И оттого, что их было так много, а она сидела одна рядом с пустым креслом, ей совсем стало грустно, сиротливо.

— А вот и программка!.. Разрешите поухаживать за вами? — к ней снова придвинулось чисто выбритое и сильно напудренное личико Ханыка Дурдыева. Он бесцеремонно уселся в кресло Тойджана.

— Это место занято, — тихо сказала Айгюль.

— Опоздавших не пускают, — громко возразил Дурдыев.

В эту минуту в зале наконец погас свет и кончились страдания Айгюль. Раскрылся занавес. На сцену выехал, погоняя ногой ослика, Алдар Косе с редкой всклокоченной бородой, в шапке, вывернутой наизнанку. Все в зале засмеялись. Заливался смехом, будто от щекотки, и Ханык Дурдыев, он даже и не подумал удалиться на свое место. В зале сидели туркмены, азербайджанцы, русские, армяне, но язык балета, юмор и мудрость Алдара Косе были понятны всем. Только молоденькая Оразбиби с косами, переброшенными на грудь, сидевшая за спиной Айгюль, громко зашептала:

— А кыз, что же они молчат? Почему не разговаривают?

Ее сестра Тувакбиби зашипела:

— Если сколько-нибудь способна соображать, пойми мимику! И помолчи! Незачем всему залу знать, что ты первый раз в балете…

— А разве это стыдно?

Сестры долго бы еще препирались, если бы Дурдыев не остановил их укоризненным взглядом.

Спектакль переносил в далекие времена, когда баи, ханы угнетали народ, когда влюбленным приходилось преодолевать тысячи препятствий, чтобы встретиться друг с другом, когда обесчестить женщину считалось за доблесть… И, несмотря на наивность сюжета, условные страсти, преувеличенную жестикуляцию актеров, Айгюль невольно сравнивала судьбу героини со своей. Что бы с ней было, если бы не изменились времена… Кто позволил бы ей взять в руки книгу и тетрадь? Довелось ли бы свободно встречаться с любимым? Ждать на глазах у всех Тойджана? Ах, Тойджан… Айгюль смотрела на сцену, но мысли ее унеслись далеко. Нет, она еще не знает своего любимого. Несколько встреч наедине, несколько ласковых разговоров. Правда, отец всегда хвалит бурильщика, но ведь он ценит только его любовь к делу, напористость и дисциплину. Неизвестно, что еще он скажет, если спросить, достоин ли Тойджан его дочери…

Действие окончилось, народ выходил из зала. Айгюль увидела, как Тойджан, широко улыбаясь, пробирается к ней в толпе. На минуту он помрачнел, когда заметил, что рядом с Айгюль сидит Дурдыев. Но техснабовца это нисколько не смутило, а вернее всего, он и не заметил недовольства Тойджана. Он только нехотя уступил место.

— Поздно, поздно появляетесь, — сказал Дурдыев, — пропустили самый лучший акт. Мы с Айгюль чуть не умерли со смеху…

Хотя все это было неправдой и Айгюль, погруженная в свои мысли, даже не улыбнулась, она была благодарна Дурдыеву за бессмысленную ложь. Пусть Тойджан не думает, что она скучала.

— Твой отец задержал, прости, пожалуйста, — возбужденно заговорил Тойджан, не выпуская ее руки. — Он вернулся из конторы туча тучей. Мы даже подумали, не заболел ли старик.

— Что случилось? — испугалась Айгюль.

— Крепко поругался с сыном! Тот оскорбил его при людях, разве так можно…

— Из-за чего, Тойджан?

Ей вдруг пришло в голову, что они поссорились из-за нее и Тойджана.

— В бригаде мы все хотим ехать бурить в Сазаклы. Отец высказался об этом в конторе, а Човдуров лезет на стену — ему бы вообще закрыть разведку в пустыне. Трус!

Айгюль, счастливая оттого, что Тойджан наконец появился, не хотела спорить и обижаться.

— Уже пробовали, Тойджан. Ведь бурили, и не было удачи, — примирительно заметила она.

— Так и твой брат говорит.

— Ну и что же…

— Он там бывал только верхом на самолете.

— Это неправда.

— Не любит он Сазаклы.

— А это другой вопрос.

Ханык Дурдыев, не отходивший от Айгюль, с важностью ее поддержал:

— Я слышал сегодня в тресте, как сам Тихомиров говорил: искать нефть в барханных песках все равно что иголку в возе с сеном.

