Бессловесные и одинаковые люди проходили перед ней безразличной вереницей. Фактически, это были уже не люди, и только номера нашитые на полосатую, так плохо защищавшую от холода одежду отличали их.

Один из роботов, пристально вглядываясь в лицо Магды, вдруг неожиданно, полушепотом спросил:

— Вы Магда Рито?

Девушка резко подняла голову и пристально посмотрела на говорившего: «Где она видела это, такое знакомое лицо?» Какое-то отдаленное, еле уловимое сходство, было в глубоко запрятавшихся в орбиты серых глазах. Постепенно в лохматой берлоге бровей оживали глаза.

— Вы не брат?.. — начала она.

— Я единственный сын моих родителей… — перебил робот.

Магда продолжает пытливо всматриваться и с недоверием спрашивает:

— Неужели это ты?

Невозможно было в этом исхудавшем, постаревшем, с заросшим лицом человеке узнать прежнего гейдельбергского студента. Магда, все еще сомневаясь, пристально вглядывалась в серое лицо. Погасла улыбка, провалились щеки… Под глазами — глубокие, синевато-багровые болезненные впадины.

— Да, Магда… Я тот, который помнит прекрасные вис-баденские дни.

— Но, Боже! Что сделали с тобой?

— Я здесь. Думаю, что это достаточное разъяснение для тебя.

— Ты, очевидно, голоден?

— Очевидно, Магде Рито — лучше известен рацион живых роботов…

— Откуда ты знаешь это название? — спросила Магда.

— Знаю, Магда. И видишь, несмотря на все старания, не на всех действует препарат, оскопляющий разум. Это потому, что моя цель — выйти победителем из этой борьбы.

Девушка говорит, как во сне…

Перед ней стоит тот, кому она отдала себя и вот, теперь — теперь он ей совершенно чужой. Может быть, это потому, что он перед ней сейчас в таком непривлекательном виде? О, нет, нет! Тот, другой — был не в лучшем виде, когда впервые она увидела его… Нет, нет! Да разве возможны сравненья?

Тот, другой — помнит девушку из Польши — но это ничего… Только бы видеть его, слышать его голос! Она нищей пойдет за ним куда угодно, она готова быть для него всем, даже рабыней сегодняшнего раба, подстилкой, о которую он будет вытирать ноги…

Магда протягивает банку.

— Вот витаминные шарики, они тебе необходимы… Прошу, возьми вот это, — протянула еще сверток с бутербродами.

— Благодарю, Магда!

— Ты должен поправиться… Я тебе приготовлю еще еды, концентратов.

— Счастлива ли ты, Магда? Удовлетворила ли ты все свои честолюбивые желания, свои фантастические планы? Добилась ли ты счастья?

— Оставим это. Когда ты придешь в следующий раз, я приготовлю пакет с едой.

— Стой… Я спрашиваю, нашла ли ты свое счастье?

— Может быть, да, может быть, нет… — загадочно улыбнувшись, ответила девушка, — но, повторяю, оставим это.

Он плюнул в угол, как бы чем-то раздосадованный, и этот плевок заставил Магду поежиться.

— Так я тебе скажу — ты не нашла и не найдешь здесь счастья.

— Возможно.

— Куда ты уехала так неожиданно?.. Тогда из Висбадена?

— Меня забрал отец.

— Слушай, Магда, конец войны близок. Поражение на носу… Эту войну они проиграли благодаря своему гнусному варварству в отношении к побежденным.

— Зачем ты мне все это говоришь?

Бывший студент чувствовал, что почва из-под ног ускользает. Прежде, в висбаденские дни, эта девушка так не вела себя. После минутного раздумья он решил играть «ва-банк»…

Раздумывать было нечего. Оставалась единственная ставка.

— Ты больше не любишь меня, Магда? Ты забыла дни нашего счастья?

Магда вздрогнула и подняла глаза.

— Я помню эти дни и… прости меня! Ничего, кроме раскаяния, не чувствую… Вероятно, я вовсе не любила тебя никогда, а была просто глупой девчонкой…

План явно рухнул, но он еще не сдавался:

— Если даже и так, то ведь я люблю тебя… Во имя тех дней, помоги мне, Магда!

— Если смогу — охотно, поверь мне…

Он еще яснее и отчетливее понял, что играть роль больше нечего и надо идти напролом.

