Теперь, по-видимому, почти все догадались, какую новость сообщили Сафронову. У Сулейманова и Амана радостно заблестели глаза, Тамара Даниловна улыбалась. Аннатувак, отодвинувшись вместе со стулом, смотрел под ноги, будто старался запомнить узор на ковре. И только Ольга кокетливо переглядывалась с Нурджаном, не очень задумываясь над тем, что могло произойти в Ашхабаде.

Наполнили рюмки, Андрей Николаевич оглядел всех, но обратился к одному Човдурову. В душе старого инженера боролись сейчас два чувства: он торжествовал и радовался, но и захмелевшего товарища было жалко. Он знал, что тому предстоит пережить неприятную минуту, и много дал бы за то, чтобы сейчас находиться с ним вдвоем в служебном кабинете.

— Аннатувак Таганович, так бывает в жизни, — с деликатностью хозяина и старшего друга начал он тост, — в шахматы выиграли вы, а в вопросе о дальней разведке — ваш партнер и товарищ, милейший Султан Рустамович… Звонили из совнархоза. Решение, впрочем, касается не только нашей конторы. Правительство предлагает широкую программу выхода отрядов и бригад буровой разведки в пустыню. Там записано: «Развернуть глубокую разведку, обеспечить источники водоснабжения, дать промышленную оценку…» — и названо много площадей: Сазаклы, Аджияб, Чикишляр, Карадашлы… Давайте выпьем за большую программу!

Пили в молчании. Не думал Нурджан, что придется так близко видеть больших людей в ту минуту, когда их потрясло и сблизило глубокое волнение. Он сейчас забыл об Ольге, он видел лишь Сафронова, маленького, изысканного даже в минуту ликования геолога, своего умного, хорошего брата — все трое протянули друг другу руки с бокалами и чокнулись. Легкий звон прозвучал в комнате и смолк.

Теперь внимание Нурджана сосредоточилось на Аннатуваке Човдурове. Ни с кем не чокаясь, тот осушил рюмку и тотчас налил снова. Видимо, был ошеломлен происшедшим. Он поднял красивую голову. Нурджан хорошо понимал, что происходит у него в душе. Было заметно, что он силится разобраться в случившемся. Никогда еще в жизни Нурджан не видел, как мгновенно трезвеют люди, а это сейчас происходило с начальником конторы: он просто преобразился, куда девалась пьяная развязность, стоял строго навытяжку, как солдат.

— Дайте слово Аннатуваку, — тихо сказал Аман.

— Аннатувак Таганович, говорите, мы слушаем, — тотчас предложил тамада Сулейманов.

Човдуров недоуменно посмотрел на него. Не сразу понял, что говорят ему. А поняв, поднял рюмку.

— Хочу предложить тост… за дисциплину, — медленно произнес он. — Я был четыре года фронтовиком, а это остается в нас на всю жизнь. И я — сын партии. Знаю, что такое приказ. Отступать труднее, наступать легко. Пью за ту нефть, которая лежит на глубине четырех тысяч метров в Черных песках, пусть она будет наша…

— Но ты и сейчас не веришь, милый… — мягко заметила жена.

— Не надо об этом! — вспыхнул и как бы сорвался со взятого тона Аннатувак. — Мы поведем работы в хорошем темпе. Ни минуты задержки! Никто не посмеет сказать, что Човдуров сопротивляется принятым решениям… И там увидим.

Поставив невыпитую рюмку на стол, начальник конторы твердым шагом, как будто вообще не пил в этот вечер ни капли, пошел к двери, на пороге опомнился, повернулся и сказал жене:

— Пойдем, Тумар-ханум. Поздно. Завтра рабочий день.

