— Если ты твердо решила растоптать мою честь, то знай, что завтра же его не будет ни в Сазаклы, ни в Небит-Даге!

— Может быть, тебе удастся загнать его в Антарктику? Но ты тоже знай, что мое сердце всегда будет с ним, а его — со мной!

— Я растопчу ваши сердца!

— Замолчи, дикарь!

— Как, как ты меня назвала?

— Дикарь! Дикарь с высшим образованием!

Брат и сестра стояли так близко, что казалось, еще минута, и они вцепятся в горло друг другу, но в комнату, громко стуча сапогами, вошел Таган. В бушлате, измазанном глиной и нефтью, до бровей заросший седой щетиной, он остановился около стола, беззвучно пошевелил губами и сказал вслух:

— Что видят мои глаза?

Айгюль со стоном кинулась к нему на шею. Огрубевшие пальцы старика гладили шелковистые волосы дочери. Аннатувак дрожащими руками чиркал обгоревшей спичкой по коробку, пытаясь закурить.

Тыллагюзель, прибежавшая из кухни с посудой, расставляла тарелки и, желая внести мир и успокоение, весело говорила:

— Вот и хорошо, что отец приехал! Теперь-то уж по-настоящему начнем готовиться к свадьбе!

— Айгюль, ты ничего не боишься? — спросил Аман, когда они вдвоем вышли из Нефтеобъединения на широкую площадь Свободы, продуваемую всеми ветрами.

— Ну что ты! — удивилась Айгюль. — Пендинки боюсь, скорпионов боюсь, фальшивых людей…

— Не то. Я хочу тебя пригласить в ресторан. Потолковать надо, а больше, кажется, негде. Не боишься, что в городе о нас заговорят?

— Если верить моему брату, в городе только и делают, что говорят обо мне. Хуже не будет. Пошли!

По совести сказать, Айгюль с большим удовольствием отправилась в ресторан. За всю жизнь она только два раза была там, да и то на служебных банкетах, когда вход посторонним был запрещен.

За две минуты пересекли площадь и очутились в единственном в городе ресторане «Восток». Айгюль с жадным любопытством приглядывалась ко всему, что попадалось на глаза. Пожилая гардеробщица в пестрых шерстяных носках и остроносых азиатских калошах приняла одежду у пришедших и переменила пластинку на проигрывателе: на попечении этой женщины была и музыкальная часть. Молоденький капитан с изрытым оспой лицом причесывался перед зеркалом. «Верно, очень хочет кому-то понравиться», — подумала Айгюль.

Они поднялись наверх по неширокой лестнице. Большой светло-зеленый зал с золотым и белым орнаментом сиял корабельной чистотой. Стулья в полотняных белоснежных чехлах, крахмальные скатерти, тюлевые занавески на окнах, хрустальные вазочки с бумажными салфетками — все сверкало.

Народу было немного. За двумя сдвинутыми столами, уставленными стеклянными кувшинами с пивом, сидела компания пограничников, в углу нежные влюбленные, чтобы отдалить минуту расставания, распивали ижевскую воду. Из репродуктора бодро бил вальс Штрауса.

— А ведь тебе тут очень интересно, — заметил Аман, исподтишка наблюдавший за Айгюль.

— Конечно! — согласилась девушка. — Я же по-настоящему-то в первый раз в ресторане. Только в кино и видала, как это бывает…

— А брат, говоришь, недоволен твоим поведением?

— Чуть не с кулаками лезет на меня!

— Ты шутишь? Из-за чего же?

— Как тебе сказать… — замялась Айгюль. — Ты умеешь хранить тайны? (Аман молча кивнул). Так вот. Я выхожу замуж за Тойджана Атаджанова. Только мне не хочется пока кричать об этом на всех перекрестках… Но Аннатувак узнал все от матери и обещал, что я больше не увижу Тойджана ни в Сазаклы, ни в Небит-Даге.

— Почему же он так настроен против Тойджана?

— Потому что по городу ходит сплетня, что Тойджан живет с Ольгой Сафроновой.

— Это ведь неправда? — с надеждой спросил Аман.

— Можешь не сомневаться, что самая гнусная клевета, — пожала плечами Айгюль. — Но как все запуталось вокруг этой подлой сплетни. Позавчера я отвозила домой Ольгу Сафронову. Девчонка заболела от горя! Нурджан уехал, не позвонив ей. Попросту говоря, сбежал в Сазаклы. А почему? Как ты думаешь?

