Через несколько минут Караулин шел вместе с Савельевым к торгбазовским складам.

— Заждались, наверное, нас янрайцы… А Шельбицкого этого ты проучил правильно, вижу — у тебя прямая, русская натура, я сам такой! — громко говорил Караулин, поглядывая на Савельева.

— Понимаешь, не выдержал, Лев Борисович. И ноет, и ноет, просто душу вытягивает. — Савельев с презрением сплюнул. — Если бы там, на фронте, все такие были, как он, то, глядишь, немцы уже и до Чукотки докатились бы.

— Нет, нет, товарищ Савельев, на фронте люди не такие! — Караулин на мгновение остановился. — Там люди такие вот, как мы с тобой: стиснут зубы и вперед, в самое пекло! Неважно, сколько встанет перед ним немцев — один или сто!

Савельев приветливо поздоровался с Гэмалем и Айгинто, открыл ворота в ограду, за которой стояли склады.

— Вот эти два с краю, с голубой каемкой, — ваши! — показал широким жестом Лев Борисович на вельботы.

Айгинто немедленно забрался в один из вельботов, устремился к мотору.

— Ай, хорош! И мотор, сразу видно, хорош! — приговаривал он, похлопывая ладонью по мотору.

Гэмаль медленно шел вокруг вельбота, осторожно поглаживая его борта руками. Глаза парторга были мягкими, теплыми.

А Митенко все еще беседовал с секретарем райкома.

— Так вот, Петр Иванович, хорошо подумай над нашим предложением, — говорил ему Ковалев. — Пушнину ты знаешь прекрасно. Лучшей кандидатуры на должность районного пушника мы и желать не можем. Главное в том, что лучше тебя никто не сможет поднять культуру охоты в тех колхозах, которые мы тебе поручаем. А валюта нам необходима. Война, Петр Иванович, быть может, еще только по-настоящему начинается!

— Все это я понимаю, Сергей Яковлевич, — вздохнул Митенко, — да вот только боюсь, справлюсь ли?

— Справишься, обязательно справишься: ведь ты же теперь коммунист!

— В том-то и дело, что коммунист. Ответственность огромная. Но не думайте, что я испугался этой самой страшной штуки — ответственности; назначение я, конечно, готов принять.

Секретарь внимательно посмотрел в лицо Митенко и вдруг как будто сейчас только заметил, насколько он постарел.

— Вот только плохо со здоровьем у тебя, Петр Иванович. Помнишь, на сердце жаловался? Трудно тебе будет в постоянных разъездах.

Митенко сдержанно вздохнул и сказал:

— Сейчас такое время, что сердце можно успокоить только работой до седьмого пота.

Немного помолчав, добавил:

— А позволь узнать, кто на мое место в магазин янрайский послан будет? Надежный человек? А то покупатели у меня хорошие, доверчивые, к порядку, так сказать, привыкли.

— На твое место районная торговая контора посылает как будто опытного человека, охарактеризовали мне его с самой лучшей стороны. Фамилия его Савельев.

— Слыхал. Мужик, говорят, дельный. Был в его складах. Порядок, как говорится, отменный. Пусть будет так, — согласился Митенко.

— Ну, вот хорошо! — Сергей Яковлевич встал, широко взмахнул рукой, прощаясь с Митенко.

Солнцева сидела в своей комнате за обедом. Вдруг дверь отворилась, и на пороге показался старик Ятто, подталкивая впереди себя мальчика.

— Это мой внук! Имя его — Оро! — громко отрекомендовал он еще с порога.

Оля — с любопытством посмотрела на парнишку. Нестриженые черные волосы его сзади были заплетены в косички; смуглое личико с недоверчивыми и немного испуганными глазами, сухощавым, правильным носом, с четко очерченными, чуть в капризном изгибе, губами было все в пятнах засохшей крови. Вылезшую, затасканную до блеска кухлянку подпоясывал узкий ремешок; на ремешке — два ножа, громадная трубка и все курительные принадлежности: небольшой мешочек из шкуры оленьего выпоротка с табаком, жестяная коробочка со спичками, железный изогнутый коготь для выскабливания трубки.

Оля покосилась было на трубку, но промолчала.

Ятто почти вплотную подвел внука к учительнице и, указывая пальцем на его лицо, заговорил громко, назидательно, даже чуть ли не приказывающе. Оля поняла, что Ятто строго наказывал ей не мыть лицо Оро до тех пор, пока сами собой не сойдут красные пятна — магические знаки, начертанные шаманом Тэкылем жертвенной оленьей кровью. Оля молчала, не зная, что ответить. Не видя ее готовности выполнить наказ, Ятто взял внука за руку и, делая вид, что в любую минуту может уйти, сказал:

— Если ты со мной не согласна, то лучше я уведу его домой.

