Порой юноша ловил на себе быстрые сочувственные взгляды товарищей, но от этого ему становилось еще тяжелее. А когда он заметил такой же взгляд и у Гэмаля, то вдруг застеснялся, покраснел и, понурив голову, отошел в сторону, скрывшись где-то между оленей.

— В других бригадах по десять пастухов, а у меня восемь, — продолжал говорить Мэвэт. — Но нам хватит. За одного пастуха из моей бригады пусть пять дают, все равно не возьму. Настоящие оленьи люди мои пастухи. Ни один теленок после отела у нас не пропал. Ни одного оленя за это лето волки не порвали.

— У них здесь и олени как будто жирнее, чем в других бригадах, — сказал между делом Гэмаль, обращаясь к Айгинто.

— Выпас правильный у них. Знают, когда стадо надо на ноги поднять, когда к воде подогнать, когда уложить для отдыха, — ответил Айгинто.

— План мы намного перевыполнили. Имеем уже триста пятнадцать оленей сверх плана, — отчитывался Мэвэт, ведя за собой Айгинто и Гэмаля так, чтобы они хорошо могли познакомиться со стадом.

— Да, здесь люди настоящими хозяевами себя чувствуют, — сказал Гэмаль председателю.

Спать улеглись не скоро. Зная, что Гэмаль недавно еще работал парторгом в одном из самых лучших колхозов района, Мэвэт расспрашивал о порядках в илирнэйском колхозе и особенно об оленеводстве. Больше всего ему понравился рассказ о племенном стаде.

— Ай, хорошо, совсем хорошо, — сказал он с завистью. — Больших, сильных оленей разводить бы! А плохой породы пусть не будет, год за годом пусть совсем исчезает. А?

— Будет и у нас такое, — улыбнулся Мэвэту Айгинто. — Мы с Гэмалем в район писали. Часть оленей ламутской породы в этом году в твою бригаду пригоним.

Переночевав, Айгинто и Гэмаль отправились домой, в Янрай. По дороге они обсуждали то, что увидели в оленеводческих бригадах.

— Вот скоро снег упадет и пойдут наши оленеводы от пастбища к пастбищу в самую глубину тундры, — задумчиво говорил Гэмаль. — Пойдут туда, где потише ветры, где ягельники не так сильно снегом прибиты. Понимаешь, как будто все то же самое, что было и двадцать и сто лет назад…

— Зачем ты такое говоришь? — изумился Айгинто.

— А ты вот послушай дальше, тогда поймешь зачем… Пойдут оленеводы от пастбища к пастбищу, но ясно же теперь всем, что это не прежнее кочевье, как тридцать или сто лет назад, когда оленеводы тащили с собой в тундру и нужное и ненужное, все, что было в хозяйстве; когда тащились они в тундру с грудными детьми, с дряхлыми стариками. На перекочевках дети плакали, женщины плакали, богачи на батраков, как на собак, кричали, безоленные пастухи свою жизнь проклинали. А кочевые пути выбирали по гаданиям на кости оленьей лопатки. Из-за пастбищ между стойбищами драки были, кровавая вражда была, из поколения в поколение вражда переходила. А сколько безоленных батраков день и ночь в стадах кулаков мерзли, вот у таких, как этот Чымнэ?

— Да, было, такое не так давно было! — вдруг остановился Айгинто. — Вон во второй бригаде мы пастуха Гырголя встретили, видел шрам на его лице? Это, лет двадцать назад, Кувлюк его ножом ударил, когда Чымнэ как собаку его спустил, чтобы отобрать пастбище у Гырголя. Ненавидели Кувлюка батраки за то, что он у Чымнэ как бы его правой рукой был. Оттого-то он и сейчас все еще Чымнэ прислуживает, не может расстаться…

— Есть и еще один аркан, которым Чымнэ возле себя Кувлюка держит, — заметил Гэмаль. — Аймынэ за него замуж обещает отдать. Видел, как вчера привел ее Кувлюк в ярангу Мэвэта?

Оба долго шли молча.

— А все же плохие, совсем еще плохие порядки во многих наших оленеводческих бригадах, — снова нарушил молчание Айгинто. — Вот у Кумчу за всю бригаду несколько пастухов работают, а трудодни все одинаково получают. Как это называется?

— Уравниловкой это называется, — запомни это слово. — Гэмаль остановился, выбрал место посуше и уселся. — Вот о беспорядках-то нам с тобой и надо подумать. Тут много работы еще предстоит. Сколько у нас в колхозе сейчас оленей?

— С телятами пять тысяч двести сорок.

— А у илирнэйцев больше пятнадцати тысяч. В три раза обогнали нас, — вздохнул Гэмаль.

— Да. Трудно догнать. Пока дойдем до пятнадцати тысяч, у них уже тридцать будет…

— Ничего, Айгинто, илирнэйцев догоним, обязательно догоним, — сказал Гэмаль тоном человека, который совершенно уверен в том, что говорит. — Пока мы ходили по тундре, я думал: надо нам начать такое дело, которого еще и у илирнэйцев нету. Хороший охотник далеко прицеливается и всегда попадает. Так и нам с тобой прицеливаться надо.

— О чем все же ты говоришь? — поинтересовался Айгинто, поправляя свои стоптавшиеся набок торбаза.

— Историю мы с тобой в школе учили? Знаем, какое это старое слово «кочевник»! Как услышишь его, кажется, что тебя сразу на много веков назад бросило. Не подходит, совсем не подходит такое слово к нашим оленеводам. Не та у них теперь жизнь. А вот кое-что от старых времен все же осталось. Возьми, например, яранги.

— Не думаешь ли ты дома на колесах в тундре построить? — засмеялся Айгинто.

— Зачем на колесах? — возразил Гэмаль. — Простые, обыкновенные, как в поселке у нас, дома. В тех местах, где много кочевых путей пересекается, большие поселки строить надо. Не сразу, конечно, сделаем это, но сделаем!..

Айгинто долго молчал, задумчиво глядя куда-то вдаль.

— Какие большие мысли тебе в голову приходят, — наконец отозвался он. — Я еще не думал об этом. А, однако, надо уже подумать. На берегу мы яранги почти убрали, надо теперь и в тундре убирать.

Отдохнув, председатель и парторг пошли дальше. И вдруг их внимание привлекла лебединая песня. Они осмотрелись. Стройный косяк из двадцати лебедей медленно плыл в небе на север. Огромные крылья их взмахивали плавно, через ровные промежутки времени.

Когда лебединая песня растаяла в синем небе, Гэмаль тихо сказал:

— Хороша земля наша, Айгинто. Люблю я, сильно люблю свой край!

Ковалев прошелся по кабинету, остановился у окна, выходившего на бухту. Сплошная гряда льдов медленно двигалась к берегу.

Сергей Яковлевич подошел к столу, взял в руки телеграмму, прочитал ее еще раз: «Возможен заход Кэрвук тчк Жди тчк Крепко целую Галина».

Второй год служила Галина военным врачом на корабле. День войны застал ее в Архангельске, когда она должна была выехать на Чукотку, к мужу. Там она и была мобилизована. Второй год с величайшим напряжением следил Ковалев за судьбой своей жены. Однажды он совсем потерял с ней связь и получил тревожные вести, что ее корабль потоплен. Никто не знал, чего стоило Ковалеву это тревожное сообщение. Но Галина была спасена. И вот пришла телеграмма…

— Возможен заход в Кэрвук! — еще раз вполголоса повторил он. — Но вот забьет бухту льдами, — мимо пройдет пароход… не увижу Галину.

Медленным движением он достал из кармана трубку, закурил, подошел к столу, потянулся за второй телеграммой. Коммунисты поселка Якан просили секретаря присутствовать на отчетно-выборном собрании. Обещал. Надо поехать, — твердо решил Сергей Яковлевич. Благо здесь под боком, полчаса ходу на катере.

…Через час на катере торговой конторы, нагруженном мукой и ящиками с консервированным молоком, секретарь отправился в Якан. С севера дул резкий, холодный ветер, загоняя в бухту пловучие льды. «Тяжелейшая ледовая обстановка», — подумал Ковалев, враждебно поглядывая на медленно плывущие к берегу ледяные глыбы. Выбирая чистые места, катер лавировал между льдинами. Чем дальше уходил он от Кэрвука, тем гуще становились льды. Порой острые выступы льдин со скрежетом царапали обшивку катера.

Ковалев находился в рубке вместе со старшиной катера Васильевым.

— Не затерло бы, Сергей Яковлевич, — тревожно оглянулся на секретаря Васильев.

— Я и сам думаю, — отозвался Ковалев. — Пожалуй, надо повернуть назад.

— Да, если затрет, директор торгбазы живьем меня съест! — сказал старшина, поворачивая катер.

Ветер крепчал. В море до самого горизонта, где клубились черные снеговые тучи, виднелись льды. Катеру все труднее и труднее было выбирать путь. Старшина Васильев невольно вел его все дальше в море, где льды были реже. «Далеко забрались, — тревожно думал он, — и несет все дальше и дальше».