— Вот чтобы во всем разобраться, я и хотел поговорить с тобой наедине. Признаться, раньше всего я хотел бы знать — веришь ли ты Тойджану?

— Больше, чем самой себе! — не задумываясь, ответила Айгюль.

— Так сильно любишь? — недоверчиво спросил Аман.

— Так хорошо знаю, — отпарировала Айгюль.

— Тогда прочти! — И Аман подал письмо Тойджана, найденное Мамыш.

Девушка быстро пробежала письмо и бросила на стол.

— Это писал не Тойджан! — воскликнула она. — Почерк не его, слова чужие! Разве скажет Тойджан про себя так унизительно: «Я простой бурильщик…» Он гордится своей профессией, он ни перед кем не опускает глаз! И потом — откуда такое выражение: «Пыль твоих ног будет сурьмой для моих глаз». Он же в ремесленном воспитывался. Там иначе разговаривают!

— Правильно говоришь! — Аман даже стукнул ладонью по столу. — Но как мы докажем это Нурджану? Как объясним Ольге, что произошло? Ведь она-то как будто ничего не знает об этой сплетне? Если бы понять, кому понадобилась эта клевета!..

— И я не понимаю, — вздохнула Айгюль. — Нурджан и Ольга — дети. Кому они нужны? Какая корысть отравлять их сердца?

— А Тойджан? У него есть враги?

— Если и есть, я о них не слышала. Но, должно быть, есть. Тойджан вспыльчивый, резкий…

Молоденькая официантка с бездонными голубыми глазами и стрелой пендинки на подбородке подошла к столу и радостно сообщила:

— А грузинского вина нету!

— Что же нам делать, Айгюль? — спросил Аман. — Может, пива выпьем?

— Мне все равно. Пива никогда не пробовала.

— Что ж, когда-нибудь надо и попробовать. Начнем, пожалуй?

— Все равно, — повторила Айгюль. — Мне сейчас все равно, только бы понять, кто написал это отвратительное письмо!

— Ты оскорблена за Тойджана, я понимаю тебя. Но ведь детям, как ты их называешь, еще тяжелее приходится.

— Так кто же мог это придумать? — упрямо повторяла Айгюль.

— Мы никогда не догадаемся кто, если не поймем зачем.

— Постой-ка, постой! — закричала Айгюль. — Ведь и у меня есть враг — Эшебиби! Она угрожала мне, и твоя мать это слышала. Эшебиби говорила, что вся моя семья ее еще вспомнит!

— Что ты ей сделала?

— Отказалась выйти замуж за ее сына. Потом… — Айгюль густо покраснела. — Она однажды встретила меня с Тойджаном. Даже не встретила, а мы сидели в машине… Вместе… И она укусила Тойджана за палец.

— Укусила?! — Аман хохотал до слез. — А я — то даже и не догадывался, какой бурной жизнью живет наш город!

— Вот ты смеешься, — обиделась Айгюль, — а ему было очень больно…

— Прости, пожалуйста, что оскорбил твои чувства, — продолжал хохотать Аман, — но я думаю, что Эшебиби рассчиталась с Тойджаном на месте. Писать такие письма — это что-то слишком тонко для неграмотной старухи. Тебе не кажется?

— Пожалуй, и потом, как оно попало в карман к Ольге? Ручаюсь тебе чем угодно, что Ольга ничего не знает об этом письме.

— Ты хочешь сказать?.. — Аман даже запнулся от волнения.

— Я ничего не хочу сказать, а только хочу понять.

— Ты хочешь сказать, что мать не нашла это письмо, а ей его дали? — Аман вытирал лоб. Его даже пот прошиб от такой чудовищной догадки.

— Неужели я могу подумать такое про тетушку Мамыш? Тогда остается предположить, что письма написал Аннатувак и передал ей. Три дня назад я чуть не подралась с братом, но и тогда я бы не поверила, что он способен на такую подлость.

— Нет, конечно, это невозможно!

Оба замолчали. Неугомонная швейцариха увлеклась хором Пятницкого, и сейчас на весь ресторан разносилась песня: «На закате ходит парень…» Пограничники, уходя, с шумом отодвигали стулья, разбирали фуражки на подоконнике, а влюбленные по-прежнему тянули ижевскую воду.

— Вот, — тихо сказала Айгюль, — мы с тобой полчаса поговорили об этом деле и сами стали гораздо хуже. Всех подозреваем, готовы обвинить в самых низких поступках своих близких…