— Зачем же так скоро уходишь? — забеспокоилась учительница. — Давай-ка чаю попьем. А внуку твоему здесь хорошо будет.

Поразмыслив немного, Ятто согласился. Чай пил старик долго, щурясь от блаженства. Оро не отставал от деда. Когда Ятто раскуривал свою трубку, набивал трубку и Оро. Было видно, что подражать деду — для него жизненная необходимость.

Оля, откинувшись на спинку стула, полузакрыв густыми ресницами глаза, ласковым взглядом наблюдала за мальчиком. Оро чувствовал этот взгляд и постепенно становился смелее. Ятто шумно отхлебывал чай, часто вздыхал: ему было нелегко видеть, что мальчик осваивается и, видимо, так и не попросит, чтоб дед забрал его с собой.

Оля отлично понимала, что происходит как с дедом, так и с его внуком. «Пусть, пусть покурит, — думала она о мальчике, — дед уйдет в тундру, и внук привыкнет к школьным порядкам, забудет свою трубку».

Попив чаю, старик Ятто собрался уходить. Подойдя к двери, он как-то ссутулился, и Оля скорее угадала, чем заметила, что он украдкой вытер слезы. Оля невольно шагнула к нему, переполненная горячим сочувствием. Ятто медленно повернулся. Но лицо его уже было суровым и бесстрастным.

— Береги его! Я… умру… если с ним что-нибудь случится! — тихо промолвил старик.

Солнцева порывисто приложила руку к груди, и этот выразительный жест о многом сказал Ятто. Он даже улыбнулся и промолвил, обращаясь к внуку:

— У нее, как вижу, такое же доброе сердце, как у меня и у твоей бабушки: слушай ее, уважай ее…

Когда Ятто ушел, Солнцева долго думала, как ей быть с Оро, и, наконец, решила оставить его в яранге Пэпэв, а затем, когда знаки на лице сотрутся, вымыть, переодеть и поселить в интернате. Единственное, что она сделала немедленно, это взяла у Оро трубку и табак. Мальчик страшно удивился, протестующе замахал руками. Оля попыталась объяснить ему, что курить ученикам не полагается. Оро успокоился и вскоре, казалось, совсем забыл, что у него была трубка.

Дней через десять старик Ятто снова явился в поселок Янрай. Как и в первый раз, он без стука вошел к учительнице и, не здороваясь, громко спросил:

— Если Оро хочет есть, ты даешь ему есть?

— Даю, — не скрывая своего удивления, ответила Оля.

— Если Оро пить хочет, ты даешь ему пить?

— Даю.

— А вот если он курить хочет, почему ты не даешь ему курить? Это одно и то же! Человеку курить хочется так же, как и пить и есть!

Оля была сражена логикой старика Ятто.

— Так как же? — с видом победителя спросил Ятто.

Раскурив свою трубку, он протянул ее Оро. Тот смущенно посмотрел на учительницу и вдруг просто заявил:

— Есть я здесь не разучился, без воды тоже жить не могу, а вот курить — совсем не хочу.

Дело приняло неожиданный для Ятто оборот. Наступила его очередь смутиться.

— Вот видишь, Оро сам ответил на твой вопрос, — улыбнулась Оля.

Сердито кашлянув, Ятто взял протянутую учительницей трубку Оро и сказал, обращаясь к внуку:

— Глупый ты еще, не понимаешь своих желаний… — Немного помолчав, добавил: — Пойду схожу к Гэмалю, просил зайти в гости.

Оро глянул на учительницу и, схватив руку деда, прижался к ней лицом.

— Я с ним пойду, а? — попросился он.

— Иди, иди, — разрешила Оля.

«Как все это необычно и как интересно, — подумала девушка, опускаясь на стул. — Какая это огромная школа, какое большое испытание, чтобы проверить, насколько человеческое у тебя сердце. Здесь можно так ошибиться, если не быть настоящим человеком…»

Оля долго сидела на одном месте, погруженная в задумчивость. И вдруг, как это часто бывало с ней, девушке стало необыкновенно весело. Подвижная, энергичная, она принялась убирать свою и без того чистенькую, уютную комнату, напевая что-то беспечное, веселое. На глаза ей попался патефон. Не долго думая, Оля схватила первую, которая ей попалась, пластинку, завела патефон. Это оказался вальс Штрауса. И вдруг Солнцевой страшно захотелось потанцевать.