— Вы так считаете?.. Идите.
С переговоров вернулся мрачный Жуков.
— Кирпонос себя заживо хоронит! — ругнулся он. — Уверял меня, что Киева они врагу не сдадут. Как бы не так! А кто ему подпевает? Никита Хрущёв! Что он понимает в военном деле! Будь моя власть, я бы этому Никите дал под зад!
— Товарищ Сталин подписал приказ о создании Главупроформа...
Жуков взял документ и пробежал его глазами.
— Это то, что надо! Твоя идея, Александр, пришлась Верховному по душе. А вот на фронтах побед нет. Пока нет, — поправился Жуков. — У главкома Будённого два фронта, и оба буксуют...
Хуже была обстановка на Юго-Западном фронте, она продолжала накаляться, и это держало Ставку в напряжении. Сталин то и дело вызывал Жукова к себе, реже — Василевского, уточнял некоторые моменты боевых действий на опасных участках фронта, но утешения не находил. Ему стал очевиден замысел врага — захватить Киев! Видимо, с этой целью в конце июля немцы ослабили натиск группой армий «Центр» на столицу, а через несколько дней 2-я танковая группа Гудериана[6] и 2-я армия приказом Гитлера были повёрнуты на юг. Василевский на рабочей карте сделал тщательный анализ обстановки, уточнил разведданные и только тогда доложил Сталину свои соображения — Жукова в Генштабе не было. Сталин внимательно выслушал его и сказал:
— Я не думаю, что немцы отказались наступать на Москву. Их цель — сначала разгромить наши войска на юге, закрепиться там, высвободить значительные силы, а потом всей мощью навалиться на столицу. А что по этому поводу думает Генштаб?
— И Жуков и я разделяем вашу точку зрения, — сдержанно ответил Василевский. — Но мне кажется, что немцы попытаются в ближайшее время разгромить наш Центральный фронт, чтобы выйти в тыл Юго-Западному фронту, — робко добавил он. — Час назад мы с Жуковым эту версию обсуждали.
— Когда Жуков вернётся в Генштаб, скажите ему, чтобы прибыл в Ставку, — распорядился Верховный.
Василевский вернулся в Генштаб. Жуков уже был в своём кабинете, на столе лежали карты, отражавшие ситуацию на фронтах.
— Георгий, тебя срочно требует Верховный, — проговорил Александр Михайлович.
— Он что, не в духе?
— Ты угадал...
Пока Жуков находился в Ставке, Василевский нервничал. Он боялся, что Сталин набросится на начальника Генштаба за неудачи на фронтах. Только бы Жуков не горячился! Ещё вчера Александр Михайлович призывал его к сдержанности:
— Ты, Георгий, человек властный, умеешь отдать приказ и потребовать его выполнения. Но вот грубишь людям зря...
Будь на месте Василевского кто-то другой, Жуков не стал бы с ним говорить на больную для него тему, но с Александром Михайловичем он считался.
— Я не люблю дилетантов в военном деле! — загорячился Жуков. — Таким горе-воякам спуску не дам! Я и Сталину не побоюсь возразить, если увижу, что его решение противоречит логике военной стратегии!
Скрипнула дверь, и вот он, Жуков. Красный как рак. Бросив на стол папку, которую брал с собой, рявкнул:
— Всё, дорогой Саша, я уже не начальник Генштаба! Вождь меня чертовски облаял. Я предложил ему организовать контрудар по Ельнинскому выступу, чтобы выкурить оттуда фрицев, а он назвал это чепухой. Естественно, я не сдержался и попросил освободить меня от обязанностей начальника Генштаба и послать на фронт, и он внял моей просьбе. Так что еду командовать Резервным фронтом. Буду готовить наступательную операцию под Ельней.
— Гордость у тебя бьёт через край, — осадил его Василевский. — То, что идёшь на фронт, одобряю, а то, как повёл себя в Ставке с вождём, осуждаю. Ты что, забыл, как Верховный расправился с Павловым?
— У Павлова своя судьба, у меня своя, — огрызнулся Жуков.
— Кому сдаёшь дела?
— Наверное, маршалу Шапошникову.
Василевский сказал, что будет рад, если Борис Михайлович вернётся в Генштаб. Он прост, доступен, с ним легко работать.
— А со мной тебе было тяжело? — В голосе Жукова прозвучала обида.
Василевский обнял его за широкие плечи:
— Да нет, Георгий! Я очень тебя люблю! Как родного брата! — Он вернулся к столу, сел. — Значит, на фронт? Ну что ж, ни пуха тебе, ни пера, как говорят у нас на Руси. Верю, что ты себя там проявишь.
