— Никакой возни не было…

— А о чем же говорили вы с Кюрцем? Помните, когда дали согласие быть премьер-министром?

— Разные обсуждались темы…

— Нет, меня интересует именно разговор о взрывчатке. О чем вас просил Кюрц?

— Ну… чтобы мы изготовили пироксилин в институтской лаборатории…

— Для какой цели?

— Право, не помню…

— Позвольте, но ведь это взрывчатка! Не мыло хозяйственное- и не порошок против клопов. Разве можно запамятовать?

— Представьте, запамятовал…

Китайца так и не успели отправить в тюрьму. Сидел он в комендантской, усердно дополнял свои показания, дожидаясь вызовов на очные ставки.

— Как же, как же, был разговорчик! — подтвердил он не без удовольствия. — Профессор Быков высказался в том смысле, что не худо бы взорвать железнодорожный мост у станции Званка. Мост этот считается стратегическим…

— Стало быть, не вы просили профессора изготовить пироксилин, а он сам выдвинул идею взрыва моста?

— Именно, именно, так и было… Не надо смотреть на меня сердитыми глазами, господин профессор… Се ля ви, как говорят французы… Такова жизнь!..

— Убей меня бог, но я действительно отказываюсь постичь вашу логику, — вздохнул Николай Павлович, когда Китайца увели. — Вы соглашаетесь стать премьер-министром, следовательно, отдаете себе отчет в том, где, когда, в каких конкретных исторических условиях должно работать ваше будущее правительство. В голодном, холодном, сыпнотифозном Петрограде, среди чудовищной разрухи, нищеты, среди неслыханных народных бедствий… И вы же готовите диверсию на железной дороге… Позвольте вас спросить, как же это совмещается в одном лице?

Быков молчал. Да и что, собственно, мог он сказать, если все его «правительство» оказалось на поверку трусливым сбродом?

Надо было выявить и быстро обезвредить вооруженных участников заговора.

На границе с Финляндией удалось задержать бывшего поручика Виктора Яковлевича Петрова, командира роты одной из дивизий карельского участка фронта. Это его рота, насчитывавшая сто шестьдесят штыков, должна была подняться по тревоге и поступить в распоряжение руководителей заговора.

Отбирали в роту заговорщиков надежных людей— бывших жандармов, полицейских, гостинодворских приказчиков — и заранее, чтобы не возбуждать подозрений у военкома, сочиняли каждому вполне «пролетарскую» биографию. В результате удалось незаметно сколотить шайку готовых на все головорезов.

Роте Петрова было приказано захватить здание ЧК на Гороховой. «Ваша задача нанести ошеломляюще внезапный удар, а чекисты сами разбегутся», — инструктировал Люндеквист.

— Стало быть, вот это самое здание вы и собирались захватить? — усмехнулся Николай Павлович. — А нам всем положено было разбегаться?

— Выходит так, — уныло согласился Петров.

Часть своих сил, примерно с полсотни наиболее надежных головорезов, Петров должен был направить на штурм линкора «Севастополь». План этой ночной операции был отчаянным, пиратским. Подойти ночью к линкору, пользуясь маленьким портовым буксирчиком, взять корабль на абордаж и водрузить на нем андреевский флаг. Коммунистов и комиссаров, конечно, в Неву, в завязанных наглухо мешках, а из двенадцатидюймовых орудий «Севастополя» — огонь по городу.

— Цели вам указали?

— Нет, огонь надо было открывать беспокоящий…

— Что это значит?

— Вызвать, одним словом, панику…

Следствие набирало силы.

Но еще скрывался где-то сверхосторожный английский резидент, еще не удалось схватить таинственную Мисс, и даже неизвестно было, кто же действует под этой кличкой.

Помогла засада, оставленная на Малой Московской улице в квартире Ильи Романовича Кюрца.

Рано утром в дверь этой квартиры постучалась неизвестная женщина. Стукнула три раза с довольно длинными паузами и, увидев в квартире посторонних, кинулась бежать, но была задержана.

— Везите ее сюда! — распорядился Николай Павлович.

Через полчаса на Гороховой разыгралась сцена, почти в точности повторившая поведение Бориса Берга, «главного агента английской разведки в Петрограде».