— Во-первых, помоги мне передать отсюда письмо… Совсем коротенькую, маленькую и никому не понятную записку.

— Зачем это?

— Это?.. Это нужно, Магда… Для моего спасения. Неужели ты так жестока, неужели память о тех днях…

— Ты сказал «спасения»? Послушай! Все, что я имела тебе сказать — я уже сказала и мне добавлять нечего. Не заводи больше разговоров о любви… Но в память тех дней, хотя они и доказали мою ветреность и глупость, я действительно помогу тебе…

— Вот это здорово! Молодец ты, Магда. Завтра я принесу тебе эту записочку, ты только…

— Не нужно никаких записочек. Я спасу тебя. Клянусь памятью своей матери, я спасу тебя. Отец не откажет мне, и ты уйдешь отсюда, как свободный человек, — решительно сказала Магда.

— Что?! — воскликнул он. — Это невозможно!

— Это будет нелегко, но возможно.

— Нет, нет! Оставь эту мысль. Может быть, потом… Несколько позже…

Взгляд Магды стал твердым. Несколько секунд она смотрит, как бы стараясь проникнуть в самую душу стоящего перед ней. Потом, медленно и подчеркнуто спокойно, говорит:

— Теперь мне ясно все. Теперь я знаю, кто вы…

Глаза ее собеседника растерянно забегали по амбулатории!

Не отводя своих глаз, Магда продолжает резким, металлическим голосом:

— Я не люблю вас вообще, но человек, пользующийся такими методами —^: мне омерзителен. Я благодарю Бога за то, что вовремя разглядела вас. За то, что никогда не любила вас, даже отдавшись вам по своей девической глупости. Я делаю глупость, выпуская вас. Идите… Если сейчас я выдам вас, мне всегда будет казаться, что я сделала это из чувства мести. — Уничтоженный, перебирая хаотичные мысли, толпящиеся в голове, он не находил выхода. Такое многообещающее начало и… такое фиаско… Он оскалил зубы.

— Не думай, что от меня так легко отделаться! Ты передашь эту записку или…

Магда нажала кнопку звонка и в комнате появился Бредель. В это время раздался неожиданный шум, звон бьющегося стекла и глухой звук падения чего-то большого и грузного. Бывший студент, хватаясь за мебель, безжизненно рухнул на пол.

— Обморок! Подумайте, какие нежности! — проворчал Бредель.

Через минуту двое служащих уже выносили обмякшее тело из кабинета.

В плотно зажатом кулаке была затиснута маленькая ампула с бесцветной, мутноватой жидкостью, ловко и незаметно схваченная со стола во время падения.

Отдавая себя в жертву страшному плену, бывший гейдельбергский студент, он же Фриц Бауэр — знал, что начинает игру сложным и рискованным гамбитом…

Сегодня он торжествовал победу…

В предрассветном тумане чья-то еле заметная тень отделилась от стены, задрапированной желтеющими листьями плюща, тронутыми первым ноябрьским морозцем. Серая мгла бережно окутала таинственной пеленой и скрывала крадущегося человека. Местами ползком, порою вперебежку, он пробирался через колючую проволоку.

С бесчисленными ухищрениями, припадая к земле, залегая, он пытался уйти… Он нащупал у самой земли проволоку, поднял ее и до половины просунулся в рискованную лазейку. Но это пустяки. Больше всего его беспокоил электрический ток в следующей ограде. Как-то он там пройдет?..

— Хальт! — Резкий выкрик сковал мысль о следующей преграде. Еще мгновенье и три восьмимиллиметрового калибра пистолета в упор нацелились на человека.

— Хенде гох!

Медленно поднялись полосатые рукава.

В кармане оказалась пробирка с бесцветной жидкостью и какие-то непонятные записки…

Через несколько минут, жестоко избитый резиновыми шлангами, человек превратился в узника небольшой, тщательно зарешеченной тюремной камеры…

Услышав о пробирке в кармане задержанного, Боно Рито захлебнулся и прохрипел в телефонную трубку.

— Приведите мне этого любителя ночных прогулок.

— Яволь! — гаркнул ответ.

Спустя несколько минут в лаборатории появился избитый и оборванный человек.

— Здравствуйте, дорогой! — иронически процедил Боно Рито.