Вызовите шофера, пусть приготовит машину к дальней поездке, — приказал министр.

— Есть! — по-военному щелкнул каблуками секретарь…

Блестящий «Мерседес-Бенц» появился в альпийских предгорьях. Удивленный столь неожиданным визитом, доктор Кребс почтительно, но с некоторой опаской принял министра.

— Где ваш японец? Как его успехи?

— Японец работает и небезуспешно.

— Я его хочу немедленно видеть.

Доктор вышел. Министр ходил по просторному кабинету Кребса. Под ногами скрипел рассохшийся дубовый паркет. «Чрезмерно топят, не экономят угля, а каждые три килограмма угля — это легкая граната, центнер — солидная авиационная бомба», — подумал министр. Взглянув на свои сапоги в сизой пыли и, заметив трещину, прошептал:

— Истрепались. Все некогда… Чинить или новые? Как экономному немцу, в виде примера для народа, очевидно, придется отдать в починку… Где же этот японец?.. Он, министр и ариец, должен ждать какого-то жалкого желторожего.

Медленно тянулись минуты ожидания для нетерпеливого посетителя обезьяньего заповедника. Наконец, появился Боно Рито.

— Господин министр! Чем объяснить такую высокую честь, как личный визит? — спросил японец.

Министр — врожденный оратор. Он без особо долгих приготовлений, экспромтом произнес речь.

— Мы мобилизуем все внутренние ресурсы для преодоления врага. Мы должны использовать все возможности, все, что осталось у нашего народа — мы бросим для разгрома наших врагов. Мы применим новые виды оружия, на руководящие посты выдвинем новых людей. Моряк, потопивший флот противника, достоин звания адмирала. Адмирал же, потерявший флот, теряет звание простого матроса!

— Гениально! — произнес Боно и подумал: «Собственно, куда он клонит?» — Подобострастно внешне, с ехидной злобой внутри, слушал речь.

— Мы мобилизуем лучших спортсменов и пловцов. Они в туман и непогоду, нагруженные минами, доберутся к вражеским кораблям и неожиданно взорвут их. На каждого немца обрушиваются неприятельские эскадры и эскадрильи. Численность наших врагов — около миллиарда, а нас меньше полутораста миллионов, вместе со всеми союзниками. (При воспоминании о союзниках министр, не скрывая досады, брезгливо поморщился, и это не прошло мимо наблюдательного взгляда Боно Рито). Но мы должны применить военную хитрость. Применив ее, каждый рядовой должен уничтожить десяток врагов, а герой сотню!

Вражеские самолеты и танки должны загораться в воздухе и в предпольи, не доходя до наших позиций. Изобретатели работают над применением ультракоротких волн, небывалыми замораживающими бомбами и новейшим сложным оружием. Спортсмены, парашютисты и лыжники тренируются для особых заданий. «Путешественники» — пробираются в тылы врага и там взрывают военные заводы, сеют панику, порождая тревожные, беспокоящие неприятеля слухи…

Война переходит в новую, завершающую фазу. Мы должны или победить или погибнуть!

Я — чрезвычайный уполномоченный по ведению тотальной войны — ставлю перед вами прямой вопрос: что вы можете дать конкретного к весне 1945 года? Нам нужны бесстрашные пилоты. Ваши соотечественники имеют камикадзе, жертвующих своей жизнью. Но для нас, европейцев — это выше понимания. Не можете ли вы что-нибудь придумать? Я помню вашего бравого пилота… Если бы нам удалось воспитать тысячу таких пилотов…

Министр пристально смотрел на японца. Тревога его в ту минуту совершенно не волновала Боно Рито. Но ученый смотрел глубже на вещи — поражение здесь — ему может стоить жизни, а умирать, не испробовав всей силы дьявольской власти, не хотелось. Неужели многолетний и кропотливый труд не увенчается успехом?

— Этот вопрос не только теоретически, но и практически разрешим. Но нужно время.

— До весны выдрессируете? — нетерпеливо спросил министр.

Боно Рито молчал, но тут в разговор вмешался Кребс и, обращаясь к коллеге, с жаром произнес.

