— Георгий, привет! Почему правое крыло твоего фронта продвигается по-черепашьи?

   — Что, Верховный беспокоится?

   — Пока беспокоится Генштаб. Борис Михайлович недоволен.

Жуков честно заявил:

   — Понимаешь, Александр, бойцы идут по колено в снегу. Будь у меня больше танков, я бы посадил их на броню — и вперёд! Но танков-то нет... И всё же мы даём фрицам жару, они драпают! Танковую армию Гудериана мы глубоко охватили с флангов, и она начала поспешно отступать на Узловую, Богородицк, бросая тяжёлое оружие, тягачи и подбитые танки.

   — Как дела под Тулой, Георгий?

   — Угроза Туле ликвидирована, — громко ответил Жуков. — Тут основную роль сыграли танковая дивизия Гетмана, кавкорпус генерала Белова и оперативная группа 50-й армии, которую ввёл в бой генерал Попов.

   — Всё понял, будь здоров!..

В полночь 18 декабря Сталин вызвал в Ставку маршала Шапошникова и Василевского. Верховный сидел на краю стола и пил чай. Потом он встал, отнёс чашку в комнату, находившуюся в глубине кабинета, и, вернувшись, пригласил их сесть. Попросил Шапошникова высказаться о боях под Москвой.

   — Всем фронтам надо не ослаблять, а наращивать удары по врагу! — сказал Сталин, выслушав начальника Генштаба. — Теперь уже ясно, что немцы не так сильны, как трубили на весь мир Гитлер и Геббельс, их можно и надо бить! Чем дальше мы отбросим гитлеровцев от столицы, тем лучше.

Зазвонил телефон. Сталин взял трубку.

   — Да, товарищ Жигарёв, я вас искал! Где вы пропадали? Вам поручено руководство действиями авиации в боях под Москвой, но я недоволен, как вы это делаете. Авиация действует слабо. Мне жаловались командующие фронтами. Чем вы это объясните?.. Ах вот что — непогода! Самолёты не могут подняться в небо... Не в погоде дело, товарищ Жигарёв, — оборвал он генерала. — Речь идёт о плохой работе авиации! Прошу вас прибыть в Ставку для отчёта! Когда? Немедленно! — Верховный, положив трубку, взглянул на Шапошникова: — Когда придёт Жигарёв, вам тоже надлежит присутствовать. А вы, товарищ Василевский, узнайте, как дела под Севастополем.

   — Немцы начали второй штурм города, — сообщил Василевский. — Там идут кровавые бои.

   — Вот-вот, кровавые бои, и я хотел бы знать подробности, так что жду вас через час. Да, а где сейчас нарком ВМФ адмирал Кузнецов? Он не улетел в Ленинград? Пошлите его ко мне. Я хочу поговорить с ним о Севастополе.

Сражение под Москвой достигло своей кульминации. К началу января 1942 года войска Западного, Калининского и правого крыла Юго-Западного фронта вышли на рубеж Селижарово—Ржев—Волоколамск—Руза—Мосальск—Белев—Мценск—Новосиль. Ударные? группировки немцев были разгромлены и отброшены на запад на сто, а в ряде мест до двухсот тридцати километров.

«Первая крупная наступательная операция стратегического значения прошла успешно, — не без гордости отметил про себя Василевский. — Немцы биты, и биты по-настоящему!» Позже по заданию Сталина Генштаб подсчитает потери гитлеровских войск, и они окажутся весьма существенными: под Москвой немцы потеряли половину миллиона человек, тысячу триста танков, две тысячи пятьсот орудий, более пятнадцать тысяч машин и другой военной техники. Таких потерь фашистская Германия ещё не знала! Александр Михайлович заметил, как повеселел Сталин. На заседании Ставки он заявил:

— План «Барбаросса» рухнул, теперь это всем ясно, в том числе и Гитлеру, хотя открыто он сие не признает. Но от фактов, как от своей тени, не уйдёшь: теория молниеносной войны потерпела полный крах! — Верховный прошёлся вдоль стола, потом снова заговорил, и желваки на его лице заметно напряглись: — Но до полной победы ещё далеко, и я хотел бы вас предупредить, что враг жесток, поражение его ещё более озлит и он постарается взять реванш. Я вот о чём подумал, Борис Михайлович, продолжал Сталин. — Надо бы подготовить и направить Военным советам фронтов и армий директивное письмо, в котором потребовать от войск учесть опыт, полученный в сражениях под Москвой, а также в других зимних наступательных операциях. Важно подчеркнуть роль ударных группировок, их надо создавать, что бы наносить мощные удары по врагу, рационально использовать артиллерию для поддержки пехоты и танков непрерывно от начала и до конца боя! И всё это надо внедрять в боевую приют ку войск. Роль Генштаба в этом деле главенствующая!