От повторений далекий путь как будто сократился… Раза два в неделю Аннатувак Човдуров выезжал на своем вездеходном «газике» в Сазаклы и возвращался домой поздно ночью. Так прошел весь январь, в сновании по пескам, в неутомимой работе на Вышке, в случайных встречах на дороге то с главным инженером, то с главным геологом, то с парторгом. Аннатувак взялся за дело, и теперь никто не мог угнаться за ним. Он всех подгонял и подбадривал…

В саксауловой рощице где-то на подходах к Джебелу, когда меняли баллон, подошел водитель тягача — веснушчатый курносый паренек родом из Астрахани, известный в небит-дагских гаражах балагур и балаболка. Подтянул сапоги и так, чтобы все слышали в автоколонне, спросил, дерзко прищурясь:

— Товарищ начальник, а ведь вы, сказывают, не верили, супротив, значит, были… Даже отца родного прогнали, сказывают, не желали, чтоб он тут пропадал… А теперь как же? Или передумали?..

Аннатувак Човдуров знал, что каверзный вопрос задал устами астраханского паренька весь шоферский народ. Он помедлил с ответом. Тоже подтянул сапоги. А когда выпрямился, ответ был готов. Все шоферы слышали, как сказал Човдуров весело и жестко:

— У нас, туркмен, говорят: «Если народ найдет нужным — режь и коня своего». А у вас, астраханских, как на этот счет?

Ответ шоферам понравился.

Теперь Човдуров редко вылетал в Сазаклы на самолете. Как на фронте в дни наступления, успех готовился на дорогах. Весь январь трактористы везли в Сазаклы барит и уголь, солярку и кирпич. Човдуров иногда целый день сидел на полпути — у насосной станции джебелского водопровода и лично контролировал и направлял работу шоферов и трактористов. Он не жалел себя, и за это его любили рабочие.

Иногда он приказывал своему бедовому Махтуму свернуть в сторону с тропы, за бархан, там, у водопроводного крана, у каменной колоды с водой, всегда можно было встретить кочевников иомудов с их верблюдами. Начальник конторы выходил из машины, пил чай, беседовал с бородачами, уговаривал их отправить молодежь на заработки в нефтяной городок Сазаклы. Там нужны рабочие, а через месяц и женщины понадобятся — строят столовую, школу, ясли, клуб и сельмаг.

При виде начальника аксакалы из уважения натягивали поверх тюбетеек бараньи папахи и неопределенно кивали головами.

А в Сазаклы и впрямь строилась столовая. Доставили кухонные котлы, большие термосы, баки для пива и даже хитроумные электроподогреватели, чтобы не стыли на выходном железном прилавке борщи и баранье рагу в тарелках, пока их возьмут на подносы официантки.

На грузовиках привезли четырех дойных коров. Они бродили целый день по сыпучим пескам поселка, не удаляясь от завезенного вместе с ними стога сена и от колодца на главной площади.

Уже второй раз приезжала к бурильщикам кинопередвижка. Под жгучим звездным небом Туркмении на белом полотне шоферы неведомой страны везли на чужие неведомые промыслы, на нефтяной пожар тонны взрывчатки, рискуя жизнью, чтобы спасти от огня чужие богатства.

В первые дни января управляющий Объединением чуть ли не каждый день под разными предлогами вызывал к себе начальника конторы бурения. Ему было известно упрямство Човдурова, и он знал, какое сопротивление оказал молодой администратор всем предыдущим попыткам добраться до нефти в дальнем районе пустыни. Об этих вызовах Човдуров рассказывал товарищам с недоброй усмешкой. Однажды Сафронов позвонил управляющему и сказал:

— Нам кажется излишним ваше беспокойство о настроении Човдурова. Он работает за десятерых. Было бы хорошо, если бы вы посоветовали и другим меньше его контролировать.

— Значит, можно быть спокойным за сроки? Узнаю его, это такой человек!

Когда управляющий прослышал, что повезли строительный материал для школы, он снова вызвал Човдурова, но теперь уже они ролями поменялись: начальник конторы защищал интересы Сазаклы, а управляющий, несколько озадаченный размахом работ, склонив голову набок, с интересом поглядывал на этого азартного человека.

— Значит, решили школу строить?

— А как же! Поселок-то наш, советский…

— Да наберется ли там детишек, чтобы учиться?

— Семьи будут — будут и детишки.

— Не рано ли?

И тут управляющий увидел, как улыбается Човдуров, как молодо стряхивает со лба черную прядь.