Надежда Владимировна была достаточно умна и сообразительна, чтобы сразу оценить обстановку. Раз уже добралась до нее ЧК, значит дело проиграно и запирательство становится бессмысленным.

Не стала упорствовать, не изображала из себя невинной жертвы, по ошибке угодившей на Гороховую. Едва ее арестовали на Николаевском вокзале и привезли в кабинет Николая Павловича, тотчас во всем призналась.

Да, Марья Ивановна — это ее конспиративная кличка. И шифрованное донесение Юденичу отправляла она, подписавшись условленным заранее псевдонимом Мисс. Кроме того, перехваченного чекистами, донесения были, разумеется, и другие. Скрлько всего, она не помнит.

К военным вопросам она касательства не имела, а формирование правительства было поручено ей, это правда. Завершить всю работу не удалось, но главные портфели были распределены.

И вообще, если нет возражений, она предпочла бы на все вопросы следствия отвечать в письменном виде. За письменным столом ей легче сосредоточиться.

Следствие не выясняло, была ли Надежда Владимировна Вольфсон знакома с эсеркой Фанни Каплан, стрелявшей отравленными пулями во Владимира Ильича Ленина. Возможно, и не знали они друг друга, длительное время подвизаясь в рядах одной партии, но схожего в биографиях этих бывших «революционерок», ставших оголтелыми врагами революции, было много.

Схожего и вместе с тем несхожего. Так или иначе Надежда Владимировна шла гораздо дальше Каплан. От террора не отказывалась, но считала его достаточно устаревшим оружием. Главную ставку делала на иные средства борьбы. Что террор с комариными его укусами! Ей нужно было организовать вооруженное выступление против большевиков, свалить их любой ценой, пойдя на сговор хоть с самим дьяволом — о меньшем она не хотела и думать.

— Расскажите, когда и при каких обстоятельствах познакомились с Полем Дюксом. Перечислите меcтa, где он бывает. Когда вы виделись в последний раз?

— Обождите, я все вам сообщу без утайки, — уверяла она следователя. — Верьте в мое безусловное раскаяние, я жажду как можно лучше помочь следствию…

И действительно, сообщила многое, изо всех сил стараясь завоевать доверие. Собственноручные ее показания, обдуманные, хладнокровные, написанные без помарок ровным, уверенным почерком, составили целый дом следственного дела.

По ним можно представить, как формировался этот крупнейший заговор контрреволюционного подполья и как были расставлены силы в ожидании сигнала к началу операции «Белый меч». Подробнейшим образом описываются в них маршруты курьеров, техника шифровки и даже запасные, ни разу не использованные каналы связи. Например, через Ладожское озеро, где был оборудован на берегу специальный тайник.

Надежда Владимировна никого не щадила.

— Вы лжете! — жестко обрывала она своих сообщников на очных ставках. — Вы до сих пор не разоружились перед Советской властью!

Изворотливого Китайца она ловко приперла к стенке, заставив сообщить еще неизвестные имена его осведомителей. Люндеквист после недолгого запирательства вынужден был рассказать, как некстати оказалось его назначение в Астрахань и как лег он в лазарет, придумав себе болезнь.

Были, однако, и исключения из правила, когда откровенность внезапно изменяла Надежде Владимировне и она принималась всячески петлять, норовя сбить следователя с толку.

Главным таким исключением был «СТ-25».

Надежда Владимировна не отрицала знакомства с ним. Смешно было бы отрицать, если чекистам многое известно. Да, он пришел к ней почти сразу после своего нелегального появления в Петрограде. Пришел по рекомендации ее племянника гардемарина Веселкина, с которым познакомился в Мурманске. Назвался Павлом Павловичем Саввантовым, выдавал себя за больного, а позднее отлеживался у нее на квартире, лечил обмороженные ноги. Она догадалась, что это иностранец, и вскоре они объяснились. Сперва он говорил, что работает корреспондентом одной из социалистических газет Англии, собирая журналистскую информацию о русских делах, а затем признался, что имеет специальные задания английской разведывательной службы. В Москву они ездили вместе, это она отрицать не станет. Переговоры с «Национальным центром» вел Поль Дюкс, а она лишь присутствовала как его заместительница.

— Где сейчас Поль Дюкс?

— Не знаю…

— Вы же обещали говорить правду!

— Я действительно не знаю, где он… Вероятно, его нет в Петрограде…

— Куда он уехал?

— Не знаю…

Другим исключением был старший ее сын Виль де Валли, работавший в политотделе Седьмой армии. Настоящая его фамилия была Ерофеев, а на французский дворянский лад он переименовал себя по собственной прихоти, найдя, что Виль де Валли звучит гораздо красивее, чем Ерофеев.

Впрочем, это не имело значения. Важно было другое: наконец-то стало понятно, каким образом обзавелся «СТ-25» политотдельским удостоверением на имя Александра Банкау. К тому же и в шпионских донесениях Китайца, найденных при обыске, содержалась секретная информация о положении в Седьмой армии, источник которой не вызывал теперь никаких сомнений.

Виль де Валли был арестован следом за матерью.

— Уверяю вас, он решительно ни в чем не виноват! — заявила Надежда Владимировна. — О моей работе в организации мой сын даже не подозревал… И вообще, несмотря на свой возраст и служебное положение, он все еще остается порядочным шалопаем… Любитель ходить по гостям, поухаживать за девицами… Вечно возвращался домой слишком поздно, и из-за этого у нас происходили неприятные объяснения…

— Позвольте, ведь сын ваш жил вместе с вами, на одной квартире! Разве не видел он, что у вас днюет и ночует подозрительный иностранец?

Вопрос был резонный, и Надежда Владимировна сообразила, что невозможно, пожалуй, выдавать сына-политотдельца за беззаботного шалопая, не замечавшего, что творится у него под носом. Нужно было как-то выкручиваться.

— Хорошо, я скажу всю правду, — согласилась она, немного поразмыслив. — Разрешите только отложить этот разговор на завтра… Боже мой, вы и представить не можете, как тяжело материнскому сердцу!

Профессор согласился подождать. На следующий день Надежда Владимировна разыграла в его кабинете одну из самых душераздирающих сцен, драматически изобразив непримиримый конфликт между матерью и сыном. И Профессору, сказать по совести, понадобилось все его хладнокровие, чтобы выдержать до конца, не рассмеяться и не возмутиться.

Надежда Владимировна не знала, конечно, что карты ее раскрыты. Рано утром Профессору позвонили из тюрьмы, где содержались заключенные по этому делу. Перехвачена была записка Виль де Валли, которую он тайно направлял матерії. «Когда ты вступила в организацию, я не знаю, — писал сын, подсказывая матери, что и как говорить на допросе. — Зимой я заметил, что несколько раз приходил какой-то таинственный мужчина. Сначала ты мне сказала, что это больной, потом — что это английский писатель, собирающий материалы для книги. Лишь спустя некоторое время ты призналась, что это разведчик. Я протестовал, но ты сказала, что покончишь самоубийством, если я его выдам. По этому поводу у нас были частые стычки, и я стал избегать дома. Сам я никакого участия в организации не принимал».

Такой была эта записка, не оставляющая сомнений в причастности Виль де Валли к заговору. Профессор велел снять с нее копию, а оригинал передать по назначению.

И вот Надежда Владимировна сидит перед ним, изображая убитую горем мать. Заранее обдуманы каждый жест и каждое слово, на глазах блестят слезы.

— Вряд ли поверите, но сегодня ночью я не сомкнула глаз, — произносит она трагическим шепотом. — Положение мое было ужасным… Насколько мой муж ничего не видел и не замечал, всецело поглощенный своими научными занятиями, настолько у старшего сына оказался какой-то обостренный нюх. Он очень честен, мой мальчик… И кончилось это тем, что однажды он в категорической форме потребовал, чтобы я объяснила, кто же к нам ходит… Поколебавшись, я сказала, что это английский корреспондент, вынужденный по воле обстоятельств скрываться от Чека… Сын был, понятно, возмущен. Кричал на весь дом, что не потерпит эту сволочь, что я должна немедленно с ним порвать и не впускать больше в квартиру. Потом сын уехал в Новгород, где тогда размещался штаб Седьмой армии, а из Новгорода в Царское Село… Когда он вернулся, разговор этот автоматически возобновился… Я была просто в отчаянье, понимая, что, как верный коммунист, он непременно решится на крайнее средство… Я металась по квартире, не зная, что предпринять…