— Я — Марья Ивановна, которую вы разыскиваете по всему городу! — объявила женщина. — Ни о чем меня не спрашивайте, отказываюсь отвечать на все ваши вопросы…

И действительно, сколько с ней ни бились, она мол-цала. Тонкие бледные губы были сердито поджаты, в глазах светилась фанатическая решимость упорствовать до конца. Одета была эта женщина во все черное, ростом невысока, круглолица, светловолоса, и вообще больше смахивала на религиозную кликушу, чем на руководительницу заговора, перед которой трепетали мужчины.

Неизвестно, чем бы все это кончилось. Николай Павлович был твердо убежден, что перед ним вовсе не Мисс, скорее всего отправил бы ее в тюрьму «впредь до выяснения личности», если бы не заглянул к нему Профессор.

— Батюшки светы, да никак госпожа Орлова! — удивленно воскликнул Профессор, заметив женщину в черном. — Вот уж не думал, что встретимся мы в Чека!

Бывают же в людских судьбах странные совпадения!

За много лет до этого хмурого ноябрьского утра в камере смертников ревельской военной тюрьмы происходило довольно занятное и довольно тягостное свидание. К Эдуарду Отто, опасному государственному преступнику, с минуты на минуту ожидавшему казни, пожаловала молодая элегантно одетая дама. Смущаясь и краснея, назвала себя Анастасией Петровной, супругой прокурора Орлова, который вел его процесс и настойчиво добивался смертной казни через повешение. Еще более смутившись, начала объяснять, что пришла просить осужденного примириться с всевышним и не отказаться от облегчающего душу святого причастия. Муж ее обещал помолиться за преступника, хотя по служебному своему положению обязан карать врагов престола и отечества. И она умоляет его о смирении, это ее христианский долг.

Тяжкий был разговор, утомительный и бесплодный, потому, наверно, и запомнился на долгие годы. Дама рыдала, становилась перед ним на колени, совала какую-то ладанку, а он, признаться, не мог дождаться, когда же наконец она уйдет. Как раз в ту ночь должен он был бежать и дорожил каждой минутой.

И вот — новая нежданная встреча. Изрядно потускнела и изменилась госпожа Орлова за эти годы, а глаза такие же, как тогда, и светится в них что-то фанатичное, жертвенное.

— Я не знаю вас, — сказала она, мельком посмотрев на Профессора.

— Помилуйте, Анастасия Петровна, как же не знаете! А ревельскую тюрьму забыли? Ведь это мою душу собирались вы спасти, я-то вас прекрасно помню…

— Вы? — отшатнулась она в страхе. — Вы живы, вы здесь, в этом храме сатаны? Господи, неужели и ты за большевиков?

— О позиции господа бога мы говорить не будем, — серьезно сказал Профессор. — Думаю, что должен он стоять за народ, если существует. А вы, Анастасия Петровна, против народа, заодно с его смертельными врагами… Иначе зачем бы понадобился вам этот дешевый фарс?

— О господи, спаси нас и помилуй!

— Но вы заблуждаетесь, Анастасия Петровна, думая, что уловками своими помешаете правосудию… Жестоко заблуждаетесь! Все равно мы разыщем Марью Ивановну… Вот вернется она в Петроград, и пригласим на беседу…

Склонив голову, Орлова долго молчала.

— Видно, вы правы, — сказала, тяжело вздохнув. — От судьбы никуда не денешься… Приедет Марья Ивановна завтра, так было у нас условлено… И зовут ее не Марьей Ивановной…

Звали ее Надеждой Владимировной.

Китаец заблуждался, считая ее неумной интриганкой, способной лишь на запугивание и шантаж. Ревновал, вероятно, не мог никак простить руководящей роли в заговоре.

Этим и объяснила она нелестные его отзывы о своей персоне. «Напыщенный, самодовольный болван», — презрительно фыркнула, когда зашел разговор об Илье Романовиче Кюрце. И других нисколько не щадила, наделяя уничтожающими характеристиками. Владимира Эльмаровича Люндеквиста назвала тупым солдафоном, Жоржетту Кюрц — безмозглой идиоткой, а Бориса Павлиновича Берга — игрушечным Наполеончиком из Ораниенбаума.