В ночь на 30 июля Сталин, пригласив к себе Шапошникова, объявил ему, что решением Ставки он назначен начальником Генштаба.
— У вас большой командный опыт, Борис Михайлович, и было бы преступлением не воспользоваться этим опытом теперь, когда враг обрушил на страну мощные удары, — неторопливо, но твёрдо произнёс Сталин. — Уверен, что лучше вас в данный момент никто не обеспечит нормальную работу Генерального штаба. — Верховный подошёл к большой карте, висевшей на стене, и, глядя на неё, продолжал: — На северо-западном направлении ленинградцам удалось на время остановить наступление врага. Но немцы готовят там новые ударные группировки. Что, на ваш взгляд, нам надлежит сделать, чтобы помочь защитникам Ленинграда?
Маршал Шапошников ответил сразу, словно ожидал этот вопрос:
— Надо вызвать в Ставку главкома Ворошилова и члена Военного совета Жданова, пусть доложит, каковы их планы по обороне города.
— А что, Иосиф, дельная мысль! — поддержал Шапошникова Молотов. А Маленков добавил:
— Жданов много митингует, да и Клим тоже, и надо спросить их со всей строгостью, когда наконец они остановят врага и отбросят его подальше от Ленинграда!
Сталин нажал кнопку звонка и, когда в кабинет вошёл Поскрёбышев, распорядился соединить его с Ворошиловым. Связь дали быстро.
— Как у вас обстановка, Климент Ефремович? — спросил Сталин. — Немец пока не наступает? Перегруппировка сил? Возможно и такое. Вот что, — продолжал подчёркнуто строго вождь, — вам и Жданову срочно прибыть в Ставку! Мы хотим знать, какие у вас планы по обороне Ленинграда...
Сталин подумал о том, что, пока они будут добираться до Москвы, хорошо бы перекусить, и пригласил Шапошникова поужинать с ним жарким по-грузински.
— Мясо, картофель и острая приправа, очень вкусно! — Сталин зацепил взглядом Молотова. — И ты, Вячеслав, с нами...
Уходя в Кремль, Шапошников поручил Василевскому уточнить ситуацию на Юго-Западном фронте и нанести её на карту. Александру Михайловичу удалось переговорить с начальником штаба фронта, и теперь он ждал, когда из Ставки вернётся начальник. На часах было четыре утра, когда наконец тот прибыл. Лицо усталое, под глазами резко обозначились тёмные круги.
— У главкома маршала Будённого обстановка ничуть не улучшилась, — сказал Василевский.
— Этого следовало ожидать. — Шапошников сел за стол. — У вас, голубчик, есть в термосе чай? Налейте, пожалуйста... Пока ждали прилёта гостей из Ленинграда, Сталин угостил нас с Молотовым ужином. Ели жаркое по-грузински. Острое блюдо! Надо непременно запить, а просить у Хозяина чаю я постеснялся.
Василевский подал ему стакан с душистой заваркой.
— Крутой был в Ставке разговор. — Маршал неторопливо прихлёбывал наваристый кипяток. — Сталин приказал Ворошилову усилить оборону Ленинграда, а тот стал просить резервы, потом потребовал назначить вас к нему начальником штаба!
— Меня? — удивился Александр Михайлович. — У Ворошилова есть Матвей Васильевич Захаров, блестящий штабист! Уж если он его не устраивает, я тем более не подойду.
— В семь утра Ставка вновь соберётся, и зайдёт речь о вашем назначении, поэтому мне надо знать ваше мнение.
— Я, товарищ маршал, человек военный, куда прикажут, туда и поеду. Но, если честно, мне бы не хотелось уходить из Генштаба. Привык я к вам.
— Понял вас, голубчик! — Шапошников долго ещё работал над документами, наконец встал, разогнул спину. — Пора, однако, в Ставку. Вы уточните, как сейчас дела на юго-западном направлении. Что-то тревожно у меня на душе...
Пока Шапошников находился в Кремле, Василевский изучал карты и другие оперативные документы. По всей полосе Юго-Западного и Южного фронтов шли оборонительные бои. 2-я танковая группа немцев совместно с войсками 17-й армии рвалась к коммуникациям, стремилась перерезать их, а затем в районе Умани окружить 6-ю и 12-ю армии и уничтожить их по частям. Однако в голосе маршала Будённого, с которым Василевскому удалось переговорить по ВЧ, не было нот растерянности или паники, он лишь вскользь заметил, что войска «сражаются бесстрашно, хотя у нас почти не осталось танков...». На это Василевский ответил:
