Он побежал к дзоту, чтобы швырнуть в амбразуру гранату. Но прямо перед ним бросал раскаленные угольки в темноту второй пулемет. Сколько же тут их?! Невольно попятился — наткнулся на убитого товарища. Перешагнул через него — и снова убитый. Где же остальные? В темноте, кроме желтых грохочущих огоньков, ничего не видно. Пригнувшись к земле, побежал к лесу, но оступился и упал в яму, наполненную водой. Над головой со свистом пронеслись пули и где-то за канавой, совсем рядом от него, впились в землю. Кудрявцев в бессильной злобе выхватил из-за пояса гранату и метнул ее в сторону дзота. Потом, не оглядываясь, побежал по канаве и вскоре очутился в невысоком кустарнике. Теперь пули были не страшны: враги стреляли в другом направлении. Кудрявцев торопливо перебежал кустарник, за ним начиналось небольшое поле и лес. На опушке он догнал четырех краснофлотцев, один из которых придерживал раненую руку.

— А где остальные?

— Не знаем. Еле выбрались сами, — отозвался раненный в руку краснофлотец.

Теперь они впятером должны были пробираться в Курессаре.

Ночь на 18 сентября 1941 года была, пожалуй, самой напряженной и страшной в жизни младшего лейтенанта Кухаря. После ухода комиссара и Мельниченко с краснофлотцами он остался старшим на батарее. Расчет первого и единственного способного стрелять орудия находился возле механизмов, готовый в любую секунду открыть огонь. Кто знает, может быть, во время прорыва потребуется помощь, ведь для этого они и остались на батарее.

— В случае чего открывай огонь прямо по вспышкам ракет, — предупредил Мельниченко. — А когда снаряды кончатся, уходи на лайбе Кааля в залив.

Кухарь приказал артиллеристам снаряды, оставшиеся на втором и третьем орудиях, перенести на первое. Один снаряд он отложил в сторону — подорвать орудие.

Тревожно и тоскливо было на душе у младшего лейтенанта. Он опасался за товарищей: смогут ли они пробиться из окружения? Ночь выдалась на редкость темная, дождь усилился. В двух шагах ничего не видно. Это на руку ушедшим. Но темнота и пугала. Как вести огонь в таких условиях? Определить дистанцию по звукам выстрелов и вспышкам ракет почти невозможно, а стрелять наугад по огромной площади бесполезно: снарядов едва ли хватит на пять минут боя. Темнотой могут воспользоваться фашистские разведчики и высадиться со стороны моря. Выставить дозоры Кухарь не мог — артиллеристов хватало лишь на обслуживание орудия. Все же он приказал двоим краснофлотцам из расчета и радисту Яценко лечь с трех сторон на бруствер орудийного дворика и внимательно вглядываться в темноту. Главное, чтобы противник не застал их врасплох.

Время тянулось медленно. Кухарь то и дело смотрел на свои ручные часы, осторожно подсвечивая карманным электрическим фонариком. По его подсчетам, группы Карпенко и Мельниченко должны были уже миновать узкий перешеек. А дальше идти не так опасно.

«Прошли. Не заметили фашисты», — подумал он. И тут же сквозь пелену частого дождя увидел тусклые мерцающие блики. Донесся слабый звук выстрелов. Значит, одна из прорывающихся групп наткнулась на врага.

Но где находились товарищи? В пяти километрах, в семи или десяти? Кухарь хотел забраться на броневой щит орудия и с него попытаться что-нибудь разглядеть, но мерцающие блики пропали, а вместе с ними прекратилась и стрельба.

— Группа старшего политрука Карпенко, наверное, напоролась, — проговорил Яценко.

Радисту никто не ответил, хотя каждый думал о том же. Тревожила мысль: какая же участь ждет их, оставшихся на батарее? Если ночью пробиться трудно, то днем это вообще невозможно. Попытаться уйти на рыбацкой лайбе в Рижский залив? Но там рыщут фашистские торпедные катера.

— Бой был короткий. Значит, прорвались, — ни к кому не обращаясь, продолжал Яценко. Ему опять никто не ответил, и радист, успокоившись, занял свое место наблюдателя на бруствере орудийного дворика. Примерно через полчаса он заметил на севере мерцающие блики огня. Слух уловил частую стрельбу.

— Стреляют, товарищ младший лейтенант!

Кухарь торопливо взобрался по скобам на броневой щит орудия, поднес к глазам бинокль, но ничего не увидел. Попытался определить дистанцию до вспышек ракет — что это были ракеты, он не сомневался, — но опять безуспешно. А при ошибке ведь легко попасть в своих. Пока он искал выход из положения, вспышки прекратились. Затихла и стрельба.

— Группа лейтенанта Мельниченко. Кому же еще быть?! Пробились ли? — покосился Яценко на спустившегося со щита командира огневого взвода.

— Ведите наблюдение за своим сектором, товарищ Яценко, — перебил радиста Кухарь и, когда краснофлотец улегся на бруствере, добавил: — Стрелять в белый свет как в копеечку какой прок? А утром мы можем каждый снаряд направить точно в цель. Понятно?

Яценко не ответил. Младший лейтенант, конечно, прав. Как стрелять в такую темноту? У артиллеристов есть правило: не вижу — не стреляю. Но так хотелось помочь товарищам! Радист плотнее укрылся плащ-накидкой и поудобнее устроился на бетонном бруствере. Неожиданно небо на севере стало светлеть. Что это? Опять ракеты? Не похоже. И стрельбы не слышно. Скорее всего, зарево от пожара. Очевидно, немцы подожгли хутор.

— Пожалуй, так, — согласился с радистом Кухарь. — Боятся нового нападения. Вот и освещают перешеек.

Зарево между тем расползалось, оранжевым полукругом охватывая всю ширину полуострова Кюбассар. К утру дождь перестал и пожар усилился. Кухарь направился на опушку рощи, взяв с собой радиста Яценко. Возле обгорелых развалин дома Каалей он остановился и в бинокль стал рассматривать место пожара. Горел прибрежный лес, окутывая черным дымом и без того темные облака, затянувшие осеннее небо. Кухарь прошел вперед, ближе к перешейку, и тут в редеющей серой дымке увидел цепи фашистских солдат, направляющихся к батарее.

Яценко сбегал к первому орудию и принес телефон. Кухарь приказал ему подсоединить телефон к полевке, в свое время протянутой для Карпенко на перешеек, и держать связь с орудийным расчетом. Сам он взобрался на развалины дома Каалей и навел бинокль на вражеские цепи. Быстро подсчитал дистанцию и передал ее на орудие.

— Огонь! — скомандовал Кухарь, как только первая цепь фашистских солдат поравнялась с поворотом дороги.

Над головой, рассекая упругий воздух, прогудел снаряд и разорвался точно у цели. Гитлеровцы залегли. Через каждые пять — семь секунд снаряды рвались в гуще врагов. Потом стрельба вдруг прекратилась.

— В чем дело?

— Снаряды кончились, товарищ командир, — упавшим голосом доложил Яценко.

Увлеченный стрельбой, Кухарь совсем забыл об этом и теперь, растерявшись, не знал, что делать. Посмотрел в бинокль — немцы продолжали наступать. Самое большее через час они будут на батарее. За это время можно далеко уйти на лайбе.

Артиллеристы понуро стояли возле орудия, когда запыхавшиеся Кухарь и Яценко подбежали к ним. Возле командира орудия на стеллаже поблескивал холодком металла последний осколочно-фугасный снаряд.

— Орудие зарядить! — крикнул Кухарь и, когда тяжелый снаряд был дослан в камору, скомандовал: — Набить ствол землей. Да побыстрее.

Краснофлотцы выполнили приказание. Кухарь сам надел на орудие дульную крышку и привязал к спусковому крючку длинный шнур. Артиллеристы ушли в землянку, где обычно коротали свободное от дежурств время. Кухарь размотал шнур на всю длину и спрятался в стрелковый окоп, вырытый на случай обороны орудия. В последний раз посмотрел на орудие и с силой дернул за шнур. Раздался мощный взрыв. Звонкое эхо прокатилось над опустевшим полуостровом Кюбассар. Выскочившие из землянки краснофлотцы не поверили своим глазам: вместо последнего орудия 43-й береговой батареи валялась груда дымящегося металла.

— Теперь уже все, — проговорил Кухарь. — Осталось одно: уходить отсюда. Еще не все у нас потеряно…

По подсчетам Кухаря, лайба должна была выдержать десять человек. На север не пробиться; если же благополучно пересечь бухту Кейгусте, можно укрыться в прибрежных лесах, а оттуда пробраться в Курессаре.