— Господин Боно Рито! Мы должны поставить все на ноги, а если нужно, и на голову, для выполнения этого приказа! Может быть, сократить опыты с препаратом, требующие много времени… Если разрешит господин министр?..

— Что за опыты? Это, эти… Роботы? — спросил отрывисто министр.

— Так точно.

— Но ведь это же одно и тоже?

— Не совсем, господин министр, — и Боно Рито вкратце об'яснил положение.

Глаза министра зажглись.

— Что!?! Что!?! Я с вас сдеру шкуру живьем, доктор Кребс, если вы посмеете сокращать опыты. Бросьте сюда все! Не жалейте ни затрат, ни людей!

— Слушаюсь… Виноват… — лепетал Кребс.

— Однако, — перевел дух министр, — камикадзе нужны тоже. Скоро мы будем иметь новое оружие и там они незаменимы. Пока это тайна, даже от вас. Но скоро к вам прибудет комиссия по координации ваших работ с исследованиями и производством этого нового оружия.

Мы еще удивим мир!..

Магда Рито была приятно изумлена, увидев Мечислава Сливинского. Серый костюм, хотя и с чужого плеча, но довольно плотно облегал его стройную фигуру.

— Вы сегодня не похожи на вчерашнего гостя и выглядите совсем европейцем.

— Я склонен думать, что вы почему-то считаете поляков не европейцами. Вы, очевидно, идейная нацистка? Мне бы хотелось услышать от вас веские доводы превосходства вашей расы? — иронически спросил Мечислав.

— Вы ошибаетесь, считая меня последовательницей расового учения, — ответила Магда, уклоняясь от темы и не принимая вызова.

Они прошли в будуар, напоминающий массой разложенных и расставленных безделушек витрину богатого ювелирного магазина. В убранстве комнаты соревновались два стиля: современная, удобообтекаемая мебель и мягкие, восточные ткани, подушки и драпировки мирно ужились вместе, создавая особый уют.

Мягкий и низкий диван с шелковыми подушечками, письменный стол, легкие бамбуковые этажерки с книгами, отнюдь не претендовавшими на ученость. Легкие романы в пестрых суперобложках, довольно нестройно, местами даже небрежно, стояли на полках. На столике резного ореха с полированным зеленым малахитовым кругом дремал, погрузившись в безмолвие, бронзовый Будда. Рядом, на резной шкатулке, стояли семь белых слонов, приносящих счастье.

На синем, как южная ночь, драпри над индийскими пагодами летали шитые серебром птицы. На письменном столе смеющийся, обнаженный негр из черного оникса держал в вытянутой руке светильник.

Убранство комнаты, терпкий запах лаванды и еще каких-то неведомых духов создали у Сливинского впечатление, что он попал в притвор таинственного храма.

Усевшись в удобное, мягкое кресло, гость украдкой наблюдал за хозяйкой, сервировавшей на маленьком китайском столике какую-то трапезу.

Шуршал шелк вечернего платья, плотно облегающий фигуру Магды. Она, закончив приготовления, села рядом, включив радиоаппарат, из которого сразу же донесся обрывок речи:

«Немецкие войска оставили Варшаву»…

«Так уже освобождена столица Польши» — подумал он.

Магда молча посмотрела на гостя.

— Это должно вас порадовать, — улыбнувшись, проговорила она.

— Да, вообще говоря, это меня радует. — Они помолчали. Сливинский, немного спустя, добавил:

— Но мне кажется, что горькая чаша, уготованная польскому народу, выпита еще не до дна… — Он поднялся со своего места, тяжело дыша остановился перед Магдой и медленно, с трудом и болью выговорил:

— Вы представительница того народа и тех людей, которые жестоко изранили мою страну. Вы — мой враг. Я пленник. Забитое и искалеченное существо, с которым можно делать все, что заблагорассудится: можно подвергнуть его каким-то подозрительным медицинским экспериментам и можно, как собаку, привязать к себе, позволив несколько часов почувствовать себя человеком. Я не знаю, что руководит вами, но знайте одно: в судьбе пленника могут быть какие угодно испытания, но заставить его забыть, что он пленник — нельзя. Нельзя излечить израненное сердце, одев на него «европейский», как вы выражаетесь, костюм.