— Что вы понимаете в бурении? О чем мы будем с вами толковать? — оборвал Тойджан. — А тебе скажу, — обратился он к Айгюль, — что и Сулейманов, и Сафронов, и даже начальство в Объединении — все считают, что Човдуров неправ.

— И у всех у них, вместе взятых, меньше ответственности за дело, чем у моего брата, — сказала Айгюль, задетая резким тоном Тойджана.

— Кто отвечает, тот и решает, — снова вмешался Дурдыев и, довольный своим афоризмом, победоносно поглядел на Айгюль.

— Не хотите ли покурить? — спросил Тойджан.

— Что ж, пойдемте…

— Я некурящий.

Наконец Дурдыев понял, что Тойджан тяготится его неотвязным присутствием.

— Я не тороплюсь, — сказал он, удобно облокотясь на рампу.

— Тогда найдите себе еще какое-нибудь занятие.

Дурдыев надулся как индюк.

— Я не знал, что у вас с Човдуровой секретные разговоры. Так бы и сказали… — и неторопливо пошел прочь.

Айгюль покраснела.

— Как же можно так грубо… — сказала она.

Ты же видишь, что мягче с ним бесполезно разговаривать.

Молча вышли в фойе. Айгюль все еще не могла опомниться. «В чем виноват Дурдыев? — думала она. — Он глуп и самодоволен, но ведь поздно его перевоспитывать. Нет, я в самом деле еще не знаю Тойджана. Это взведенный курок. Чуть что не понравилось, и он уже готов поджечь порох. Хоть он и ругает Аннатувака, но характер у него точно такой же…»

И, будто угадав, Тойджан ревниво спросил:

— Значит, ты всегда и во всем соглашаешься с Аннатуваком?

— Когда он прав, всегда соглашаюсь. Там ищут уже много лет и все без толку.

— Что ты говоришь, Айгюль! На Урале искали пятнадцать, а то и двадцать лет, в Татарии — десять лет без существенных результатов. Зато потом!.. Сама знаешь…

— Я тебе твердо говорю: нефтеносность сазаклынских пластов полностью доказана!

Вдруг он улыбнулся, заглянул в глаза Айгюль и сказал:

— Ну что мы спорим!.. Ты просто сердишься на меня за то, что я опоздал?

Айгюль молча кивнула головой и подумала: «Не могу же я признаться, что благодарна брату за его упрямство, что не хочу разлуки с любимым, хочу видеть Тойджана каждый день, всегда… Как он умеет меняться в одну минуту! Чуть ли не кричал на меня, а теперь кроткий как ягненок…»

Началось второе действие. Они сидели рядом. Сильный, большой, он ворочался все время, ему было тесно в кресле, тесно в костюме, и он боялся неосторожно задеть Айгюль. А она все время плечом чувствовала его плечо, руку и была так счастлива, что не видела ничего на сцене, она была вознаграждена за все неприятности этого вечера.

Вдруг, в самом неподходящем месте, он жарко зашептал:

— Ты знаешь, что рассказывал Сулейманов, главный геолог: возмутительные факты! Разве с этим можно мириться! Говорит, что за четыре года наша разведка сделала четыреста тридцать тысяч метров проходки, а на долю новых площадей приходится всего сорок четыре тысячи!.. Подумай, одиннадцать процентов!

— Тише, дай людям слушать, — смеялась Айгюль.

Но он долго не мог успокоиться. Она часто ловила на себе его влюбленный взгляд, смущалась, краснела, как девочка, тихонько шептала:

— Смотри на сцену.

Когда он провожал ее домой, мутная луна повисла над городом, как кинутый в небо мяч.

Было совсем темно, когда Тамара Даниловна Довженко, жена Аннатувака Човдурова, вернулась домой с работы. Навстречу матери выбежал Байрам. Светловолосый и черноглазый, смуглый и курносый, приветливый и упрямый четырехлетний мальчик удивительно соединял в себе черты отца и матери. Тамара Даниловна высоко подняла сына, прижала к себе, расцеловала загорелые щеки. Упершись руками в грудь матери, Байрам отстранился и строго спросил:

— А где папа?

— Разве он не приехал?

— Всегда вы меня обманываете.

— Неправда, Байрам-джан! Тебя никогда не обманывают.

— Сказали, что вместе приедете, и обманули. Я ждал, ждал… Даже не обедал.