По лицу Шапошникова пробежала едва заметная тень.

   — Одних рекомендаций, Иосиф Виссарионович, недостаточно, нужно оружие, боевая техника, боеприпасы, — резонно заметил маршал. — У нас, к сожалению, пока с этим делом туго.

   — Вы правы, Борис Михайлович, и мы будем накапливать резервы. — Сталин вскинул голову. — Так что займитесь директивным письмом. Два-три дня хватит?

   — Сделаем, Иосиф Виссарионович, — заверил Шапошников.

Я, правда, часто хвораю, но у меня надёжный помощник. — И он кивнул на Василевского.

Тот зарделся. Ему бы помолчать, но вдруг у него вырвалось:

   — Я за сутки всё сделаю!

   — Это то, что надо! — улыбнулся Верховный. И тут же предупредил, что нужно обобщить опыт, который родился в боях под Москвой и привёл к победе над врагом.

В кабинет вошёл Молотов.

   — У тебя что-нибудь срочное? — спросил его Сталин.

Молотов сказал, что звонил из Мурманска наш посол в Англии Майский, крейсер «Кент» прибыл в Мурманск, на его борту министр иностранных дел Англии Иден[11], завтра утром он поездом выезжает в Москву.

   — Когда мы начнём с ним переговоры? — спросил Молотов.

   — Как только он прибудет в столицу. Ты подготовил документы?

   — Да.

   — Я хотел бы их посмотреть. Идена послал господин Черчилль, как ты знаешь. Черчилль — хитрая лиса, как бы не подсунул нам мину замедленного действия, в этом деле он дока! Нам теперь нужна конкретная помощь, а не разговоры о ней. Учти это, Вячеслав!

Молотов вышел. Сталин, загасив трубку, сказал:

   — Теперь поговорим, что там у нас под Ленинградом?..

До глубокой ночи Василевский готовил проект директивного письма. Утром маршал Шапошников взял документ.

   — Я прочту его, если надо, внесу свои поправки, потом отдам Верховному, а сам поеду в поликлинику, что-то у меня снова подскочило давление. Если что, Верховный свяжется с вами. Но это, видимо, будет не скоро. У него сегодня большой разговор с директорами танковых заводов.

Но Сталин позвонил в Генштаб вскоре после ухода Шапошникова и вызвал Василевского к себе.

   — Солидный получился документ, — весело сказал он. — У меня одно замечание. Вы пишете, что немцы хотят до весны сорок второго года выиграть время и получить передышку, а наша задача — не дать им эту передышку, гнать их на запад. Мысль хорошая. Но как гнать и что для этого делать — ни слова! Возьмите, пожалуйста, ручку и после слов «гнать их на запад» пишите: «Заставить немцев израсходовать свои резервы ещё до весны, когда у нас будут новые резервы, а у врага их не будет, и обеспечить таким образом полный разгром гитлеровских войск в 1942 году». Записали?

   — Слово в слово, — ответил Василевский.

   — Теперь директивное письмо готово, я подпишу его, и вы отправляйте в войска.

Василевский замялся.

   — Что вас смущает? — с лёгкой усмешкой осведомился Верховный.

   — Выиграть войну в сорок втором — это же нереально! — выпалил он.

   — Надо ориентировать людей на победу, — шевельнул бровями Сталин. — Нельзя же всё время нагнетать страсти! Войска должны жить надеждой, тогда у них будет выше наступательный дух!

   — Ну если так... — невесело произнёс Василевский. Он взял папку и собрался уходить, но Верховный неожиданно спросил, вернулась ли его семья из эвакуации и где она проживает.

   — Вернулась ещё в феврале, а проживает на улице Грановского в той квартире, которую мне дали по вашему распоряжению.