Графиня вдруг вспомнила, что еще не распорядилась относительно вин к обеду, и, извинившись, направилась на кухню.

— Кстати, — вспомнила она, задерживаясь у порога, — ее величество приглашает вас в воскресенье на обед. Вместе с графом Михаилом.

Потемкин и граф остались одни. Теперь-то уж пакет можно распечатать, граф Михаил помехой не будет.

Письмо было написано императрицей собственноручно. «Господин генерал-поручик! — прочитал он. — Письмо ваше г. Стрекалов мне сего утра вручил, и я просьбу вашу нашла столь умеренную в рассуждении заслуг ваших, мне и отечеству учиненных, что я приказала изготовить указ о пожаловании вас генерал-адъютантом. Признаюсь, что и сие мне весьма приятно, что доверенность ваша ко мне была такова, что вы просьбу вашу адресовали прямо письмом ко мне, а не искали побочными дорогами. Впрочем, пребываю к вам доброжелательная Екатерина».

Потемкин аккуратно сложил письмо и положил его в карман. Выпрямился. Отныне он мог считать себя генерал-адъютантом ее величества. Первая дверь открылась. Но сколько впереди еще новых дверей!.. Впрочем, пока все идет как задумано, и если друзья помогут, откроются и другие двери.

Вошла графиня. Увидев ее, Потемкин пошел ей навстречу и вдруг упал перед, ней на колени, стараясь поймать ее руку.

— Графиня, — заговорил он, — я потерял голову от счастья. Государыня изволила назначить меня своим генерал-адъютантом. И сему счастью я обязан вам, милая моя… графиня! — Ему удалось наконец поймать ее руки, и он стал неистово покрывать их поцелуями. Графиня стояла растерянная.

— Встаньте, — умоляла она, — сюда могут войти.

Он не слушал ее, и она чувствовала на руках своих его слезы. Так продолжалось несколько минут. Потом он встал, осушил платком глаза и, отказавшись остаться на обед, уехал.

Воскресный обед у императрицы вылился в настоящий пир. Государыня, обычно скуповатая на столовые расходы, на этот раз расщедрилась, как никогда. На столе все было — и жареные индейки, и фазаны, и перепелки, и коровьи мозги, запеченные каким-то особым образом, известным только ее поварам, и заморские деликатесы вроде ананасов, бананов, апельсинов. А про вина и говорить нечего — бутылки стояли самых разных форм и размеров, с яркими красивыми наклейками, напоминавшими гостям, что сии вина не российские, а доставлены из Италии и Франции, где знают в них толк.

Щедрость государыни объяснялась присутствием на обеде новых лиц — молодого графа Румянцева, сына фельдмаршала, и Потемкина, недавно вступившего в придворное общество. В связи с назначением этого человека генерал-адъютантом императрицы в петербургских салонах возникло много всяких разговоров. Многие знали, что в свое время Потемкин был вхож в кружок императрицы. Вспоминали случай, когда при выезде его лошадь не желала отставать от лошади государыни, и они, государыня и Потемкин, ехали рядом рука об руку шагов сто, а может, и больше, — вспоминали все это и рядили, что случай тот неспроста случился, что сие есть предзнаменование и что Потемкину быть не иначе как новым фаворитом…

Однако, что бы ни говорили относительно будущего этого человека, за обеденным столом императрица сидела рядом с Васильчиковым, Потемкин же находился на противоположном конце стола и довольствовался тем, что непрерывно смотрел на императрицу — смотрел преданно, умиленно, как собака, ждущая, чтобы ее погладили. Во время обеда его вообще было не узнать. До появления императрицы и ее фаворита шутил, был весел, а тут сразу стих, загрустил…

Государыня, казалось, не обращала внимания на своего нового генерал-адъютанта. Она о чем-то перешептывалась с Васильчиковым да время от времени задавала вопросы об армейской жизни молодому Румянцеву, сидевшему от нее по правую руку.

После обеда гости разбрелись по разным уголкам. Молодого Румянцева государыня позвала с собой.

— Я вашему величеству не понадоблюсь? — напомнил о себе Потемкин.

— Вы только украсите нашу компанию, — улыбнулась государыня. — И вы тоже, — сказала она графине Брюс, не отходившей от племянника.

Они прошли в комнату, где после обеда государыня обычно занималась вышиванием или забавлялась игрой в карты. Государыня показала свое рукоделие, со сдержанной улыбкой выслушала слова восхищения. Потом положила вышивки на место и стала расспрашивать Михаила про здоровье отца.

— Дозвольте заметить, ваше величество, — вмешался в разговор Потемкин, — молодой граф знает о состоянии главнокомандующего не больше вашего генерал-адъютанта: он видел его только два раза — в день приезда и в день отъезда.

— Не понимаю, — выразила удивление императрица.

— Ваше величество, плохо знаете своего фельдмаршала, — все больше входил в роль Потемкин. — Фельдмаршал терпеть не может, когда кто-то путается у него в ногах, и жалости ни к себе, ни к другим не имеет. Едва наш юный друг прибыл в армию, как фельдмаршал ему приказ: адъютантов, мол, у меня и без тебя хватает, бери батальон да иди в самое пекло, ибо генерал-адъютанты, не глотнувшие дыма сражения, мне не нужны.

— Это правда? — обратилась императрица к Михаилу.

— Правда, — смущенно ответил молодой граф, хотя Потемкин рассказывал не совсем так, как было на самом деле.

— И вам не было страшно?

— А чего басурманов бояться? — снова вмешался Потемкин. — Турки только с виду страшные, потому как черны, словно черти. А стоит на них гаркнуть по-русски, так они сразу в кусты. Однажды граф Михаил со своим батальоном тысячную толпу янычар в Дунай загнал. Не столько пуль, сколько русского свиста те напугались. Слышали бы, ваше величество, как его солдаты свистят! В четыре пальца. Сунут в рот четыре пальца и как дунут — аж пыль столбом.

Потемкин нахально врал, врал так, что Михаилу стало не по себе — он стоял красный, смущенный; не зная, как быть, то ли поддерживать вранье своего бывшего начальника, то ли опровергать приписываемые ему заслуги. Потемкин незаметно подмигивал ему: мол, держись, в такой компании иначе нельзя.

Закончив эту историю, Потемкин тотчас начал рассказывать другую, кстати, тоже выдуманную, выдуманную экспромтом. Вскоре, однако, появился Васильчиков, и он сразу замолчал, на лицо его легла тень грусти. «Бог тому свидетель, — как бы говорил он своим видом, — я старался потешить ваше величество забавными историями, но в присутствии этого человека я не могу…»

Императрица сделала вид, что не поняла причины перемены в его поведении, и снова обратилась к молодому Румянцеву:

— Передайте вашему батюшке, чтобы с реляцией о замирении с турками прислал только вас.

Беседа была окончена. Оставив императрицу наедине с фаворитом, Потемкин, Прасковья Александровна и Михаил вернулись в столовую. Лицо Потемкина оставалось мрачным.

— Если завтра не найдете меня во дворце, — сказал он, склоняясь к графине, — знайте, что я уже в монастыре.

Прасковья Александровна сочувственно улыбнулась:

— Не огорчайтесь. Я уверена, все будет хорошо.

Прошло два месяца, как отбыл в отпуск Потемкин с молодым Румянцевым, пора бы вернуться обоим, а их все не было. Штаб-офицеры посмеивались:

— Дорвался Потемкин до петербургских красавиц, теперь от них арканом его не оттащишь.

— Не век ему с красавицами лобызаться, к весне приедет.

— Или весточку пришлет.

— Почему весточку?

— А потому. Уезжая, он продал своих лошадей. Должно быть, расчет имел не возвращаться.

— Ну это ты брось. Потемкин человек честный. Молодой граф тоже не вернулся, хотя и лошадей не продавал. Не иначе обоих дорога задержала.

Сам Румянцев о Потемкине не вспоминал. По крайней мере, при разговорах с подчиненными. Только один раз сказал про него ядовито:

— Потемкин обещал поднять на ноги весь Петербург, добиться улучшения снабжения армии, да, видно, сил не хватило.

С момента отъезда Потемкина в Петербург снабжение армии нисколько не улучшилось. За все это время в армейские магазины не поступило ни одной повозки с амуничным имуществом. Армия оставалась разутой и раздетой. А ведь впереди ожидались решающие сражения!